– Утонувший конунг – это я, – хмуро признался Ансгар. – А меч, за которым шведы охотились, висит у меня на боку. А урманин, который всех ругает, мог быть моим дядей ярлом Фраварадом. Простые гребцы и воины так ругаться не стали бы.

Взгляд Вандала скользнул по мечу достаточно равнодушно.

А юноша с чувством уважения к себе положил левую руку на драгоценную рукоятку своего оружия. И вся его поза соответствовала титулу конунга, и голос тоже. И таким поведением Ансгар словно требовал к себе особого отношения.

– Прискорбно, но изменить что-то уже не в моих силах, – сказал словенский кормчий.

– Куда направился шведский драккар?

– Этого я тоже знать не могу, но, когда я сегодня утром шел в сторону Русы, мне навстречу попался двадцативесельный драккар из Дома Синего Ворона. Я знаю их символику – много раз встречался в разных гаванях. Судя по курсу, он направлялся в Славен… Но, сразу предупреждаю, я не уверен, что пленников передали именно туда. И не обязательно тот, первый, драккар поплыл в Славен, как попавшийся мне навстречу… А про этих сказать ничего не могу. Не буду путать вас, но шли они ходко и не остановились в ответ на мое приветствие… Впрочем, на приветствие они не всегда отвечают, что с дикарей взять.

– Мы можем догнать их? – спросил Ансгар у сотника Овсеня, демонстративно пропуская мимо ушей очередное слово «дикари». Но надоедать это слово стало сильно, и даже тогда, когда оно к шведам относилось.

Сотник только плечами пожал, поскольку он мог говорить исключительно о своих воях, своих лошадях и лосях, а они на ладье двигательной силы не имели.

– Если только они сделали в городе стоянку на ночь, – за сотника ответил кормчий Валдай. – Но они могут просто пройти мимо Славена и сразу двинуться по Волхову. Тогда сейчас они уже прошли часть пути по реке. Но мы быстрее идем и можем догнать их или на выходе в Онежское море, или уже на Нево-реке.

– Тогда не будем терять время, – решил Ансгар, как-то нечаянно принимая на себя командование. – Будем догонять…

– Будем догонять, – согласился Овсень.

– Если бы я знал, что кого-то это может заинтересовать, – прощаясь, сказал Вандал перед тем, как забраться на трап, – я бы расспросил все в подробностях. Счастливого пути и попутного ветра. Мне нет надобности перетомлять своих гребцов, и потому я буду идти неспешно. Все равно раньше завтрашнего дня до Славена не доберусь…

– А мы до Славена когда доберемся? – видя нетерпение юного конунга и сочувствуя юноше, опять проявляя свою доброту, спросил сотник у стоящего рядом кормчего.

– Можем среди ночи, можем к утру, это не имеет значения, потому что среди ночи река перегорожена цепями. Все равно придется до утра стоять, стража не пропустит, а если будем требовать, нас встретят стрелами.

– Но можно же сказать, что мы преследуем шведов, – возмутился Ансгар, которому не терпелось догнать драккар Дома Синего Ворона и решить вопрос, который его волновал.

– Сказать можно. Но тогда нас вообще не пропустят, – невозмутимо заметил Валдай. – Никогда. Словене берегут свои торговые пути не хуже русов и репутацией устоявшегося спокойствия дорожат. Репутация их в безопасности Волхова. Город живет за счет пошлины. Тем более драккар принадлежит Дому Синего Ворона. Славенцы не захотят ссориться с теми, кто постоянно здесь плавает и приносит им немалый доход. И потому свои намерения лучше не раскрывать. Не волнуйся, конунг, все равно догоним. Дорога длинная, а скорость у нас выше. А до утра побережем гребцов. На Волхове им предстоит трудная работа, и потому ночь будем идти только под парусом. А догонять нам лучше уже в Ладоге-море или в Нево-реке, потому что на Волхове стоят словенские остроги, и они тоже могут доставить нам неприятности.

