— Ладно, так или иначе, ты победил триеру! И привез домой столько серебра! Полагаю, не каждый мог бы с этим справиться. Давай-ка я налью тебе еще вина.

Менедем от удивления едва смог протянуть свою чашу — но все-таки протянул. Однако, наливая ему вино, Филодем поинтересовался:

— И скольких же мужей ты разъярил в Великой Элладе? Ну вот, обязательно ему надо все испортить.

И Менедем снова ответил быстро и правдиво, хотя лучше бы ему было солгать:

— Только одного.

Отец пробормотал что-то себе под нос, потом вздохнул и спросил:

— И где это произошло на сей раз? Ты когда-нибудь сможешь снова явиться туда для торговли? Или дела там обстоят настолько же плохо, как и в Галикарнасе?

— Это случилось в Таренте, отец, — ответил Менедем, и Филодем издал такой звук, будто его ударили в живот.

— Не думаю, что дела на сей раз настолько же плохи, как в Галикарнасе, — продолжал Менедем.

Он сомневался, что Гилипп замышлял убить его, скорее всего, обманутый муж хотел его всего-навсего избить.

— Да уж, могу себе представить. — Филодем поморщился так, словно отхлебнул уксуса, а не вина. — А ведь Тарент — крупный полис, первый, в который ты почти всегда заходишь по пути из Эллады. Что мне с тобой делать, сын?

Менедем счел за лучшее промолчать.

Отец фыркнул снова, потом сказал:

— Что ж, по крайней мере, ты не вытворяешь такого здесь, на Родосе, хвала богам.

Менедем и на это ничего не ответил, и отец, к счастью, принял его молчание за согласие.

— Я надеялся по возвращении услышать, что моя сестра помолвлена, — заметил Соклей, когда они с отцом сидели в андроне.

— И я надеялся, что смогу тебе об этом сказать, — ответил Лисистрат. — Я говорил о помолвке с… О, не важно с кем! Какой смысл вдаваться в детали, если все равно ничего не получилось?

— А что не так с этим парнем? — спросил Соклей.

— Ничего, — сказал Лисистрат. — Просто он нашел себе другую невесту — юную девушку, которая еще не была замужем. Та семья беднее нашей, но зато невесте всего четырнадцать, а не восемнадцать. У нее больше шансов родить ему сыновей, чем у Эринны. Разве можно винить парня в том, что он прежде всего думает о потомстве? Зачем вообще нужны жены, если не для того, чтобы рожать сыновей?

— Эринна не виновата… — начал было Соклей, но спохватился.

— Я думаю, тут никто не виноват, — отозвался отец. — Это просто одно из роковых обстоятельств, осложняющих жизнь смертных.

Их управляющий, лидиец Гигий, сунул голову в мужскую комнату.

— Господин, пришел Ксанф. Он хочет поздравить молодого хозяина с благополучным возвращением «Афродиты».

Соклей возвел глаза к потолку.

— Да уж, вовремя ты вспомнил о роковых обстоятельствах, осложняющих жизнь смертных…

Отец засмеялся, но сказал Гигию:

— Введи его. Мы выпьем вместе вина. Рано или поздно он все-таки уйдет.

— Скорее поздно, — предсказал Соклей, но он произнес это очень тихо, чтобы отец не бросил на него неодобрительного взгляда.

Мгновение спустя, когда управляющий ввел в андрон Ксанфа, Соклей встал и поклонился старшему.

— Радуйся, о несравненнейший. Как сегодня твое самочувствие?

— Радуйся, Соклей, — ответил Ксанф. — Очень мило с твоей стороны, что ты спрашиваешь. Сказать по правде, это и впрямь несравненное чудо — что я не отправился к Аиду, пока ты был на западе. Как я страдал от геморроя! Это было просто пыткой, а запоры еще и осложняли положение! Да вдобавок плечо ныло всякий раз к сырой погоде. Меня просто ужасает приближающаяся зима, воистину ужасает! А еще я страдаю бессонницей. Старость — истинное несчастье, никогда не позволяй никому утверждать обратное.

— Пожалуйста, угощайся, Ксанф. — Лисистрат подал торговцу чашу вина, без сомнения надеясь остановить поток его слов. — Выпей с нами. У нас есть причины радоваться: ведь мальчики благополучно вернулись домой и в придачу заработали кругленькую сумму.

