Соклей подтолкнул Менедема.

— Давай-ка поднимайся обратно на борт! А я пойду на агору и посмотрю, не смогу ли зазвать там какого-нибудь покупателя.

— Хорошая мысль, — согласился его двоюродный брат.

К тому времени как Соклей спустился на пирс, местные уже вовсю выкрикивали друг другу оскорбления. Два парня уже держали руки на рукоятях ножей, хотя никто еще не вытащил оружия. Но поскольку туда-сюда летали крики: «Предатель!» и «Лжец!», далеко ли было до поножовщины?

Соклей осторожно пробрался по краю толпы и двинулся по пирсу к городу. Он не успел пробыть на суше и нескольких биений сердца, когда понял, что в этом городе не так-то легко будет найти агору.

Похоже, о Гипподамии и его передовых идеях градостроительства в Мессене и не слыхивали. Улицы, аллеи и переулки не тянулись тут прямыми линиями, пересекающимися под прямыми углами. Они выгибались и извивались самым невероятным образом, порой направляясь в противоположную сторону, — словом, строили тут кто во что горазд.

И если бы Соклей потерял из виду гавань, он бы моментально заблудился. Хорошо, что он догадался об этом, прежде чем такое произошло.

— Как мне добраться до агоры? — спросил он человека в грязном хитоне, который вел ослика, нагруженного глиняными горшками самого примитивного вида.

Тот не ответил, а просто в ожидании остановился посреди улицы — ненароком загородив Соклею дорогу. Родосец шевельнул языком, вынимая один из оболов, которые держал между щекой и нижними зубами.

— Спасибо, приятель, — сказал погонщик осла, когда Соклей протянул ему влажную, поблескивающую маленькую монету. — Слушай и запоминай…

Соклей заставил его повторить дважды, потом сам повторил описание дороги, чтобы убедиться, что все понял правильно.

— Верно? — спросил он наконец.

— Вернее верного, приятель, — подтвердил мессенец, а потом произнес слова, часто разрушавшие в пух и прах надежды чужестранца: — Ты никак не сможешь заблудиться…

Соклею захотелось сплюнуть в подол, чтобы отвратить беду. Но это было бы оскорблением для местного, который подвел своего ослика вплотную к стене дома, чтобы приезжий мог пройти.

— Второй поворот направо, третий налево, потом первый направо, — бормотал Соклей, и — вот чудо! — он нашел-таки рыночную площадь.

Гадая, сумеет ли он теперь вернуться в гавань, юноша оглянулся на аллею, из которой только что вышел.

— Первый налево, третий направо, второй налево, — сказал он, а потом повторил это еще пару раз, чтобы попрочнее запечатлелось в памяти.

— Радуйся, чужестранец! — окликнул его сзади человек, который нес корзину с сушеным горохом. — Откуда ты и что продаешь?

Соклей, уже исполнявший знакомую песню в Регии, сейчас затянул ее снова.

Однако на пирсе он уже обменялся новостями с мессенцами и не узнал ничего нового. Здешние люди даже меньше, чем жители Регии, и уж куда меньше, чем жители Тарента, интересовались противоборством на востоке генералов Александра, предпочитая думать о своих насущных проблемах.

— Как ты полагаешь, есть надежда, что Птолемей или Антигон придут на запад и раз и навсегда разделаются с ненавистными богам карфагенцами? — спросил парень, продававший жареных кальмаров.

— Сомневаюсь, — честно ответил Соклей.

Лица у всех вытянулись, и он пожалел, что не ответил более дипломатично. Менедем на его месте наверняка именно бы так и поступил.

Человек средних лет в хитоне из великолепной, очень мягкой шерсти подошел к Соклею и спросил:

— Ты говорил, на борту твоего судна есть благовония?

— Ты не ослышался — благовония, сделанные из самых прекрасных родосских роз. — Соклей внимательно разглядывал мессенца.

Вид у этого явно зажиточного человека был ухоженный: как раз так и должен выглядеть человек, чья любовница любит роскошь.

— Если хочешь, можешь сказать своей гетере, что эти благовония попали к тебе прямо от Афродиты. Это не будет обманом, просто не упоминай, что «Афродита» — название судна.

Судя по тому, как местный вздрогнул, Соклей понял, что угадал насчет любовницы.

