— А Лев Сапега знает о предстоящей рокоши? — не удержался Маржере.

— Лев Сапега? — Царь с мрачной подозрительностью взглянул на полковника. — Почему ты вдруг заинтересовался Сапегой?

Маржере понял, что сказал лишнее. Но его спасла обычная находчивость. Не меняя мины рассеянного любопытства, он проронил:

— Ну, как же! Сапега, я слышал, один из влиятельнейших вельмож, великий канцлер Литвы. От того, на чьей стороне он будет, зависит очень многое.

— Ты прав, — согласился, успокоившись, Димитрий. — Что я могу сказать? Со Львом Сапегой мы — старые знакомцы. Его главное устремление — вернуть свои родовые поместья под Смоленском. Я обещал ему эти земли, потому он — мой союзник. Однако этот ясновельможный пан — великий хитрец и всегда делает ставку на сильнейшего. Если рокошане будут побеждать, он будет за меня, а если — король, может перебежать в его лагерь…

Маржере убедился, что слово Димитрия не расходится с делом. Почти ежедневно они бывали на Пушечном дворе, где царь наблюдал за отливкой мощных орудий, делал из них испытательные выстрелы, удивляя бывалых пушкарей своей меткостью.

Думал он и о будущей армии. Дал указ окольничему Михаилу Борисовичу Шеину собрать ко двору дворян, отличившихся воинской доблестью. Так князь Дмитрий Пожарский вновь оказался в Кремле. Царь не торопясь объехал строй всадников, оглядывая каждого с прищуром, будто лошадник, оценивающий коней. Осмотром он остался доволен и велел Шеину разбить отряд на две армии. Одну возглавил сам Димитрий, подобравший себе воинов помоложе, другую, в которую вошел цвет московской знати, — Шеин.

Армии двинулись одна за другой в царское село Вяземы, где на высоком холме по приказу царя уже была построена настоящая бревенчатая крепость. Здесь всадники вновь выстроились строем, друг против друга. Царь, выехав на середину, прокричал зычным голосом:

— Помните Кромы? Несколько десятков тысяч воинов не могли одолеть шестьсот казаков доблестного Андрея Корелы. И не потому, что не хватало храбрости! Не было умения! С сегодняшнего дня мы будем учиться брать крепости и оборонять их, чтобы потом каждый из вас вел своих воинов только к победе!

Всадники спешились, сняли с себя оружие. Каждому была вручена длинная палка, которой можно было действовать как копьем, а в случае нужды — и как мечом. Был брошен жребий. Армия Шеина заняла крепость, а армия Димитрия стала готовиться к штурму.

Выпавший накануне первый снег решил проблему оружия. В осажденных полетел град снежков — причем Маржере, который находился со своими гвардейцами в составе царской армии, приказал внутрь снежков закладывать камни, так что попадания в лицо были весьма ощутимы. После «обстрела» Димитрий повел своих солдат на штурм.

Сначала осажденным удавалось отпихивать лестницы, приставляемые к стенам. Но град снежков усилился, и, воспользовавшись замешательством, часть воинов Димитрия забрались на стены с противоположной стороны. Вскоре рукопашная схватка уже велась в самой крепости. Пожарский, находившийся подле знамени, с уханьем, как во время колки дров, сшибал увесистой палкой одного противника за другим. Вот отлетел старый приятель Иван Хворостинин, получивший неожиданный удар по ногам! За ним подскочил Михаил Шуйский, которого князь ткнул палкой в грудь с такой силой, что тот потерял равновесие. Пожарский боковым зрением увидел, как один из воинов, обойдя его сзади, схватился за древко знамени. Пожарский в длинном прыжке достал противника, вложив всю свою богатырскую силу в удар палкой по шлему. Воин со стоном опрокинулся навзничь.

— Ты что наделал, медведь! — услышал он крик поднявшегося Хворостинина. — Это же государь!

Пожарский смущенно опустил палку, и в этот момент удар обрушился на его серебряный шишак. Оказалось, что отомстил за царя подкравшийся сзади Маржере. На миг в голове князя все помутилось, он припал на одно колено, но тут же пришел в себя и открыл глаза. На него в упор смотрел царь, еще продолжавший сидеть на земле. Сжав плечи, он озабоченно ощупывал голову.

— Это ты меня так ударил? — спросил грозно.