— Это хорошие новости, очень хорошие новости, воистину замечательные, — сказал Ксанф, уронив несколько капель из чаши на пол в качестве возлияния. — Жаль, что твой сын не слышал моей речи на ассамблее в начале месяца. Замечу без ложной скромности — в красноречии я превзошел самого себя.

— О чем ты говорил? — поинтересовался юноша.

— О том, как мы должны себя вести, если схватка между Антигоном и Птолемеем станет еще ожесточеннее, — ответил Ксанф.

— Это важно, — согласился Соклей.

Но он не попросил пухлого торговца вкратце повторить свою речь, слишком хорошо зная, чем бы это закончилось. Однако Ксанфа это совершенно не смутило. Он сказал:

— Наверняка я смогу припомнить, что именно я говорил… — и принялся с энтузиазмом пересказывать свою речь, подкрепляя ее жестами, выглядевшими бы более уместными на подмостках комического театра, чем на ассамблее.

Его главный довод сводился к следующему: поскольку Родос вел обширные дела с Египтом, он должен был оставаться на стороне Птолемея, но одновременно проявлять осторожность, не давая Антигону повода напасть.

Соклею показалось, что в этом много здравого смысла, но ему бы очень хотелось, чтобы Ксанф не витийствовал целых полчаса, прежде чем перейти к сути.

Когда Ксанф наконец закончил, Лисистрат сказал:

— Волнующе. — И налил себе еще вина, что показывало, насколько он был взвинчен.

Соклей тоже протянул свою чашу, чтобы ее наполнили. Его отец не предложил онохойю Ксанфу.

— Расскажи мне о новостях из Италии, — нетерпеливо попросил юношу Ксанф.

— К северу от Великой Эллады все еще дерутся друг с другом самниты и римляне, — ответил Соклей.

Он начал было рассказывать, как «Афродита» угодила в гущу этой войны, но потом передумал. Это бы только породило новые вопросы и, может быть, да сохранят их от такого боги, еще одну речь. Поэтому он лишь сказал:

— А что касается новостей с Сицилии, то Агафокл вторгся в Африку, чтобы отплатить карфагенцам за осаду Сиракуз.

Он не обмолвился о том, что и «Афродита» тоже оказалась вовлечена в эту историю.

— Так-так, ну разве это не интересно? — воскликнул Ксанф. Он почувствовал, что ему не хотят рассказывать всего, и попытался зайти с другой стороны: — Вы продали всех павлинов?

— Всех, кроме одного, который… Э-э, погиб, прежде чем мы добрались до Великой Эллады.

И снова Соклей не сказал всего — он и словом не обмолвился о павлиньих яйцах или птенцах.

— О, это плохо, — отозвался Ксанф. — Вы наверняка потерпели большой убыток, очень-очень большой.

Соклей серьезно кивнул, но ничего не сказал. Куда позже, чем следовало бы, Ксанф начал подозревать, что засиделся в гостях.

— Что ж, я думаю, мне пора идти, ведь следует еще нанести визит вежливости Менедему и его отцу.

— Рад был с тобой повидаться, — проговорил Соклей. «И еще больше рад, что ты уходишь», — про себя добавил он.

Хозяева по очереди пожали Ксанфу руку.

Затем отец с сыном переглянулись и, услышав, как Гигий закрыл дверь за Ксанфом, в унисон вздохнули.

— В онохойе еще осталось вино? — спросил Соклей. — Его вечно пучит, хоть он не ест ни бобов, ни капусты.

Отец потряс сосуд, послышался плеск. Лисистрат налил немного в чашу Соклея, а остальное вылил в свою.

— Ксанф не хотел никому сделать плохо, — проговорил он.

Соклей, которому пришлось выслушать речь, произнесенную гостем на ассамблее, — всю, до последнего слова, — не был склонен к терпимости.

— Так же как и щенок, который писает людям на ноги, — сказал он и выпил вино.

— Я тебя понимаю, — отозвался Лисистрат. — Однако, если уж на то пошло, мне пришлось еще хуже — ведь сегодня я выслушал его речь уже во второй раз.

— О, бедный отец! — воскликнул Соклей и обхватил Лисистрата за плечи.

Они оба рассмеялись и, едва начав, уже долго не могли остановиться.

«Дело тут не в вине, — подумал Соклей. — Мы не так уж много выпили. Дело в речи Ксанфа. А если бы мы были вдобавок трезвыми, такая речь парализовала бы на всю оставшуюся жизнь».