Увидев меч на поясе Соклея, Геренний Эгнатий сказал:

— Я не хотел, чтобы меня ограбили по дороге.

— Само собой, — согласно кивнул хозяин. Он шагнул в сторону. — Входи.

Слуги самнита и моряки с «Афродиты» уставились друг на друга. Похоже, Геренний Эгнатий не удивился при виде вооруженных эллинов.

— Вижу, вы из тех людей, что никому не позволят обойтись с собой несправедливо, — сказал он. — Это очень хорошо.

— Похоже, вы относитесь к точно таким же людям, — заметил Соклей, слегка приподняв брови.

— Конечно, — мягко ответил Геренний Эгнатий. — Может, это и к лучшему — значит, между нами не будет никаких недоразумений.

— И вправду. — Соклей приподнял брови чуть выше. — Надеюсь, ты захватил с собой не только своих слуг, но и деньги, на тот случай, что они тебе вдруг понадобятся?

— Разумеется, захватил. — Если Геренний Эгнатий и заметил сарказм родосца, он не показал виду.

Самнит заговорил с одним из своих людей на осканском. И вновь Соклея поразило то, насколько этот язык похож на язык эллинов, хотя он и не мог разобрать ни слова. Гереннию Эгнатию пришлось повторить свои слова еще раз, повысив голос: его слуги были зачарованы видом павлина. Они, похоже, даже забыли о вооруженных моряках с «Афродиты».

Кожаный мешок с серебром, который слуга самнита протянул Соклею, был приятно увесистым.

— Благодарю, — сказал Соклей.

Судя по тому, как слуга пожал плечами, он не знал эллинского.

Соклей повернулся к Гереннию Эгнатию.

— Как только я сосчитаю монеты, птицы станут твоими.

На пересчитывание семидесяти пяти драхм ушло немало времени. В мешке оказалось меньше восьмисот семидесяти пяти монет, потому что там попадались дидрахмы и тетрадрахмы, а также куски серебра стоимостью в одну драхму. Не все монеты были из Тарента, многие оказались из Сиракуз. Соклей пошел в заднюю комнату и взвесил сиракузскую драхму, положив на другую чашу весов тарентскую. Убедившись, что монета из Сиракуз тяжелее, он вернулся и продолжил считать, не проронив ни слова.

Наконец он кивнул.

— Это полная плата за павлина и одну паву, — официально сказал тойкарх и протянул руку Гереннию Эгнатию.

Самнит так же официально ее пожал.

— Как мне доставить птиц в дом моего гостеприимца? — спросил покупатель.

— Если не возражаешь, я могу продать тебе клетки, в которых мы привезли птиц из Эллады, — предложил Соклей. — Или можешь просто обвязать вокруг их шей веревки, чтобы павлины не убежали, если предпочитаешь такой вариант. Я бы на твоем месте не стал пытаться просто провести их по улицам Тарента — эти птицы умеют бегать почти так же быстро, как человек.

Геренний Эгнатий вновь распрямил плечи и ответил с гордостью, достойной любого эллина:

— Я думаю, пять человек смогут управиться с двумя птицами.

Он перешел на осканский, произнес несколько фраз, и его спутники кивнули. Они тоже считали, что вполне могут справиться с павлинами.

Соклей пожал плечами.

— Птицы твои, о почтеннейший. Делай с ними, что хочешь. Ты задал мне вопрос, и я ответил на него, как умел.

Возможно, этим людям приходилось раньше пасти гусей, потому что они ухитрились выгнать павлина и паву на улицу без особых затруднений.

Соклей закрыл за ними дверь, а когда вернулся во двор, Менедем сказал:

— Как бы то ни было, двумя проклятущими птицами у нас стало меньше.

— Всего им наилучшего, — ответил Соклей. — Может, скоро мы избавимся и от остальных.

Менедем согласно кивнул.

Толстяк Гилипп сколотил состояние на продаже вяленой рыбы. Его андрон был большим и, по меркам Тарента, великолепно украшенным, хотя Менедему все эти раскрашенные стены, ложа и даже чаши с вином в мужских покоях казались безвкусными и кричащими.

Сам Гилипп тоже был образчиком дурного вкуса: пальцы его были буквально увешаны тяжелыми золотыми кольцами.

Он погрозил одним из пальцев Менедему, который растянулся на кушетке рядом с ним.

