Было темно и холодно, типичный февральский вечер в Торонто. Питер неспешно прошагал семь кварталов от современного четырехэтажного здания «Хобсон мониторинг» до паба «Согбенный епископ». Он знал, что сослуживцы Кэти — люди не его круга, но ей очень хотелось видеть его в этой компании. Все же Питер всегда старался приходить туда последним; меньше всего его привлекала перспектива быть втянутым в светскую беседу с каким-нибудь счетоводом или продюсером. В рекламном деле всегда было что-то показное и неискреннее, и от этого его коробило.

Питер распахнул тяжелые деревянные двери «Епископа» и остановился, давая глазам привыкнуть к царящему внутри полумраку. Слева помещалась доска с меню. Справа висел рекламный плакат пивоваренной компании «Молсонз Кэнэдиен», изображавший пышную красотку в красном бикини; ее торчащие вверх груди были увенчаны коронами из кленовых листьев. Сексизм в рекламе пива, подумал Питер: и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, очевидно, уже навсегда.

Войдя, он огляделся в поисках Кэти. Длинные серые столы в большой комнате напоминали авианосцы на рейде. У дальней стены двое мужчин играли в дротики.

Ага, вот они где: сгрудились вокруг стола на другом конце зала. Компания расположилась частично на кушетке под плакатом с еще одной красоткой, рекламирующей все ту же пивоварню, частью — с бокалами в руках в массивных деревянных креслах; некоторые лакомились солеными орешками из общего блюда. Величина стола способствовала общей беседе, но желающим высказаться приходилось перекрикивать грохот динамиков, которые ухитрялись превратить приятную мелодию в подобие какого-то хриплого воя.

Кэти была умной женщиной, что, собственно, вначале и привлекло в ней Питера. Лишь позднее, пересмотрев свой идеал женской привлекательности, он оценил ее тонкие губы и блестящие черные волосы. Прежде ему нравились пышные блондинки вроде тех, с рекламы пива. Кэти устроилась на кушетке между двумя коллегами: Тоби, кажется? И этот невежа, Ханс Ларсен, отметил Питер.

Ему захотелось сесть рядом с женой, но, улыбнувшись сияющей улыбкой, Кэти только пожала плечами и жестом показала, чтобы он придвинул кресло от соседнего стола: выбраться ей мешали соседи. Питер так и поступил, а приятели Кэти потеснились, чтобы освободить место. Он очутился между одной из накрашенных дам — не то секретаршей, не то координатором производственного отдела и тощим мужчиной лет пятидесяти — псевдоинтеллектуалом. Дама явно злоупотребляла косметикой, а псевдоинтеллектуал был вооружен приборчиком для чтения книгокарт; сквозь прозрачное окошко кассеты было видно название книгокарты. Пруст. Вот ведь тщеславный ублюдок.

— Привет, док, — изрек Псевдо.

У него были длинные ногти и сальные волосы — эдакий Говард Хьюз недоделанный. Питер слегка улыбнулся:

— Как поживаете?

Теперь уже все обратили внимание на присутствие Питера, и Кэти послала через стол очередную улыбку. С его приходом разговоры за столом сразу стихли. Ханс, сосед Кэти, не упустил возможности завладеть вниманием присутствующих.

— Старая тачка каторжника, к которой я прикован узами брака, сегодня не ночует дома, — объявил он во всеуслышание. — Отправилась навестить племянниц. — То, что они были и его племянницами, оратор как-то упустил из виду. — Это означает, милые дамы, что сегодня я свободен.

Женщины, уже не раз слышавшие подобное, дружно захихикали. Ханса вряд ли можно было назвать красивым мужчиной: у него были светлые, вечно грязные волосы, и в облике сквозило что-то солдафонское. В то же время в такой беспардонной наглости было и нечто притягательное — даже Питер вынужден был признать, что этот человек обладает определенным обаянием, хотя и находил его похвальбу вульгарной.

В разговор вступила одна из накрашенных дам. На ее лице рваной раной выделялся увеличенный ярко-красной помадой рот.

— Прости, Ханс, но сегодня вечером мне нужно вымыть голову.

Все засмеялись. Питер искоса взглянул на псевдоинтеллектуала: его интересовало, как тот воспримет это замечание. Однако никакой реакции не последовало.

— Кроме того, — продолжала женщина, — у каждой девушки свои требования, боюсь, что моим ты вряд ли соответствуешь.

Тоби, другой сосед Кэти, усмехнулся.

— Ну да, — сказал он. — Не зря же его прозвали «крошка Ханс».

Ханс расплылся в самодовольной улыбке:

— Как любил говорить мой папаша, любые препятствия можно обойти. — Он многозначительно посмотрел на женщину с намалеванным ртом. — Кстати, не хули мои таланты, пока — пока я не испробовал их на тебе! — Он зычно загоготал, придя в восторг от собственного остроумия. — Спроси Энн-Мэри из бухгалтерии. Она расскажет тебе, насколько я хорош в деле.

— Анну-Марию, — поправила Кэти.

— Не важно, — отмахнулся Ханс. — Во всяком случае, если она откажется это подтвердить, то обратись к пылкой блондинке в кассе — ну, у нее еще такие большущие сиськи.

Питер почувствовал, что устал от его дурацкого хвастовства.

— Почему бы тебе тогда не назначить свидание с ней? — раздраженно заметил он, указав на рекламный плакат пива «Молсон». — Если вдруг появится не вовремя твоя жена, ты всегда сможешь сделать из этой красотки голубя и выпустить его в окно.

Ханс снова заржал. Он был добродушен. «В чем, в чем, а уж в этом ему не откажешь», — подумал Питер.

— Эй, а наш доктор, оказывается, шутник! — съязвил Ханс. Питер с досадой отвернулся и, случайно встретившись взглядом с официантом, заказал большой бокал апельсинового сока; спиртного он принципиально не употреблял.

Однако Ханс был не из тех, от кого можно так легко отделаться.

— Ну давай, док, расскажи нам еще какую-нибудь смешную историю. На вашей-то работе их, должно быть, можно уйму услышать. — И он опять засмеялся.

— Ладно, — сказал Питер. Ради Кэти он решил угодить компании. — Я тут вчера разговаривал с одним адвокатом, и он рассказал интересный случай. — Две женщины принялись грызть орешки, подчеркивая, что не интересуются его шутками, но остальное общество смотрело на него с любопытством. — Как-то раз одна женщина убила мужа графинчиком для салатной заправки, — начал Питер…

По правде говоря, в анекдоте речь шла о муже, убившем жену, но Питер не устоял перед соблазном поменять героев ролями в надежде заронить в голову Ханса мысль о неизбежной расплате за его похождения.

— Наконец дело слушается в суде, и прокурор хочет предъявить орудие убийства. Он берет все еще почти полный графинчик, закрытый стеклянной пробкой, и подносит его к столу судьи.

— Ваша честь, вот тот самый предмет, которым было совершено это преступление, и я хочу приобщить его к делу в качестве вещественного доказательства номер один. Как вы видите, графин все еще полон уксуса и масла, и это наиболее веская улика. — Тут вскакивает защитник. — Я протестую, ваша честь! — восклицает он, ударив кулаком по столу. — Обвинение не имеет ни малейших оснований называть эту улику веской — в ней не больше полутора фунтов!