Хижины селения скучились на небольшом пространстве, совсем недалеко от уреза воды. Стены жилищ образовывали вертикально вбитые в мягкую землю древесные стволы в руку толщиной, искусно и плотно переплетённые лианами, крышами служили огромные листья или плетёнки из тростника, который в изобилии рос в воде у самого берега. В селении явно жили люди — над крышами поднимались дымки, на песчаной косе у воды лежало несколько лодок, целиком выдолбленных из дерева или сплетённых из того же тростника. Возле селения лес отступал (или был оттеснён), образуя поле, поросшее толстыми зелёными стеблями высотой в половину человеческого роста. И похоже, что стебли эти не выросли сами по себе, а явились результатом целенаправленного посева.

Расстояние до ближайших хижин — точнее, до бревенчатого частокола, окружавшего селение, — было не слишком большим, однако из-за подступавших сумерек и густоты зарослей человека заметили не сразу, хотя он и не скрывался умышленно. Но в конце концов обитатели лесной деревни увидели чужого.

Нет, особой паники не было. Жители посёлка привыкли к тому, что лес часто извергает из своей утробы странных существ — как правило, опасных. Поэтому и реакция обитателей деревни была соответствующей. Сновавшие между хижинами женщины и дети моментально исчезли, попрятались. Бревенчатый мост через ров — только сейчас человек заметил, что от реки был отведён искусственный канал, окольцовывавший всё селение и вновь впадавший в реку, — со скрипом приподнялся на толстых плетёных канатах и закрыл собой проём в частоколе, служивший входом в деревню. Но перед этим те, кто работали на поле, успели укрыться за бревенчатыми остриями ограды. И теперь оттуда, из-за ограды, за человеком следили настороженные глаза и наконечники стрел и копий.

Человек вздохнул и двинулся прямо к деревне через поле, раздвигая упругие сочные стебли. За время своего путешествия сквозь джунгли он привык к постоянному ощущению опасности, и оно его не тревожило, тем более что в глубине души жила странная уверенность в том, что никто не сможет причинить ему серьёзного вреда. И теперь он спокойно приближался к бревенчатой ограде селения.

Первая стрела скользнула над плечом, вторая мягко воткнулась в землю у самых ног. Тростниковое древко ещё подрагивало, когда человек остановился. Его явно предупреждали — в этом сомнений не было. И тогда человек сделал то единственное и естественное, что надлежало сделать, хотя он не смог бы объяснить, почему он поступил именно так, а не как-то иначе. Человек поднял над головой пустые руки, развернув их ладонями вперёд, и развёл руки в стороны, показывая тем, кто скрывался за частоколом, что он безоружен и не несёт с собой никому никакой угрозы.

За бревенчатой оградой молчали, однако взгляды скрывавшихся там человек продолжал ощущать всей кожей. Затем над стеной поднялась высокая фигура с луком в руке. Стрела лежала на тетиве, хотя лук и не был натянут, а наконечник стрелы смотрел вниз. Какое-то время два человека — один наверху ограды, другой внизу, у рва, в котором струилась тёмная вода, — молча смотрели друг на друга. Тишину нарушало только шуршание лёгкого ветерка в прибрежном тростнике и в зелёных растениях на поле. Потом обитатель деревни заговорил, обращаясь к пришельцу. Его речь походила на птичью трель — быстрая череда свистящих и щёлкающих звуков. Человек ничего не понял и в знак этого помотал головой. Житель селения ещё несколько раз прищёлкнул-присвистнул, затем, поняв, вероятно, тщетность своих усилий, замолчал и сделал какой-то жест правой рукой — в левой он держал лук и стрелу. Раздался скрип — деревянный мост пополз вниз, перекрывая ров. Человек повернулся и пошёл к мосту — первый шаг к пониманию сделан, хотя он и не понял ровным счётом ничего из того, что пытался сказать ему обитатель посёлка.

