А вот разговоры про то, как чекисты раскалывают человека до самой жопы, да так, что сам не захочешь ничего утаить, все вспомнишь, все расскажешь и наизнанку вывернешься, сильно Ливера пугали. Было, было, что скрывать-то. Дела были расстрельные. И, хоть сейчас не стреляют, от чеки всего можно ждать. Воры говорили: один укол — и самый стойкий зэк в момент барабанить начинает. Сыворотка правды называется.

На грязной клеенке, покрывающей стол, лежала автомобильная аптечка. Ливер не мог знать, что за десять минут до его задержания ребята срочно отправили в больницу майора Рощина. Сергей Владимирович держался из последних сил… В какой-то момент он вдруг покачнулся и начал валиться набок. Тогда-то и появилась эта аптечка.

Наркоман, грабитель, убийца и насильник Васька Ливер смотрел на красный крест в центре белого круга. Мысли скакали, путались. Наталья назвала его про себя отморозком. Верно назвала. Ничего человеческого в Ваське уже не осталось. Он не боялся ударить, искалечить, убить. В каком-то смысле Васька был даже страшнее Колесника или Дуче. За его душегубством не стояло никаких эмоций. Не было ни ненависти, такой, как у Дуче, ни похоти, такой, как у Колесника. Ничего не было, ничего.

Он мог убить просто так, чтобы добыть еды или выпивки. Или денег на еду, выпивку, анашу. Но сам-то он смерти боялся.

Как зачарованный, Ливер смотрел на красный крест. ФСБ… сыворотка правды… урановые лагеря… или пуля в затылок. ЧК!

— Колоть будете? — хрипло спросил он, не отрывая взгляда от аптечки.

— Что? — удивился крепкий, коротко стриженный мужик лет тридцати.

Он проследил направление взгляда Васьки и быстро сообразил, что к чему.

— Конечно, будем. Двойную дозу.

— Не надо, сам все расскажу, начальник.

— Я их потеряла, шеф, — сказала Лариса. Голос звучал откровенно огорченно. Два автомобиля с выключенным наружным освещением стояли рядом. Шалимов и Лариса курили возле машины. Свежий воздух бодрил, в прорехах облачности сияли крупные звезды.

— Нет, Лариса, не ты их потеряла… Просто это они тебя обнаружили.

— Важен конечный результат. Так, шеф?

Штирлиц господина Короткова усмехнулся. Важнее всего остаться в живых, подумал он, но вслух сказал другое:

— Результат был предопределен. Я что-то никогда не слышал о результативном наблюдении в глухом ночном лесу… я имею в виду — с колес. Не бери в голову. Если бы не Большой Папа… А у него заскок — дайте мне Семена и все! Приходится изображать чумовую активность.

— Вам не кажется, шеф, что в этом деле…

— Нет, не кажется… Мне, Лара, не кажется я уверен.

Они помолчали. Дело, действительно, было с очень нехорошим душком. Специфика работы частенько заставляла их пренебрегать этическими нормами. И это, пожалуй, самая мягкая формулировка. Но «Дело Фридмана» даже на общем темном фоне выглядело черной дырой. И внутри этой дыры уже погиб их коллега.

Профессия Ларисы и Шалимова изначально предполагала изрядную долю цинизма. Но сейчас обстановка располагала к некоторой расслабленности и сентиментальности. Петрович вспоминался не как довольно-таки желчный мужик, а как товарищ. Может быть, именно в память о нем сияли эти звезды. А у него даже не будет могилы.

Ну, ты раскис, геноссе Штирлиц, сказал сам себе Шалимов. Он отшвырнул окурок и сказал:

— Ладно, Лара, поехали… Эти ребята где-то здесь. И они мне не очень сильно нравятся. А отчет Папе мы вместе напишем… и все путем объясним. Не робей, прорвемся.

Штирлиц говорил спокойно, уверенно. Но сам не очень-то себе верил.

Когда спустя минут двадцать оба «жигуленка» проехали мимо капонира в обратном направлении, морпехи все еще обдумывали сложившееся положение. Комитетская разведка просто так не уйдет! Вывод напрашивался простой: комитетчики заподозрили, что их засекли и сняли наблюдение. Значит, они обложат весь район, чтобы взять объект на выходе.

Был и другой вариант: дачку уже вычислили и сопровождать объект нет необходимости, сами объявятся. Место встречи, так сказать, изменить нельзя. Думать об этом не хотелось. Не думать было нельзя.

