— Есть гарантия, Гена. Есть, — твердо ответил Антибиотик, глядя на Геннадия Петровича сверху вниз. — Однозначно это…

Виктор Палыч не стал объяснять Ващанову, что на самом-то деле его уверенность в участии Барона в краже была вовсе не такой однозначной, как хотелось бы — двумя днями раньше засветился с одной вещицей из коллекции Монахова некто Жора Пианист, как потом выяснилось, только в июле вернувшийся с зоны. Этот Жора пытался толкнуть одну акварельку человеку Амбера — видать, деньги парню позарез нужны были… Когда Пианист пришел к перекупщику за деньгами, его уже ждала засада — Антибиотик поручил взять Жору «тепленьким» людям Миши Стреляного. И вот тут-то и случилась лажа — Мишины придурки взять Пианиста по-тихому не смогли. Жора засаду срисовал, стал уходить, отстреливаясь, завалил одного из быков, и тогда остальные, забыв с перепугу, что им велено было взять человека живым, нашпиговали Пианиста свинцом, как утку орехами… С мертвого, известное дело, не спросишь, но известно было, что когда-то Жора при Бароне в учениках ходил, после освобождения его в Питере ни в одной компании не видели, так что вполне мог Пианист к своему учителю податься… Родных-то у него в городе не было… Да и кто бы мог дать Жоре наколку на монаховскую хату, если не Барон? Нет, не мог Пианист сам, в одиночку такую работу поднять — по времени и средствам не получается… Наверняка с ним Барон в доле был, тем более что у старика обида на Монахова оставалась… Но наверняка — это не доказательство, а логическое построение Барону не предъявишь… Можно было бы, конечно, по-простому выкрасть старика и отдать его Черепу, который у Антибиотика заведовал «контрразведкой» и языки развязывать умел… Но вдруг бы Барон взял и помер раньше, чем заговорил? А ну как окажется, что не при делах он? Замучить старого и больного заслуженного вора — это дело, конечно, нехитрое, но серьезное. За такое спросить могут, если какая утечка пойдет. А у Барона есть связи, в Москве-то его многие помнят, один Гурген до конца жизни на старого молиться должен после той истории в воркутинском лагере…

Вспомнив о делах давно минувших дней, Виктор Палыч зло прикусил губу. Нет, грубо наезжать на Барона нельзя было — слишком стремные последствия могли возникнуть в случае малейшего прокола. И дело тут вовсе не в воровской дружбе: не верил Антибиотик ни в дружбу, ни в братство воровское — чушь все это. На старого Барона всем давно насрать с горки — кому нужны старики, только под ногами путаются да про традиции с понятиями гундят… Но те, кому Виктор Палыч поперек горла стоит, вполне смогут смерть старика как повод для предъявы использовать, чтобы старые счеты свести… По понятиям-то вора к смерти только сходняк приговорить может… Исчезни Барон бесследно — и то с Антибиотика спросить могут: почему не углядел, почему не уберег дедушку… И совсем другое дело, если старика мусора захватят. Вору тюрьма — дом родной, он в ней рождается и умирает. Умирает…

Ващанов осторожно кашлянул, привлекая внимание о чем-то глубоко задумавшегося Антибиотика, и спросил:

— Так если вы, Виктор Палыч, точно знаете, что хату этот Барон ставил, почему же вы сами не…

— Потому, — буркнул Антибиотик, возвращаясь в свое кресло за столом. — Оно, конечно, на первый взгляд нам вроде как дожать его и проще… Но… Я Барона хорошо знаю — в Воркуте у «хозяина» вместе были. Упертый он. Задавится, а не отдаст нам «Эгину», из принципа своего сучьего не отдаст. А вот вы — другое дело. С вами ему на принципах своих давиться необязательно, тем более за ради государственной картины, у Барона, кстати, на этой теме пунктик, он из госмузеев ничего не брал… Ты, Гена, закрой старого хотя бы на месячишко да попрессуй как следует. Не мне тебя учить. Барону ведь землю топтать недолго осталось — зачем ему барахло все это? В могилу с собой все равно не утянет, по наследству передать — так нет у него наследников… А воля — она и есть воля, на воле и дышится по-другому… Говорят, что перед смертью не надышишься… Но не так это, Гена. Поверь, что не так… Каждый месячишко много значит. На этом и сыграть надо. Он вам — картину, вы ему — волю. А?