Миновало несколько дней. Человек обжился в посёлке и нашёл общий язык с его обитателями — в переносном смысле, конечно, поскольку их птичьего языка он так и не понял. Более того, его гортань просто не в состоянии была воспроизвести те странные звуки, при помощи которых жители деревни общались между собой. Но в принципе языковой барьер не создавал слишком уж много неудобств — жизнь в селении текла просто и размеренно, понятия были простыми: еда, сон, опасность. Незатейливый быт не требовал от лесных людей сложных философских понятий, хотя они, несомненно, являлись разумными существами, сделавшими громадный шаг вперёд от полуживотного первобытно-стадного состояния. Они владели огнём, умели строить жилища и лодки, ловили в реке рыбу и возделывали поля, охотились при помощи лука, копий и ловушек, использовали довольно сложные орудия труда — топор и серп, долото и иглы, ножи и гвозди. Большинство этих предметов изготавливались из дерева, камня и кости, однако в ходу были медь и даже железо. Это последнее обстоятельство удивило и заинтересовало человека, поскольку он не видел в селении никаких следов или даже намёков на добычу и обработку металла — печей для плавки руды или кузницы. Откуда человек знал про обработку металла? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос (впрочем, как и на очень многие другие), просто знание о том или ином предмете или понятии всплывало из потаённых глубин его сознания в определённый момент времени. Похоже, что человек знал очень и очень многое, но почему-то неким странным образом забыл почти всё. И ещё на одно обстоятельство человек обратил внимание: обитатели лесной деревушки использовали одежду из шкур животных (умело выделанных) или из растительной ткани, делали посуду из обожжённой глины, которую выкапывали на речных откосах, следовали определённым ритуалам, регламентирующим жизнь посёлка, но не исполняли никаких религиозных церемоний. Не было ни храма, ни святилища, ни капища — как в самом посёлке, так и вне его. Вождь (им, кстати, был тот самый, который первым заговорил с человеком при его появлении из леса) и совет старейшин — да, а вот жреца или колдуна не наблюдалось. Был знахарь-травник с несколькими учениками, кои в силу своих знаний, опыта и умения врачевали раны и болезни, были охотничьи обряды на удачу, были амулеты и обереги, явно была вера в потусторонних могущественных существ, а вот штатного, так сказать, священнослужителя не было.

Всё племя насчитывало несколько сотен мужчин, женщин и детей. Моногамная семья, в которой мужчина-охотник обеспечивал пропитание, а женщина-мать хранила огонь очага. Никакого приниженного положения женщины человек не заметил — просто существовало чёткое разделение обязанностей, при котором только и могла выжить эта небольшая кучка людей в сердце леса. А что за чудища могли появиться из-под зелёного полога, человеку довелось увидеть очень скоро.

Человек быстро стал своим — или почти своим — для людей воды и леса. Язык жестов помогал придти к взаимопониманию в тех простых ситуациях, из которых было соткано незатейливое существование племени. С ним делились едой, но он отнюдь не сделался нахлебником. Наоборот, он делал любую работу, которую делали мужчины племени: тянул сети с рыбой, рубил в лесу деревья и таскал их в посёлок, очищал ров от плавучей травы, которую затягивало туда течением. Делал с удовольствием, наслаждаясь силой тела и крепостью мышц. Простодушные обитатели посёлка были по сути своей детьми с открытыми сердцами, и первоначальный ледок настороженности и отчуждения если и не исчез до конца, то уж наверняка пошёл трещинами и подтаял.

В то утро человек собирался с мужчинами на охоту — впервые. Ещё накануне вождь сумел объяснить ему жестами, что предстоит. Кроме того, в ход пошли рисунки заострённой палкой на сыром песке, и ситуация прояснилась окончательно. Но выйти в лес охотничьему отряду не пришлось.

Над полем, где трудились женщины и молодёжь-подростки, вдруг повис отчаянный звенящий крик. Крик этот мгновенно сорвал всех жителей деревни с мест, заставив бросить всё, чем бы они ни были заняты.