— Ладно, Сохатый, спасибо за все, — сказал Птица. — Дальше я сам.

— Глупо, Пернатый… Если фазенду обложили комитетчики, они задействовали «Град». Одному там делать нечего. А Наталья уже в безопасности.

— Если там «Град», то и вдвоем делать нечего. — Птица помолчал. — Спасибо за все. Если чего… Наташке помоги, беременная она.

Гурецкий молчал. На него навалилась страшная тяжесть. Там, в болотах у Малах-Гош, было легче. Даже в подземных галереях базы «Лотос-Х» было легче. Там были враги. Здесь, на Родине, Птица вошел в боевое противостояние со своими. И помочь ему в этой войне Мишка не мог, не имел права. В Ад ведут разные дороги. Каждый выбирает свою.

— Ружье я беру, — сказал Птица из темноты.

— Если там «градовцы», Наталья уже в безопасности, — отозвался Мишка из своего мрака. — И ствол тебе не нужен…

— Если бы быть уверенным наверняка, — негромко произнес Птица.

Они опять замолчали. В полной тишине мимо них проплывали плоты с мертвыми телами, по мутной воде Малах-Гош.

— Ружье я беру, — повторил Птица. — А ты сваливай быстро, район они заблокируют так, что охнуть не успеешь.

— Я жду тебя здесь. Район, возможно, уже оцепили. Спешить некуда.

— Зря. Тебе, Сохатый, нужно отваливать. Они начнут проверять все машины подряд.

— Что дальше, Леха? Я-то чистый, выкручусь как-нибудь.

— Уже нет, Миха… Тебя уже вели. Сопоставят факты: наше знакомство, твое появление здесь. Скорее всего, они даже знают, кто был моим пассажиром. Ты же знаешь, как в ФСБ умеют копать.

— Не пори херню, Пернатый. Я жду здесь. Без тебя не уйду. Все!

— Спасибо.

— Спасибо не булькает. С тебя пол-литра, — сказал Гурецкий грубовато. — Вот патроны. В багажнике фонарь и веревка для твоего проводника. Что еще нужно?

Морпехи вышли из машины. Небо в северной части совсем очистилось, звездная россыпь казалось киношной декорацией. Закурили. Огоньки сигарет скупо высвечивали лица. Помолчали.

— Кого ждешь-то? — спросил Гурецкий. — Девочку? Мальчика?

— Я-то хочу девчонку, — сказал Леха. — А Наташка хочет сына.

— Пацан — это здорово…

— Конечно, хорошо.

— А девчонку вы в следующ…

— Давай фонарь, — резко оборвал Птица. — Ничего херню нести.

Гурецкий виновато замолчал. Он тоже остро ощущал противоестественность этого разговора во время привала по дороге в Ад.

В свете мощного фонаря Птица увидел в багажнике саперную лопатку. Он угрюмо усмехнулся и сказал:

— Шанцевый инструмент подари, братан.

— Бери. — Мишка нисколько не удивился.

— Спасибо, Сохатый брат.

Птица подбросил лопатку на руке, провел большим пальцем по заточенной кромке и остался доволен. При свете фонаря зарядил в подствольный магазин ружья четыре картечных патрона, пятый загнал в патронник. Мишка тем временем быстро и ловко связал руки Финта за спиной.

— Зря ты так. Я мог бы Лехе помочь, — негромко сказал Финт.

Несколько секунд Гурецкий смотрел ему в лицо. Он чувствовал, как в нем закипает ненависть. Сдержался, шепнул в ухо:

— Молчи, сука. Ты уже помог. Моли бога, чтобы с Натальей… иначе я сам тебя достану. Понял?

Ответ он слушать не стал.

Через две минуты Птица и Финт ушли в ночь. Туда, где небо на севере сверкало россыпью крупных и чистых звезд.

Гурецкий засек время и сел в «москвич». По его расчетам выходило, что Птица вернется часа через полтора.

Или не вернется никогда.

Гурецкий прикрыл глаза. И услышал плеск воды о борт баркаса.

Вблизи белоснежная LadyN оказалась не такой уж и белой. Вот издали… издали все выглядело фотографией из рекламного туристского проспекта. Огромный диск тропической луны, черная вода залива, белоснежная двухмачтовая яхта. Туристы от таких картинок млеют… Даже ночью краски были яркими, насыщенными, избыточными. Как все в этих опостылевших тропиках.