— Он, наверное, был очень возбужден, — пробормотал Менедем.

Соклей снова кивнул. И только мгновение позже сердито уставился на двоюродного брата.

В ранней юности красавец Менедем не имел недостатка в обожателях из числа более старших и от души наслаждался ролью сокрушителя сердец. Соклей же красотой не блистал — долговязый, тощий, угловатый, с торчащими локтями и коленками и с заостренным носом. Поэтому, насколько было известно Менедему, никто не беспокоил его двоюродного брата домогательствами — ни на Родосе, ни позже в Афинах.

Менедем решил, что самое время сменить тему разговора:

— И сколько именно ты заработал?

Соклей назвал сумму.

Менедем присвистнул и снова хлопнул его по спине.

— Это не слишком много, если сравнивать с тем, что мы заработали на перевозке зерна и на продаже последних павлинов, — заметил Соклей. — Но это куда больше, чем мы получили бы в Афинах. Туда все везут папирус и чернила.

— Поэтому цены там невысокие, — сказал Менедем. — И значит, теперь по дороге на Родос нам придется сделать одной остановкой меньше.

— А что плохого в том, чтобы остановиться в Афинах? — спросил Соклей. — Мне там очень даже нравится.

— Мне там тоже очень нравится, — ответил Менедем. — Но мы далеко от дома, и сезон мореплавания подходит к концу: осталось меньше месяца до равноденствия. Когда дни делаются короче, все кажется сумрачным: ты уже не можешь различить ориентиров на суше там, где они должны быть. И в придачу в любой момент может разразиться шторм. Зачем лишний раз рисковать?

— Хорошо. — Соклей воздел руки вверх. — Если все перечисленное заставляет тебя осторожничать, для меня это тоже звучит вполне убедительно.

Прежде чем Менедем успел ответить, Соклей добавил:

— Однако бьюсь об заклад: имейся в Афинах у тебя женщина, ты бы там обязательно остановился, чьей бы женой она ни была.

— Я бы все-таки сделал исключение, если бы она была твоей женой, — заявил Менедем.

Соклей отвесил брату иронический поклон и, когда Менедем вернул его, задумался: и впрямь бы тот так поступил или нет?

За время пребывания в Сиракузах Соклей не очень хорошо изучил этот полис. Здесь нельзя было взобраться на стену и обойти город, не рискуя получить стрелу под ребра. Не мог он тут и совершить прогулку по окрестностям, чтобы осмотреть сельскую местность, как сделал, будучи в Помпеях: уже в следующий миг после вылазки он бы оказался внутри карфагенского загона для рабов.

«Интересно, когда я снова вернусь на Сицилию? — подумал он. — Да и будет ли у меня возможность побывать тут еще один раз!»

Он пожал плечами. Никому не дано знать будущего.

Менедем стоял на корме «Афродиты», сжимая рукояти рулевых весел. Он кивнул Диоклею со словами:

— Задай ритм гребцам.

— Слушаюсь, шкипер.

Келевст ударил колотушкой в бронзовый квадрат. Торговая галера отчалила, и вновь над водой разносилось:

— Риппапай! Риппапай!

Когда «Афродита» покидала Маленькую гавань, Менедем для большего шика посадил на весла всех своих людей. Гребцами сегодня можно было гордиться — их весла взлетали и падали, движения были четкими и безупречно слаженными.

«Конечно, — подумал Соклей, — мы сейчас движемся всего лишь со скоростью неторопливо идущего человека; никакого сравнения с тем, как мы спасались от римской триеры — или когда повернулись и ринулись к ней! Вот это было приключение!»

Потом он слегка расстроился, поскольку был вынужден признать: «Я буду рассказывать эту историю про триеру до скончания дней своих и каждый раз буду представлять себя в рассказах все большим героем».

Соклея ужасно раздражали пожилые люди, ровесники его отца, которые во время симпосиев нагоняли на всех скуку рассказами о своей безрассудной юности, но сейчас он внезапно понял, как они дошли до жизни такой.

«Историку положено вникать в причины явлений», — сказал он себе, но тут же покачал головой. В такие причины он предпочел бы не вникать.

Когда Сиракузы почти скрылись из виду, Менедем снял с весел половину гребцов. Судно скользило от сицилийского берега к италийскому материку. Дельфины выпрыгивали из воды; крачки ныряли в море, причем некоторые — всего в нескольких локтях от «Афродиты». Одна птица вынырнула с рыбой в клюве.

