Журналистам, конечно, очень повезло — до кое-каких деталей они смогли докопатъся только потому, что почти никто не воспринимал их сначала всерьез…
Редакционное начальство отреагировало на их успех достаточно прагматически и начало буквально требовать от агентства регулярных (желательно еженедельных) расследований. При таком режиме работы, ясное дело, ребята начали выдыхаться, потому что не выращиванием репы занимались и не могли сдавать урожай в гарантированно установленные сроки… Расследование — дело тонкое и деликатное, сравнимое скорее с рыбалкой, где никогда нельзя сказать заранее, клюнет рыбка или нет, очень многое от удачи зависит…
Конечно, при этом еще необходимо знать места, где эта рыбка водится, да и снасти хорошие нужны…
«Рыбные» места журналисты знали, не все, конечно, но многие, а вот со «снастями» дело обстояло значительно хуже. Вся их техническая оснащенность заканчивалась на уровне дешевеньких диктофонов, а о какой-то специальной технике или компьютерном обеспечении даже говорить не приходилось.
Обнорский пытался было объяснить главному редактору, что вести расследование без должного технического и материального обеспечения не просто тяжело, но и методологически неправильно, что агентству нужны некие средства для расширения базы источников информации и для должного фиксирования этой информации, но… Ответ был потрясающим:
— За деньги, с оборудованием кто угодно может сенсацию раскопать, а вот вы попробуйте это по-другому сделать — с одной только головой и авторучкой! Вот тогда честь вам и хвала.
Обалдевший Андрей вышел из кабинета в полной прострации и больше поднимать вопрос об особом оснащении не пытался, хорошо усвоив мудрую восточную пословицу: никогда не рассказывай степнякам о горах, а горцам о степях — наживешь врагов…
На энтузиазме и молодом задоре агентство расследований профункционировало около полугода, а потом случилось то, что должно было случиться — начался кризис. Он был абсолютно закономерным: работали ребята много и тяжело, а результатом месячной, к примеру, пахоты становилась статья строк в пятьсот, что составляло лишь треть месячной нормы строкажа… А гонорары, между прочим, начислялись по тем же самым расценкам, что и корреспондентам допустим, отдела спорта или культуры, которые в силу большой доступности информации успевали не только выполнять норму, но и перевыполнять ее. Все равно как если бы землекопу, долбящему гранитную скалу, платили за кубометр выработки столько же, сколько человеку, копающему яму в черноземе…
Заработки у ребят резко упали, к тому же далеко не все начальники могли понять и принять такую простую истину, что не всякое расследование бывает успешным, иногда упираешься в глухой тупик, из которого выход если и найдется, то очень не скоро, и никакой трагедии в этом нет, как нет ни одного механизма, работающего со стопроцентным коэффициентом полезного действия.
Вдобавок журналисты агентства элементарно вымотались и устали — и физически, и психологически. Второй аспект усталости был даже более страшным, чем первый, колоссальное нервное напряжение не могло не сказаться на отношениях внутри группы… Ребятам ведь угрожали письменно и по телефонам, порой они обнаруживали за собой слежку, а однажды, надевая в редакции в своем кабинете куртку перед уходом домой, Обнорский нашел в кармане невесть откуда взявшийся пакет с анашой…
Их подстерегала еще одна опасность, уже с другой стороны, незаметная до поры, как проникающая радиация: члены группы сталкивались и работали в основном с негативной информацией, имели дело с самыми мерзкими и гнусными формами проявления человеческой натуры, и этот зараженный отрицательной информацией поток каждый день проходил через их мозги, незаметно воздействуя на психику. Они постепенно становились раздражительными, угрюмыми, озлобленными… Они все меньше и меньше замечали хорошее в людях, им казалось, что весь Питер просто переполнен льющимся изо всех щелей дерьмом (сотрудникам милиции хорошо знаком этот синдром, когда молодые и слишком рьяно взявшиеся за дело сотрудники чуть ли не в каждом начинают подозревать преступника). Если этот синдром вовремя не снять, он может привести к очень печальным последствиям… Однако в России издавна для преодоления стрессов простому человеку было доступно лишь одно средство — водка, которая давала временное облегчение, а в целом еще больше расшатывала нервную систему…
Ребята начали ссориться, обвинять друг друга в неудачах, работа застопорилась, и к середине сентября 1992 года агентство фактически развалилось — каждый постепенно вернулся к тому, чем занимался до февраля, хотя какое-то время в газете еще появлялись статьи с броским клише «Агентство расследований представляет». Однако теперь расследованиями зачастую назывались такие материалы, которые на самом деле никакого отношения к этому жанру не имели…
Андрею в сложившемся кризисе пришлось в чем-то легче, чем коллегам, а в чем-то тяжелее. Легче потому, что не так сильно ударило по нему падение заработка, в Ливии ведь Обнорскому платили в твердой валюте, причем платили неплохо, и у него лежало в загашнике несколько тысяч долларов, которые он понемногу тратил. К тому же Андрею довелось уже многое пережить в то время, когда он работал военным переводчиком, и тогда он едва не сломался, но все-таки не сломался, а следовательно — закалился.
