Вот его она знает, имени не помнит, но как раз он принял ее в тот день, когда она пришла открывать счет. Сильно за тридцать, лицо немного грубое, из тех, кто проводит отпуск в кругу семьи, играя в петанк и отпуская при этом тупые прибаутки, носит сандалии на носки, наберет двадцать кило за пять ближайших лет, имеет любовниц в обеденный перерыв, а потом обо всем докладывает коллегам, – из банковских бабников, с его желтой рубашкой и подчеркнутым «мадемуазель». Короче, из придурков.

Данный придурок стоит перед ней. Рядом с ним служащая кажется совсем маленькой. Эффект власти. Софи отлично понимает, что представляет собой этот тип. Чувствует, как пот разливается по всему телу. Она попала в настоящую мышеловку.

– Мне сказали, что вы хотели бы снять… – тут он наклоняется к экрану компьютера, как будто впервые знакомясь с соответствующей информацией, – практически все ваши наличные средства.

– Это запрещено?

В ту же секунду она поняла, что выбрала не лучшую тактику. Излишняя прямолинейность в общении с подобными придурками ведет к открытой войне.

– Нет-нет, не запрещено, просто… – Он оборачивается, адресует отеческий взгляд служащей, стоящей у вешалки: – Можете идти, Джульетта, я сам закрою, не беспокойтесь.

Девица с неподходящим именем не заставила его повторять дважды.

– Возможно, вы недовольны услугами нашего банка, мадам Дюге?

В глубине офиса хлопнули двери, тишина навалилась еще плотней. Она старается соображать как можно быстрее.

– Ну что вы… Просто… я должна уехать, понимаете. И мне нужна наличность.

Слово «наличность» звучит уже не так правильно, как раньше, теперь в нем призвук чего-то торопливого, поспешного, подозрительного, слегка жуликоватого.

– Нужна наличность… – повторяет тот. – Обычно, когда речь идет о таких значительных суммах, мы предпочитаем заранее договариваться с нашими клиентами о встрече. И в рабочие часы… Из соображений безопасности, как вы сами понимаете.

Намек настолько очевиден, настолько естественен для этого типа, что ей хочется дать ему пощечину. Она сосредоточивается на мысли, что ей нужны, совершенно необходимы эти деньги, и таксист не будет ждать весь день, и она должна выбраться отсюда, должна выпутаться.

– Мой отъезд – такая неожиданность. Полная неожиданность. Но мне совершенно необходимо уехать. И совершенно необходима эта сумма. – Она смотрит на типа, и что-то внутри ее сдается, уступает – чувство собственного достоинства, наверное; она вздыхает. Что ж, она сделает все, что потребуется; это вызывает в ней отвращение к себе – легкое, но мимолетное. – Я вполне понимаю, в какое затруднительное положение поставила вас, месье Мюзен. – Имя типчика всплыло само собой, словно проблеск вернувшейся уверенности в себе. – Если бы у меня было время позвонить вам, я бы обязательно это сделала. И если бы я сама могла выбрать время отъезда, я не пришла бы сюда к закрытию. Если бы мне не были так нужны эти деньги, я не стала бы вас беспокоить. Но они мне нужны. Вся сумма. И прямо сейчас.

Мюзен расплывается в самодовольной ухмылке. Она чувствует, что дело сдвинулось в нужном направлении.

– Проблема еще и в том, что я не уверен, располагаем ли мы такой суммой наличными…

Софи чувствует, как по телу струится холодный пот.

– Но я пойду проверю, – закончил Мюзен.

Сказал и исчез. В своем кабинете. Чтобы позвонить? Зачем ему понадобилось заходить в кабинет, чтобы проверить содержимое сейфа?

В растерянности она посмотрела на входную дверь, опущенные рольставни, дверь в глубине, которой воспользовались оба служащих, уходя на обед, и которая, закрываясь, издала металлическое лязганье бронированной стали. Вновь повисла тишина – более тягучая и грозная, чем прежде. Этот тип точно куда-то звонит. Куда? Но он уже возвращался. Приблизился к ней, правда, не со стороны стойки, как вначале, а с ее стороны, призывно улыбнулся. Он стоял близко, действительно очень близко.

– Полагаю, мы сможем это уладить, мадам Дюге, – выдохнул он.

Ее губы разлепились в вымученной улыбке. Тот не шелохнулся. Только продолжал улыбаться, глядя ей в лицо. Она тоже не шевелилась, по-прежнему улыбаясь. Именно это и требовалось. Улыбаться. Откликаться на предложение. Тип развернулся и отошел.

