Полковник плюхнулся, загремев шпагой, на лавку.

— Это ловушка. Что же мне делать?

— Хочешь дружеский совет? Тебе надо заболеть в этот день.

— Они же его убьют!

— Голицын сказал, что, если Димитрий докажет, что он действительно царский сын, ни единого волоса не упадет с его головы. А если самозванец, отправят в монастырь.

— Ты не веришь, что он подлинный сын Ивана Жестокого? — воззрился на купца Маржере.

— Не только не верю, а точно знаю, — хитро улыбнулся Исаак.

— Каким образом?

— Вот на этом самом месте сидел недавно Басманов.

— Ну и что?

— Он любезно согласился попробовать нового заморского вина. Крепче водки. Ром называется. Так вот, когда Басманов выпил изрядно, то начал меня было выспрашивать, нет ли каких слухов среди купцов о царе-батюшке. Я так осторожненько сказал, будто действительно ходят разговоры среди приезжих о самозванстве Димитрия. И он вдруг говорит, что Димитрий не тот, за кого себя выдает. Но он наш государь, и мы все обязаны ему служить! Вот так-то!

— Может, он хотел тебя проверить? Басманов хитер! — возразил Маржере. — А я верю, что он царевич.

— Почему?

— Я много повидал государей разных. У Димитрия властвовать — в крови. Так не может себя вести простой смертный.

— Значит, твоему Димитрию ничто не угрожает?

— Не верю я в клятвы бояр! — усомнился Маржере.

— А куда им деваться? — горячо заспорил Исаак. — Ведь они все присягали ему. Что они народу скажут?

— Они и Федору присягали. Тот же Голицын, который потом был среди его убийц.

— Среди заговорщиков не только Голицын. Есть и благородные люди, что не позволят…

Маржере с сомнением продолжал качать головой, затем поднес бокал ко рту, дрожащая рука выбила на зубах стеклянную дробь.

— Когда?

— В свадебную ночь. Хотя у них не все готово. Они ведут переговоры с новгородским войском. Воеводы Катырев и Бельский, недруги Димитрия, позаботились, чтоб в ополчение попали им недовольные. Шуйский тайно поехал к новгородцам. Они должны будут в ночь заговора поменять все стрелецкие посты на всех воротах города и Кремля.

…Их императорские величества тем временем в беззаботном веселии готовились к свадьбе.

Нетерпение заставило Димитрия сделать еще одну непоправимую ошибку: свадьбу он назначил на четверг, накануне Николина дня. Бояре, обычно строптивые, на этот раз смолчали. Не к добру! Зато новгородцы по их навету уверились точно: на троне — антихрист!

Затемно, при свете литых свечей, которые несли сто московских слуг, Марину перевезли в царские чертоги, а в час дня по всей Москве затрезвонили колокола. Широко распахнулись тяжелые железные двустворчатые двери Фроловских ворот. Однако стрельцы пропускали с выбором: только именитых бояр и дворян, польских панов со слугами да нарядно одетых купцов. Простой люд, тоже принарядившийся, толпился на Красной площади, питаясь слухами.

— Слышь, сначала повели царя и царицу в Грановитую палату.

— А почему не в храм?

— Отец Федор, духовник царский, должен благословить корону царицы и бармы.

— А потом?

— Патриарх с митрополитами отнесет их в Успенский собор, где будет венчание…

Из Кремля донеслись пронзительные звуки труб и удары в барабаны.

Толпа заволновалась:

— Идут, идут!

Исаак Масса, пробившийся в первые ряды, крутил головой, жадно впитывая впечатления от красочного зрелища. Дорожка от Грановитой палаты до собора была устлана красным голландским сукном, которое продал предприимчивый негоциант в казну. Поверх сукна в два полотнища была уложена сверкающая на солнце темно-коричневая турецкая парча.

Первыми прошли, построившись парами, стольники царя в парчовых длинных кафтанах с высоким, в три пальца, ожерельем и в ермолках, сплошь покрытых жемчугом. У всех лбы, по случаю особо торжественного случая, соскоблены до синевы. Все они были без оружия.

