– Владлена, как же вы меня опекаете. Я совсем в нежную розу превращусь.

– А сейчас она не роза, можно подумать.

Пока ели и ждали Марка, болтали. Выпили немножечко вина. Ольга разговорилась: рассказывала про заграницу, про их с Гришей жизнь. Владлена, только недавно прибывшая из глубокой провинции, слушала, выражая эмоции, как Эллочка-людоедка, междометиями, отрывистыми фразами и сменой выражения лица, а потом заключила:

– Хорошая ты баба, Ольга Андревна. Вот я и на Рублевке вашей даже работала, а ведь никто про жизнь-то и не делился. Бывало, и не знала, как электроприбором пользоваться, такие у них чудеса на кухнях стояли. А спросить боялась, потому как нос выше крыши задирали местные хозяйки. Брезговали с домработницей побалакать и объяснить по-человечески, как оно в мире-то бывает. Я ж в своей глуши ничего подобного не видела, только привыкаю.

– Да что вы, Владленочка, мы ведь не чужие люди, можно сказать! И какая вы домработница! Слово какое-то холодное. Вы моя помощница, самая лучшая. И спрашивайте все, что хотите, не стесняйтесь.

Марк застал «девочек» в самом прекрасном расположении духа и немножечко навеселе. После смерти Гриши он первый раз видел Ольгу в таком приподнятом настроении. «Ну, может, все и к лучшему», – подумал он. Хотя новые знакомые ему по-прежнему не нравились.

Ливень, теплый и частый, шумел за окном, прибивая к земле удушливое лето. Жара стояла адская, и это была вторая большая вода за два летних месяца. Она хлестала по стеклу и барабанила по крыше, прибивала к земле хрупкие цветы и поднимала вверх поникшие ветви деревьев и кустов. Жизнь все больше становилась похожей на размытое изображение за окном. Вернувшись из больницы, Ольга несколько дней почти не вставала. Марк все хотел отправить ее обратно, но она проявила необычную для себя твердость и отказалась. Странно, но сейчас ей впервые было хорошо после смерти Гриши. Физически – чувствовала она – потихоньку таяла. Однако Ляля лежала на ней целыми днями, урчала, терлась, спала, смотрела в окно, проживала на ее животе, в гнезде между ребер, целую жизнь и лишь иногда выходила поесть и прогуляться. Ненадолго. Марк окружил Ольгу заботой, возил врача, лекарства. Владлена заправски хозяйничала по дому, стирала, убирала, готовила, следила за графиком приема лекарств, читала Ольге книги, сопровождая их собственными комментариями, иногда приезжал ее сын, с которым они неожиданно подружились. Домработница выводила Ольгу гулять или сажала в кресло на террасе и часто приносила ей завтрак в постель и рассказывала про передачи, в которых экстрасенсы и народная медицина поднимают людей «ну прямо вот из гроба на похоронах».

Коля оказался замечательным, он мог сидеть и целый час читать Ольге книжку или слушать ее рассказы, особенно любил о путешествиях. Говорил и сам – в основном об учебе, о работе бармена. Ольга выспрашивала всякие подробности, ее очень интересовала жизнь современной молодежи. Она удивлялась Колиной одежде и прическе: «Ох, Коленька, неужели так модно?» Он смеялся.

Ольга чувствовала себя в полной безопасности с двумя неожиданно нашедшимися близкими людьми и одним давним. Иногда ей казалось, что у нее сформировалось некое подобие семьи, и это было приятно. Ее уже не раздражала хамоватая манера помощницы. Она частенько переплачивала ей на предмет «купите что-нибудь для Коленьки», деньгами велела распоряжаться Марку, и он ей аккуратно поставлял нужные суммы (из своих в основном, а ей сказал, что у Гриши был небольшой депозит в банке. Хорошо, что Ольга ничего в этом не понимала, затея была смешная). Она снова перестала думать о материальном, откуда Марк берет деньги, и перестала бороться с жизнью, за жизнь. Она часто разговаривала с Гришей и обещала ему, что, наверное, они скоро увидятся. И если бы не боли в левом подреберье, то она была бы по-своему счастлива.