— Ты умный мошенник, а? — сказал мессенец. — Сколько же ты просишь за свои драгоценные благовония?

— Тебе нужно пойти в гавань и обсудить цену с моим двоюродным братом, — ответил Соклей. — Менедем куда умнее меня.

На самом деле Соклей так не считал — в большинстве случаев, — но Менедем, по крайней мере, лучше умел торговаться. Кроме того, у Соклея был еще один повод отправить мессенца в гавань.

— Может, твоей гетере также понравился бы и птенец павлина. А возможно, ты захотел бы держать его у себя дома — хотя ты даришь своей гетере такие замечательные подарки, но ведь надо побеспокоиться и о том, чтобы твоя жена была счастлива.

Мессенец погладил безупречно выбритый подбородок: еще один признак богатства и утонченности.

— Ты и вправду очень умен, — сказал он. — Хотя с виду еще и слишком молод, чтобы иметь жену и разбираться в подобных вещах.

— Да, я не женат, — подтвердил Соклей. — Но я ведь прав, а?

— Ты прав, хотя мне бы хотелось, чтобы ты ошибался. Птенец павлина, говоришь? Надеюсь, это заставит Носсию на время приутихнуть.

«Конечно, заставит, — подумал Соклей. — Ведь птица будет поднимать куда больше шума, чем самая сварливая жена».

Но он не стал делиться своими соображениями с собеседником; если мессенец купит птенца, он и сам это очень скоро выяснит.

Соклей сказал только:

— Что ж, такова жизнь, — как будто они уже договорились о сделке.

Судя по тому, что мессенец зашагал в направлении гавани, возможно, так оно и было.

Соклей продолжал расхваливать привезенные «Афродитой» товары до тех пор, пока солнце не опустилось к холмам за Мессеной.

Тогда он двинулся обратно к судну. Меньше всего ему хотелось блуждать в темноте по улицам беспорядочно застроенного города. Он помнил объяснения погонщика осла и не заблудился в лабиринте, которому мог бы позавидовать сам Минос.

А вот и гавань — винноцветное море, испещренное точками рыбачьих лодок: все они уже вернулись в порт. Вот и акатос — такой большой и стройный, что рыбаки пугались до смерти, принимая его за пиратский корабль. А вот и Менедем… Он весело помахал рукой Соклею, шагающему по пирсу к судну.

Соклей тоже помахал в ответ и поинтересовался:

— Как дела?

— Лучше, чем я рассчитывал, — ответил его двоюродный брат. — Я продал одного птенца, благовония и косский шелк некоему лощеному субъекту, который, несмотря на свой вид, отчаянно торговался.

— Если это тот, о ком я думаю, он приобрел благовония для гетеры, а птенца — для своей жены. — Соклей ухмыльнулся. — Хотел бы я знать, для кого он купил шелк.

— Не моя забота — пускай сам разбирается, — заявил Менедем. — А еще я продал папирус и чернила костлявому человечку, который сказал, что пишет эпическую поэму о войне между Сиракузами и Карфагеном.

— Удачи ему, — отозвался Соклей. — Если варвары победят и двинутся сюда, на север, к Мессене, у него останется не много свободного времени, чтобы сочинять гекзаметры. А если Агафокл ухитрится отразить нападение карфагенцев, что ж, тогда сиракузцы не постесняются нагрянуть в здешние места.

— Верно, — кивнул Менедем. — Но лично я не могу придумать, что еще может предпринять в такой ситуации Агафокл кроме того, что он уже сделал. А ты?

— И я тоже не могу, — признался Соклей. — Но… Когда Ксеркс вторгся в Элладу, вряд ли он ожидал, что эллины вообще сумеют хоть как-то ему противостоять.

— Справедливо, — ответил Менедем. — И все же я рад, что мы направляемся на север, подальше от тех мест, где идет война. Пытаться отбиться от четырехъярусника или пятиярусника на нашем маленьком акатосе — безнадежное дело.

Он сплюнул в подол, чтобы отвратить беду.

И, поскольку Соклей был с ним полностью согласен, он сделал то же самое.

Расположенный рядом с Мессеной мыс Пелорий был северо-восточной оконечностью Сицилии.

Оставив его позади и слева, Менедем сосредоточил все внимание впереди на Тирренском море.