— Вот ты, оказывается, какой: продал этому варвару единственного имевшегося у тебя павлина!

— Этот варвар хорошо мне заплатил, — ответил Менедем. — Его серебро не хуже, чем серебро любого другого. И сам он не хуже прочих покупателей.

«И даже лучше некоторых, — добавил он про себя, — потому что ты бы точно торговался за каждый обол и не дал бы мне такую цену».

Если бы все города чеканили монеты по одному стандарту, жить было бы куда проще. А пока тот, кто по роду своих занятий часто имел дело с монетами, имел преимущество над остальными. Так что с Геренния Эгнатия братья получили еще больше, чем рассчитывали.

Гилипп снова погрозил Менедему пальцем.

Его рабы уже убрали тарелки, оставшиеся после ужина, — в придачу к хлебу были поданы кальмары, осьминоги, устрицы и угри; никакой вяленой рыбы для гостей — но симпосий, который должен был последовать за трапезой, еще не начался.

— А чего стоит спектакль, который он устроил на улицах, гоня павлинов к своему дому! — сказал торговец. — Мой дорогой мальчик, ты не смог бы лучше разрекламировать своих птиц, даже если бы старался целый год. Все видели павлина, и все хотят иметь такого же.

Соклей возлежал рядом с Менедемом. Как обычно, Менедему досталось изголовье, хотя его двоюродный брат был старше. Соклей не жаловался; он никогда не жаловался. Но теперь он подал голос:

— Ну, тут уж мы ни при чем. Самнит сам устроил этот парад. Я хотел продать ему для павлинов две клетки, даже предложил воспользоваться веревками, чтобы птицы не разбежались. Он не послушал.

— И потому, — добавил Менедем с ухмылкой, — половина людей в Таренте гонялась за его павлином — и за павой тоже. Ты прав, о почтеннейший. — Он склонил голову в сторону Гилиппа. — Мы не могли бы заставить народ получше разглядеть птиц, даже если бы старались сделать это нарочно.

— Да уж. — Продавец вяленой рыбы перевел взгляд с Менедема на Соклея. — А что до попыток втолковать что-либо италийцу… — Он покачал головой. — Я не думаю, что такое вообще возможно. Самниты упрямы как мулы, и римляне, живущие к северу от них, ничуть не лучше. Неудивительно, что они снова столкнулись лбами.

— Снова? — заинтересованно спросил Соклей.

Менедем услышал знакомое нетерпение в голосе двоюродного брата — тот надеялся узнать какой-нибудь неизвестный ему ранее исторический эпизод.

Ну так и есть!

— Они сражались друг с другом и раньше? — продолжал расспросы Соклей.

Такое неуемное любопытство Менедем относил к разряду безобидных пороков.

— Да, поколение назад, — ответил Гилипп. — Римляне победили, но самниты снова начали с ними войну лет десять или двенадцать назад. Они вскоре выиграли крупное сражение, но римляне слишком упрямы, чтобы сдаться на этом, поэтому с тех пор самниты и римляне время от времени вновь и вновь затевают драку друг с другом.

Еще один гость Гилиппа, тарентец с лицом, похожим на одну из вяленых рыб хозяина, сказал:

— Самниты, опустошившие некоторые эллинские полисы в Кампании, в наши дни почти цивилизованные люди.

— Что ж, они и впрямь цивилизованны, Макробий, — некоторые из них. — Однако на Гилиппа этот довод явно не произвел особого впечатления. — И некоторые из эллинов, которые вынуждены жить под их правлением, тоже почти цивилизованны, если ты понимаешь, что я имею в виду. Грек с осканским акцентом говорит не лучше самнита. Так какая разница, слышишь ты такой акцент из уст грека или из уст самнита?

— Но это все же лучше, чем грек, говорящий с латинским акцентом, — заявил Макробий.

— С латинским — это как? — одновременно задали вопрос Менедем и Соклей.

— Язык, на котором говорят римляне, называется латынью, — пояснил рыболикий Макробий.

Он поднял руку с растопыренными пальцами.

— Мы говорим — «pente». Когда самнит имеет в виду «пять», он скажет «pumpe» — небольшая разница, а? Поэтому можно понять самнита, когда он изъясняется на эллинском.

— Этот Геренний Эгнатий неплохо говорит, — согласился Менедем.