— Б горячке не разобрал, кто к знамени лезет, — смущенно пробормотал Пожарский.

— Смотреть надо, — ворчливо заметил Димитрий и, оглядывая вмятину на шлеме, вдруг захохотал: — Вот это удар! А если бы саблей или палашом — так и разрубить мог?

— Бывает, и разрубаю, — заулыбался князь, поддаваясь веселью царя.

Тот живо, как ни в чем не бывало вскочил на ноги и крепко ударил князя по плечу:

— Кто ты, славный воин?

— Князь Дмитрий Михайлов сын Пожарский-Стародубский.

— Род знатный, — отметил царь, — и дерешься неплохо. Однако от моего Жака ты, по-моему, тоже получил приличную затрещину!

Он снова захохотал, смеялись и окружающие. Пожарский вспыхнул:

— Немец сзади, по-воровски ударил. Если бы лицом к лицу сошлись, я бы ему показал, где у нас раки зимуют.

— Ой ли! — подзадорил князя Димитрий. — Мой полковник — рыцарь знатный, сотни турок порубил.

— Турок не русский! — запальчиво возразил Пожарский. — Попадись он мне на узкой дорожке…

— Кто же нам мешает помериться силой? — холодно проговорил Маржере, меряя противника надменным взглядом с головы до ног. — Можем и на шпагах, если его величество разрешит.

— Нет, нет, только на палках! — возразил Димитрий в ожидании интересного зрелища. — А ну, шире круг.

Жак ловко отбил концом своей палки палку Пожарского в сторону и сам устремился в атаку, пытаясь ударить князя другим концом. Пожарский еле успел отскочить назад, палка просвистела перед самым его носом. Гвардейцы Маржере одобрительно завопили, поддерживая своего командира.

Пожарский снова и снова отступал по кругу от наседавшего Маржере. Когда тот на мгновение задержался, чтобы перевести дух, князь, схватившись за конец палки и второй рукой, нанес удар ужасающей силы. Однако Маржере успел подставить свою палку, но та от удара переломилась как спичка, а палка Пожарского, превратившаяся в его руках в грозное оружие, с хрустом опустилась на правое плечо француза. Хотя на нем были латы, удар был столь силен, что Маржере упал на колени, выронив обломок своей палки. Теперь радостно завопили русские.

— Довольно, довольно! — властно приказал царь. — Вы мне оба нужны живые и здоровые для будущей войны. Принести обоим по кубку вина!

Когда к вечеру возвращались в Москву, рядом с Пожарским, вроде невзначай, оказался Иван Хворостинин.

— Ты на меня обиду не держи, — добродушно сказал Дмитрий.

— Я и не держу! — своим тенорком певуче ответил Хворостинин. — Как говорит Жак Маржере, на войне как на войне!

— Ты что же, успел с ним подружиться? — удивился Пожарский.

— Меня согрел своей милостью государь, — потупив глаза, с каким-то непонятным кокетством сказал Хворостинин. — Кстати, сегодня ты ему глянулся. Если хочешь, замолвлю за тебя словечко. Он ко мне прислушивается. Будешь постоянно при его особе. Как я…

— Как ты — не надо! — неожиданно загоготал ехавший с другой стороны Пожарского Никита Хованский.

— Что ты имеешь в виду? — вспыхнул Хворостинин.

— А то, что наш молодой царь перенял нравы своего батюшки. У того для этого Федька Басманов был, у этого — ты!

Хворостинин смешался, пробормотал:

— У древних эллинов это за обычай считалось.

— Нам древние эллины — не указ, — пробасил Хованский.

Хворостинин, не желая продолжать спор на столь скользкую тему, вновь обратился к Пожарскому:

— Так как, поговорить мне насчет тебя?

— При дворе мне невместно, — упрямо тряхнул головой князь. — Если уж просить, так чтоб послал меня государь куда-нибудь на воеводство.

— А не молод ли ты, батюшка?

— Двадцать восемь скоро, возраст мужа!

— Ну, что ж, может, и попрошу, — капризным голосом сказал Хворостинин и, пришпорив коня, стал догонять царскую свиту.

— Кто как себе чины зарабатывает, — ехидно бросил ему вслед Хованский. — А настоящим воинам место — на задворках.

— Ничего, придет и наше время! — уверенно заявил Пожарский, еще переживавший сладостное чувство победы над иноземным рыцарем.