— Что там за крики?

— Народ ликует. Бегают и кричат: «Нашей государыне дай, Господи, многие лета!»

Хмурые складки на лбу царя разгладились. Он улыбнулся:

— Видишь, как народ любит меня и царицу! Сегодня в Грановитой палате она будет принимать поздравления и подарки от москвичей.

Однако новости в это утро не кончились. Появился Юрий Мнишек.

— Как, батюшка, себя чувствуешь? — приветствовал его Димитрий. — Как твоя подагра, получше?

Полное лицо воеводы было багровым от волнения, голубые глаза смотрели испуганно.

— Ваше цезарское величество! Я же предупредил, будь с послами поласковее!

— Дело сделано — брак заключен! — беспечно рассмеялся Димитрий. — Зачем же метать бисер перед свиньями?

— Послы в гневе собираются покинуть двор! А это значит — война!

— Так и я этого хочу! — жестко стиснул зубы Димитрий.

— Надо потянуть! — настаивал воевода. — Мы должны послать гонцов к Николаю Зебржидовскому, а главное — к Сапеге. Уверен, что, узнав о благополучном бракосочетании и о том, какая сила на твоей стороне, он перейдет в наш стан. Тогда Сигизмунда мы отправим в Швецию, в объятия его дяди. Но надо выиграть время.

— Каким образом?

— Пригласи послов снова на обед.

— Но Олешницкий опять потребует, чтобы я усадил его за свой стол!

— Уступи!

— Ни за что! — вспыхнул Димитрий.

Однако обычное его хитроумие победило вспыльчивость.

— Давай сделаем так: я посажу Олешницкого рядом с собой, но за отдельный от других гостей столик. Думаю, гордый пан тоже должен делать уступку.

— Хорошо, я ему передам, — не без колебаний ответил Мнишек. — И будь с ним поласковее.

— Постараюсь, — согласился царь. — Хотя постой — какой же званый обед без стольников. Я же их отпустил.

— Снова позови.

— Негоже.

— Тогда пусть подают слуги царицы! — выкрутился воевода. — Будем считать, что обед дается от имени царицы…

Перед обедом послы вручили царице подарки короля — тридцать золотых и серебряных кубков, серебряный фонтан с тазом. От себя лично Олешницкий преподнес шаль с бриллиантами и диадему. Димитрий, осмотрев подарки, не удержался от презрительного замечания:

— Господин посол дал, что имел!

Послов провели в обеденный зал нового дворца. Когда Олешницкий убедился, что его столик находится всего в половине локтя от царского стола, его самолюбие было удовлетворено.

Хотя царь старался быть любезным с послами, без ссоры все же не обошлось. После первого кушанья кравчий Хворостинин, чье миловидное личико вызывало усмешки поляков, говоривших между собой, что юноша является «секретом» государя, поднес ему рюмку из горного хрусталя. Димитрий, приподнявшись и сняв шапку, предложил выпить за здоровье посла, затем сел вновь и выпил. Потом из рук Хворостинина взял золотую чарку, наполненную вином, и протянул ее послу. Олешницкий вынужден был подняться, подойти к царю и выпить ее стоя. Затем царь предложил выпить таким же образом за здоровье Гонсевского. Однако тот, обиженный оказанным невниманием, отказался. К нему подошел Ян Бучинский.

— Пусть сам царь подойдет ко мне! — заносчиво изрек шляхтич. — Я представляю здесь особу короля!

Бучинский доложил царю, тот, вспыхнув, сказал:

— Передай, если он немедленно не подойдет, я прикажу выбросить его из окна!

Бучинский вновь вернулся к Гонсевскому, обратился к нему с умоляющим видом:

— Бога ради, иди за той «полной», его величество император сильно обижен, и будет слишком дурно, если ваша милость не подойдет.

Гонсевский вынужден был подчиниться и, встав рядом с царем, выпить объемистую чашу до дна под его пристальным хмурым взором.

Жак де Маржере крутился на своей постели, обуреваемый противоречивыми чувствами. Только что забегал к нему шустрый Исаак Масса. Хитро кося глазом то на бравого француза, утопающего в пышных подушках, то на его оруженосца Вильгельма, тараторил скороговоркой:

— Мне знамение явилось сегодня. — Слово «сегодня» Исаак произнес с нажимом в голосе.

— Какое же? — вяло поинтересовался Маржере, отлично поняв намек.

— Со стороны Польши появились внезапно, будто упали с неба облака, подобные горам и пещерам. Посреди них мы с женой явственно увидели льва. — На слове «льва» Исаак снова сделал ударение, и Жак снова кивнул, давая знак, что понял. — Лев поднялся и исчез. Зато появился верблюд, вдруг превратился в великана в высокой шапке, который тоже вскоре исчез, будто заполз в пещеру…

Вильгельм слушал голландца с разинутым ртом.

— И вдруг из облаков поднялся город со стенами и башнями, из башен шел дым. Такой красивый город, будто нарисовал его художник.

— И что потом? — не выдержал Вильгельм.

— А потом — ничего! — вздохнул Исаак. — Все исчезло, как мираж.

Вильгельм рассмеялся:

— Это что за знамение. Вот я однажды две луны видел, и обе красные…

— Пьян был, как всегда, — строго сказал Маржере.

Вильгельм смешался и занялся приготовлением отвара для больного. Исаак притворно вздохнул:

— Конечно, вам, военным, чего бояться! А вот мы с женой решили: сегодня вечером, — он снова подчеркнул голосом последние два слова, — припрячем все наше добро, накопленное таким трудом.

От жалости к себе Исаак даже всхлипнул, поднял к глазам кружевной платок из тончайшего батиста. Маржере глянул на него с усмешкой:

— А что в городе слышно?

— Ничего, — торопливо ответил Масса. — Тишина полная…

— А во дворце?

— Там веселятся. Царица собирается устроить маскарад на европейский лад, готовит забавные маски…

Когда он упорхнул, Маржере предался тревожным раздумьям. Предупредить царя! Но как? Если это сделает он сам и об этом узнает Гонсевский, головы ему не сносить. Надо придумать что-то похитрее. Наконец он позвал:

— Вилли! Когда приготовишь отвар, позовешь ко мне Конрада Буссова. И оставишь нас одних. Понял?

…Располневший на царских харчах вояка ввалился без стука, увидел сбитую постель и с сочувствием проговорил:

— Мой бедный старый боевой друг! Могу ли я чем-то облегчить твои страдания? Мой зять, известный тебе патер Мартин Бер, знает секрет какого-то волшебного бальзама. Хочешь, я приглашу его к тебе?