— Легко сказать «закрой», — вздохнул Геннадий Петрович. — Тем более что этот Барон — пердун старый. Сейчас молодых-то закрывать тяжело стало — мест в тюрьме нет, в Крестах зэки — как кильки в банке, сплошная братская могила. Для того чтобы качественно приземлить[17], основания нужны…

— Так ведь на то ты у нас и голова, — усмехнулся Виктор Палыч. — Было бы просто — сами бы все сделали. Помозгуй, Гена. Я, кстати, слышал, что тебя к ордену представили. Верно?

— Спасибо, — кивнул смешавшийся подполковник. — Только до ордена еще дожить надо.

— Доживем, Генуля, дорогой, доживем, — засмеялся Антибиотик. — Куда ж мы денемся-то… У тебя, как я вижу, большое будущее будет. Только за друзей держись. Дружба — это великое дело, Гена, с друзьями никогда не пропадешь… Давай-ка мы еще по стаканчику поднимем.

— Не откажусь, — наклонил голову Ващанов. Хоть и прикончил подполковник бутылку «Хванчкары» практически в одиночку, но не цепляло его вино. Уж больно нервным разговор получился…

Виктор Палыч дождался, пока выйдет из кабинета открывший новую пузатую бутыль официант, и поднял свой бокал.

— За дружбу, Гена! За настоящую мужскую дружбу, которую ты, не в обиду будет сказано, в своей системе никогда не найдешь. У вас там нет друганов, все больше партнеры, тьфу ты, блядь, прям как у пидорасов, честное слово. А мы, Геннадий, крепки именно настоящей мужской дружбой. На том и стоим. Антибиотик чокнулся с Геннадием Петровичем, который согласно кивнул:

— За дружбу и удачу, Виктор Палыч!

Подполковник высосал бокал до дна, Антибиотик же лишь отхлебнул, поглядывая исподлобья на своего собеседника. Когда Ващанов поставил фужер на стол Виктор Палыч вздохнул:

— Хорошо сидим… Однако ж время — деньги. Дела у меня еще, ехать пора… Да и у тебя, наверное хлопот своих полно… Ты возьми бумажку — тут все что надо, про Барона написано: где живет, как найти биография…

Антибиотик положил перед подполковником несколько листков бумаги с убористым машинописным текстом и встал.

— Помозгуй как следует. Гена… Я все-таки думаю, что старого закрывать надо… Была мысль попасти его, но Барон не сявка, а профессионал, не верится мне, что он нас сам к своему тайничку привел бы… Срубит хвост, вообще затаится… Старая школа, не то что молодежь нынешняя — им лишь бы бакинские в карманах зашуршали поскорее. Оттого и горят.

Виктор Палыч хмыкнул, вспомнив застреленного Пианиста, и протянул Геннадию Петровичу руку для прощания.

— Если вопросы какие возникнут — звони сразу, ты знаешь, куда и как. Ну, бывай. Такси за тобой минут через десять придет.

— До свидания, Виктор Палыч, — неуклюже приподнялся со своего кресла Ващанов.

Когда Антибиотик вышел из кабинета, подполковник плюхнулся обратно и торопливо налил себе вина — грех такое добро недопитым оставлять, честное слово…

Выпив, Геннадий Петрович поставил локти на стол, обхватил голову ладонями и начал напряженно размышлять… Не нравилась Ващанову вся эта история с «Эгиной», очень не нравилась… Тем более что, судя по всему, приплетались сюда еще какие-то старые счеты между ворами. Кожей чувствовал подполковник, что втравливает его Виктор Палыч в блудняк[18], причем в качественный такой, суровый… А что сделать-то? Поздно соскакивать с паровоза, слишком уж скорость большая — можно насмерть разбиться…

В ночь после разговора с Антибиотиком Ващанов спал плохо — долго ворочался на кровати рядом со сладко похрапывавшей женой (располнела она в последние годы — корова какая-то, а не женщина), наконец не выдержал и ушел на кухню курить. Аромат «Мальборо» успокаивал, и, глядя на голубоватые слои дыма, Геннадий Петрович попытался подвести некоторые итоги и наметить первые шаги, которые предстояло сделать с утра.