За ними шли четыре рыцаря в белых бархатных костюмах, опоясанные золотыми цепями, и с массивными секирами на плечах. Великий мечник Михаил Скопин-Шуйский, одетый в парчовую шубу на соболях, шел перед царем, держа обеими руками длинный и широкий меч великих московских князей.

По обеим сторонам дорожки шли алебардщики Маржере, одетые в красные и фиолетовые костюмы с нарядной отделкой. А вот с крыльца спустился и сам царь — в парчовом, вышитом жемчугом и сапфирами одеянии, с массивной короной на голове и со сверкающими бармами на плечах. Его поддерживали за руки королевский посол Олешницкий и постельничий Федор Нагой. За ним шла царица, одетая по-московски: в парчовом вышитом прямоугольном платье до лодыжек, из-под которого были видны подкованные червонные сапожки. Распущенные черные волосы струились до плеч и были украшены великолепным алмазным венком. С правой стороны ее поддерживал отец, а с левой — княгиня Мстиславская в атласном платье и золотом кокошнике, широкое лицо согласно моде было густо намазано белилами и румянами. За ними шли дамы государыни и жены именитых сановников.

У входа в собор царя и царицу встретил патриарх с митрополитами, благословил и подвел к иконам, перед которыми Димитрий и Марина били челом. На высоком помосте стояли три низких бархатных престола без поручней: черный — для патриарха и красные — для жениха и невесты.

После молебна, который одновременно вело несколько священников, нараспев читавших молитвы по книгам, поляки поняли лишь часто повторяемое речитативом «Господи, помилуй», двое владык взяли корону, лежавшую на золотом подносе перед алтарем, и отнесли ее патриарху. Благословив и окадив корону, патриарх возложил ее на голову Марины и, благословив ее самое, поцеловал в плечо. В свою очередь царица, склонив голову, поцеловала его в жемчужную митру.

Затем митрополиты попарно стали сходить на помост и благословляли царицу, касаясь двумя перстами ее чела и плеч крестом, затем целовали ее в плечо, та отвечала, касаясь губами митры. В том же порядке происходило облачение ее в бармы.

Была брачная церемония вполне невинна, однако царь почему-то не захотел лишних глаз. Жених и невеста стали перед патриархом, который, вновь благословив новобрачных, дал им по кусочку пресной лепешки, затем протянул хрустальный бокал с вином. Царица пригубила его, а Димитрий выпил до дна и бросил бокал об пол. Но на мягком сукне он не разбился. Тогда патриарх, чтоб избежать дурной приметы, раздавил бокал каблуком на мелкие осколки.

Обратно шли во дворец тем же порядком. Среди бояр, шедших за молодыми, слышался неодобрительный ропот. Оказывается, Димитрий грубо нарушил обряд, не пойдя в алтарь за причастием. Не причащалась и царица, что вновь породило сомнение бояр в желании ее быть православной. Не улучшил их настроения и град золотых монет, которые бросал Власьев через головы молодых на толпу придворных. Монеты, специально отчеканенные к этому дню, на одной стороне изображали особу императора до пояса с мечом в руке, на другой — двуглавый орел, в груди которого находился единорог, вокруг по-русски был написан императорский титул.

Молодых проводили в опочивальню, сообщив, что свадебный обед состоится на следующий день в Золотой палате, что также вызвало неудовольствие среди ревнителей старых порядков: устраивать праздник в день поста — это ли не грех!

Весь следующий день на площади перед дворцом беспрестанно трубили в трубы тридцать трубачей, били в барабаны пятьдесят барабанщиков, звонил самый большой колокол на Ивановской площади, язык которого дергали двадцать четыре звонаря.

Обед начался поздно. Вход гостей застопорился из-за конфликта дьяка Грамотина с польским послом. Тот, памятуя о чести, которую оказал Сигизмунд Афанасию Власьеву, усадив его во время обеда по поводу обручения Марины за один стол с собой, потребовал подобной чести и для себя.

Маржере, встретивший со своими алебардщиками гостей в просторных сенях, видел, как растерялся дьяк и побежал советоваться с Власьевым. Тот вскоре вышел, круглое лицо его выражало надменность.

— Их цезарское величество велели сказать, что даже если бы сам римский император приехал на его свадьбу, то все равно сидел бы за отдельным столом!