— Твое путешествие домой будет легким, — окликнул Менедем Соклея с кормы. — Нет больше павлинов, за которыми надо следить!

— Я никогда не утешусь в разлуке с ними, — отозвался Соклей.

На этот раз засмеялся не только Менедем, но и половина моряков. Аристид, впередсмотрящий, заметил:

— Бак все еще воняет птичьим пометом.

— Ты прав, — согласился Соклей. — И наверное, пройдет еще какое-то время, прежде чем запах выветрится.

— Хорошо тебе говорить, — мрачно изрек Аристид. — Теперь, когда больше не надо опасаться павлинов, ты можешь пойти на судне куда угодно. А я большую часть времени торчу здесь.

«Можешь пойти куда угодно».

Аристид сказал это с иронией, и именно так Соклей воспринял его слова. Они ведь, ясное дело, не на суше. «Афродита» — небольшое судно: она имела всего сорок пять локтей в длину и едва ли семь локтей в ширину в самом широком месте. С точки зрения того, кто привык гулять по городу или бродить по полям, места для прогулок здесь совсем немного. Однако у моряков куда более скромные понятия о том, что такое «простор».

И, словно бы в подтверждение слов Аристида, Соклей вернулся на ют, очутившись, по масштабам «Афродиты», от вонючего бака так далеко, как далеки были Афины от Родоса.

— Что у нас осталось из товаров, чтобы распродать по пути домой? — спросил Менедем.

— Вино, — ответил Соклей. — Немного благовоний. Мне бы хотелось избавиться от них, если подвернется случай, — было бы стыдно возвращаться на Родос с товаром, который мы вывезли оттуда. И еще у нас есть немного шелка.

Он вздохнул.

Менедем снял руку с рулевого весла, чтобы ткнуть его под ребра.

— Я знаю, о ком ты думаешь. Об этой медноволосой кельтской девушке, с которой ты любился в Таренте.

У Соклея побагровели уши: он и в самом деле сейчас вспомнил о Майбии, облаченной в косский шелк (и, чего уж греха таить, о Майбии, необлаченной в этот шелк).

— Ну и что с того? — грубо спросил он.

— Ничего, все нормально. — Как всегда, когда разговор касался женщин, Менедем начинал говорить отвратительно жизнерадостным тоном. — Я и сам много думаю о красотках.

— Если бы ты хоть изредка думал наперед… — начал Соклей.

— Это уничтожило бы половину веселья и испортило бы все удовольствие! — ответил его двоюродный брат.

— Я смотрю на это по-другому, — пожал плечами Соклей.

— Знаю.

Менедем наклонился к нему и тихо спросил:

— Так сколько же именно серебра мы везем? Во имя богов, только говори тихо, не ори на весь корабль. Лучше не вводить моряков в искушение.

Соклей почти шепотом назвал сумму.

Менедем присвистнул.

— Это даже больше, чем я думал. Почти достаточно для балласта.

— Для судна такого размера? — Соклей серьезно прикинул в уме, потом покачал головой. — Не глупи.

— М-м, наверное, ты прав. — Судя по сосредоточенному выражению лица Менедема, тот тоже занимался такими подсчетами. — Но вот что я тебе скажу: мой отец никак не ожидает, что мы привезем столько серебра. И я ткну ему в нос это серебро, еще как.

— Зачем? — удивился Соклей. — Дядя Филодем будет рад, что ты вернулся домой целым и невредимым, и он обрадуется прибыли. Разве этого недостаточно?

— Клянусь Зевсом, нет! — Голос Менедема дрожал от возбуждения. — Всякий раз с тех пор, как я начал учиться ходить и останавливался, чтобы напрудить на полу, он только и делал, что твердил и твердил о том, какой он великий торговец и как я не оправдываю его надежд. Вот и посмотрим, что он скажет теперь!

— Лично я выхожу в море вовсе не для того, чтобы перещеголять своего отца, — сказал Соклей.

— Ты — тойкарх. Я — капитан, — холодно и твердо ответил Менедем, разом растеряв всю свою горячность. А затем продолжил: — И вообще, у вас все иначе. Дядя Лисистрат не распекает тебя все время, выискивая в сыне недостатки. И вы с ним неплохо ладите, в отличие от нас с отцом. Это не только мое мнение, все так считают.