Объективно он понимал, что творилось с группой, но помочь реально ребятам не мог. Он пытался разговаривать с коллегами — со всеми вместе и по отдельности, но слова — это только слова… А поскольку Андрей играл роль неформального лидера в агентстве, то и переживал его развал болезненнее остальных, в этом смысле ему, конечно, было тяжелее, он считал себя виноватым в том, что хорошая идея так быстро изжила себя…
Обнорский снова замкнулся, совсем почернел от хронического переутомления и продолжал заниматься прежними темами практически в одиночку — лишь время от времени ему помогал Сашка Разгонов, бывший в газете до появления агентства вольным обозревателем. Между тем в редакции уже начали шептаться за спиной Андрея (а иногда и не за спиной), что Серегин-де исписался, что ничего интересного он уже не выдает, что темы его мельчают, и в этих шепотках, конечно, доля правды была… Андрей нервничал, метался, но, как всегда бывает в таких ситуациях, ему еще и не везло (не может же везти бесконечно!) — обман следовал за обманом, начальство хмурилось, журналистский рейтинг падал…
Андрей и сам уже начал терять веру в себя и в свои силы и от таких настроений даже чуть было не запил вчерную, как в прежние времена… Трудно сказать, что его удержало от того, чтобы пойти по хорошо знакомому пути — начать топить в стакане свои обиды и неудачи… Замелькали в его голове и мысли о том, что, может быть, не поздно еще снова поменять профессию — предложения и от ментов, и от бандитов продолжали время от времени поступать… Но и он все-таки барахтался и, когда совсем тоскливо делалось на сердце, сжимал зубы и упрямо повторял про себя: «Человек не побежден до тех пор, пока сам не сдался, пока не признал свое поражение…» Но и эта медитация-аутотренинг помогала мало. 21 октября — в годовщину их с Ильей возвращения из Южного Йемена — Обнорский пошел в церковь. С Богом у Андрея были довольно любопытные отношения — в Спасителя и Творца Обнорский безусловно верил, в церковь ходил, особенно когда на сердце тяжело было, но постов не соблюдал и со священниками не общался, не исповедовался и объяснял сам себе свое нелогичное поведение вычитанной когда-то в Писании фразой: «Не служите Господу руками». Андрей понимал ее так, что каждый должен носить храм прежде всего в душе своей и что к Богу можно и позволительно обращаться без посредников, и он, мудрый и добрый, все поймет…
В маленькой церквушке на Охтинском кладбище Обнорский купил три свечи и поставил одну Николе-угоднику, считающемуся покровителем моряков и путешественников, другую — перед иконой Казанской Божьей Матери и третью — на поминальник, туда, где ставят свечи за упокой… Укрепив последнюю свечу, Андрей закрыл глаза и мысленно попросил: «Илья, Назрулло… Покойники мои дорогие… Помогите мне, ребята! У меня ничего не клеится, а мне сейчас очень нужна удача, чтобы на ноги окончательно встать… Сил уже нет совсем, боюсь, не выдержу… Помогите мне, мужики!» То, что он обращался не только к потомку христиан Илье Новоселову, покончившему с собой (хоть и вынужденно, но все равно, это, как известно, не приветствуется православной церковью), но и к мусульманину-таджику Назрулло Ташкорову, совсем не смущало Обнорского: он почему-то был уверен, что души его ушедших из мира живых друзей могут общаться друг с другом, несмотря на разные религии. Почему, в конце концов, должно быть по-другому, если и Нази, и Илюха были очень хорошими людьми и настоящими мужиками?