Она снова осталась одна. 12:06. Она кинулась к окну, раздвинула полоски рольставен. Такси все еще ждало. Разглядеть шофера она не смогла. Главное, что он там был. Но действовать следовало быстро. Очень быстро.

Когда типчик вернулся из своего логова, она уже стояла у конторки в позе ожидающей клиентки. Он остался по ту сторону стойки и отсчитал пять тысяч шестьсот евро. Встал на место служащей, набрал что-то на клавиатуре. Принтер послушно принялся за работу, а Мюзен пока что разглядывал ее улыбаясь. Она чувствовала себя совершенно голой. Наконец она расписалась в получении.

Мюзен не поскупился на добрые советы и рекомендации, после чего вложил деньги в крафтовый конверт и с удовлетворенным видом протянул ей.

– Молодая дама, столь хрупкая, как вы, – и одна на улице с такой суммой… я не должен бы позволять вам… Это так неосторожно…

«Хрупкая, как вы!» Нет, это просто уму непостижимо!

Она берет конверт. Он очень толстый. Не совсем понимая, что делать, она запихивает конверт во внутренний карман куртки. Мюзен с сомнением на нее поглядывает.

– Понимаете, там такси, – лепечет она. – Водитель ждет и наверняка уже нервничает… Я потом все уберу…

– Разумеется, – роняет Мюзен.

Она направилась к двери.

– Подождите!

Она обернулась, готовая ударить, но увидела, что он улыбается.

– После закрытия выходить нужно там.

Он показывает на дверь у него за спиной.

Она следует за ним в глубь помещения. Очень узкий коридор и в конце – выход. Он возится с замками, бронированная дверь приоткрывается, но не до конца. Типчик стоит прямо на дороге. И занимает почти весь проход.

– Ну вот… – говорит он.

– Я вам так благодарна…

Она не понимает, что теперь делать. Тип по-прежнему стоит перед ней улыбаясь.

– И куда вы направляетесь?.. Если не секрет.

Быстро придумать ответ, не важно какой. Она чувствует, что слишком долго размышляет, ведь ответ должен быть готов, но ей ничего не приходит в голову.

– На юг…

Ее куртка распахнута. Когда она убирала банкноты, то наполовину расстегнула молнию. Мюзен разглядывает ее шею и продолжает улыбаться.

– На юг… Там хорошо, на юге…

В этот момент он протягивает руку и осторожно запихивает поглубже конверт с банкнотами, уголок которого виднеется из-под ворота куртки. На мгновение его рука касается ее груди. Он ничего не говорит, но не спешит убрать руку. Ее нестерпимо, просто нестерпимо тянет влепить ему пощечину, но нечто властное, вселяющее ужас заставляет ее сдержаться. Страх. Ей даже приходит в голову, что он мог бы прямо здесь начать ее тискать, а она, замерев, как мышь, и не подумала бы сопротивляться. Ей нужны эти деньги. Неужели это так заметно?

– Н-да, – продолжает Мюзен, – на юге совсем неплохо…

Рука его уже вынырнула, теперь он мягко поглаживает ее куртку.

– Я очень спешу… – Она выговорила это, отступая вправо, к двери.

– Понимаю, – кивает Мюзен, слегка посторонившись.

Она протискивается к выходу.

– Что ж, приятной поездки, мадам Дюге. И… до скорого?

Он долго жмет ей руку.

– Спасибо.

Она выскочила на тротуар.

Пережитый страх перед ловушкой, в которую она попалась, страх не выбраться, оказаться в полной зависимости от этого банковского кретина, вылился в волну ярости, которая затопила ее целиком. Теперь, когда она выбралась наружу и все кончилось, она бы с наслаждением разбила ему голову о стену, этому придурку. Пока она бежала к такси, она продолжала ощущать его прикосновение и почти физическое облегчение от картины, как она хватает его за оба уха и бьет головой об стену. Потому что именно башка этого придурка была ей особенно противна. Ярость клокочет в ней… Вот она хватает его за уши и бьет затылком об стену. Голова отскакивает с ужасным звуком, глухим и глубоким, этот тип смотрит на нее, как если бы на него внезапно обрушилась вся абсурдность мира, но на смену этому выражению приходит гримаса боли, она бьет его об стену три раза, четыре, пять, десять, и гримаса постепенно сменяется неподвижным, застывшим оскалом, остекленевшие глаза смотрят в пустоту. Она с облегчением останавливается, руки ее в крови, которая льется из его ушей. У него мертвые глаза, глядящие в одну точку, как в кино.