Но в этот день большой воды, в наблюдении за уютно пристроившейся и посапывающей в «гнезде» Лялей, ее сердце стало наполняться тоской при мыслях о том, что если она, Ольга, умрет, то Ляля останется совсем одна. Она относилась к ней совершенно как к ребенку и хоть не знала этих чувств, понимала, что природа ее любви к кошке совершенно материнская. Она разговаривала с ней, будто с человеком – с немым аутистом. И как всякая любящая мать, не могла оставить своего ребенка на произвол судьбы. Эти мысли стали мучить и съедать ее, и когда Ольга преисполнилась тягучей тоской по самую ватерлинию, она позвала Марка:

– Я хочу написать завещание.

Марк не стал ее разубеждать. Он знал людей, которые и в тридцать лет пишут завещание, и понимал ее состояние. Сказал, что готов в любой момент ей помочь.

– Давай прямо сейчас, – предложила она.

– Хорошо.

– Я тебе скажу, а ты потом все оформи нотариально. Тебе же не составит труда сделать это. И не думай, пожалуйста, что я тебе не доверяю, просто хочу быть уверенной на сто процентов, что будет, как я хочу.

Марк немного напрягся:

– Оля, не пугай меня. Надеюсь, во-первых, что ты по-серьезному умирать не собираешься, а во-вторых, ты же не думаешь оставлять свое имущество Владлене? – С одной стороны, он шутил, с другой – понимал, что домработница стала занимать в жизни Ольги очень важное место, да, та помогала ей, но что-то внутри него противилось этой колхозной женщине-гренадеру с заплывшими глазками и наглыми манерами.

За стеной что-то грохнуло. Марк вздрогнул, выглянул за дверь и закрыл ее поплотнее.

– Слышала, как бабахнуло? Может, это гром?

– Нет, я все завещаю тебе, но с одним условием…

– Оля! Мне-то зачем? Завещай лучше детскому дому или больнице какой-нибудь, ну, не знаю… фонду сердечных больных.

– Послушай, я знаю, тебе ничего не нужно. Можешь именно так и распорядиться всем на свое усмотрение. Только Владлену не обидь. И – самое главное условие. Ты должен заботиться о Ляле, чтобы она чувствовала себя счастливой и довольной. Это же Гриша мне ее оттуда прислал.

– Оленька, да я и так готов о ней заботиться, а на тебя, по-моему, действуют басни, почерпнутые из телевизора этой безумной «родственницей».

– Если я напишу завещание, мне будет спокойнее. Чувствую, пора это сделать. И не обижай Владлену, если бы не она…

– Если бы не она, мы бы нашли тебе кого-нибудь другого, поприличнее. Оль, может, в больницу, я прошу тебя.

– Нет, Марк, я не хочу. Вот сколько без больницы протяну, столько и хорошо. И пожалуйста, не уговаривай меня.

Он взял ее руку… С возрастом она лишилась былой белизны и гладкости. Вылезли вены, кожа покрылась сеточкой морщин, но маникюр по-прежнему был идеален. Кажется, совсем недавно эта молодая рука кидала ему воланчик бадминтоновой ракеткой, взъерошивала волосы, разрезала только что вынутый из духовки пирог, иногда повязывала галстук… И вот теперь разговоры о смерти.

– Родная моя, ну зачем ты так говоришь? – Он тихонько поцеловал выступающие, словно маленькие горные хребты, костяшки.

– Мы же реально всегда смотрели на жизнь, правда, Марк? Только я так и не пойму, почему ты никогда не говорил мне о своих чувствах. Хотя я счастлива, что всю жизнь прожила с Гришей. А ты, между прочим, так и не женился.

– Да, и любил только тебя. – Марк засмеялся. – Работа, Оленька, работа моя жена, и ребенок, и все остальное.

Она вздохнула:

– Врешь.

– Поспи, моя хорошая. Тебе надо отдохнуть.

– Скоро отдохну. – Она выдернула руку и отвернулась к окну. – А ты всю жизнь врал и врешь даже тогда, когда мне плохо.

Марк поднялся, поцеловал ее в лоб.

– Пора мне, поздно уже. Завтра позвоню.

– И с нотариусом созвонись. У тебя вроде был друг какой-то, Андрей.

– Позвоню ему сегодня и на днях его привезу, не беспокойся, спи.

Она слышала, как во дворе завелась его машина, как Владлена закрыла ворота, потом зашла, молча поставила на стол блюдечко с лекарствами и стакан воды и удалилась.

– Влада! – Ольга крайне удивилась. – Что-нибудь случилось?