– И что? Будем терять такое драгоценное время? – спросил конунг недовольно и явно ожидая, что сотник его поддержит.

Но Овсень молча выслушал аргументы кормчего, более опытного в плаваниях, и так же молча принял их как неизбежность, с которой бороться бесполезно.

– Будем терять, – категорично сказал Валдай. – Я сейчас распоряжусь, чтобы гребцы пошли на отдых. Если сейчас поторопимся, имеем возможность дальше вообще не торопиться, потому что нам тогда придется возвращаться.

Кормчий словно не замечал желаний конунга или специально хотел делать все против этих желаний, и это злило Ансгара. Чем ближе он подходил к своей власти, тем больше возникало препятствий – так казалось юноше. Хотя внутренний голос говорил, что основные препятствия еще впереди. Но и в одиночку бороться со сложившимися обстоятельствами он тоже не мог – среди славян не было его слуг, и даже сотник Большака, которого он нанял, слугой по большому счету не был и при любом удобном случае готов был показать собственную независимость. И потому Ансгар вынужден был скрепя сердце согласиться. На ладье командовал не он, и даже не сотник Овсень, который казался более лояльным и которому самому не терпелось быстрее добраться до мест, куда увезли его жену с дочерью. И с этим нельзя было не считаться.

Распоряжения кормчего были сразу же выполнены командой. Ладья значительно снизила скорость в сравнении с тем, как шла раньше, хотя инерцию сохраняла еще долго. Три других ладьи быстро догнали первую и убрали весла, поравнявшись с ней. Сотник Овсень и кормчий Валдай разговаривали с экипажами других ладей громко и объясняли ситуацию. При этом не нашлось ни одного кормчего, кто высказал бы желание идти напролом. И даже руянский сотник Большака, казавшийся конунгу таким неукротимым и мало обращающим внимания на препятствия, согласно решил пойти отсыпаться. Но, скорее всего, с огорчением подумалось Ансгару, отсыпаться он решил в обнимку с подарочным бочонком хмельного меда.

Ильмень-море было спокойно, хотя ветер дул устойчивый, но не крепкий, и каких-то чрезвычайных обстоятельств погода не предвещала и в течение ближайшей ночи. Ансгар уселся на палубе, привалившись спиной к большой бухте скрученного под мачтой каната. У его ног сначала устроился только пес Огнеглаз, которому надоело смотреть сверху в воду и любоваться пенистой волной, что шла от носа, бесшумно разрезающего поверхность, потом подошли дварф Хаствит и причальный нелюдь Хлюп и сели по сторонам от конунга. Для полноты команды не хватало только кормчего Титмара, но тот уже несколько часов, как заметил Ансгар, проводит рядом с кормчим Валдаем, осваивая смежное для себя ремесло. На своем драккаре Титмар считался хорошим кормчим, но драккар имел совсем другой характер, там даже кормовое весло ставилось не на корме, как у ладьи, а сбоку рядом с кормой, и теперь Титмар собрался учиться управлять ладьей. Воспротивиться этому было грех, потому что в походе могут возникнуть любые обстоятельства, и тогда Валдая можно будет заменить своим человеком. Звать Титмара на отдых конунг не стал.

Причальный Хлюп тихо дремал, то прикрывая глаза, то открывая их, часто зевал, отгораживая рот широченной, как кормовое весло, ладонью, но окончательно, кажется, не засыпал. Хаствит, отоспавшийся за день, пытался освоиться с красивым кованым гребешком, который подарил ему кузнец Далята, и снова и снова брался за свою бороду, которую теперь уже не пытался расчесать целиком, но вычесывал по небольшому кусочку, начиная с нижнего края. Это давало заметный результат, и через час уже четверть бороды имела вполне благопристойный и даже величественный вид. Осталось только еще три четверти привести в порядок, потом так же обработать голову, и дварф грозился стать писаным красавцем, перед которым не устоит ни одна дварфиха.

А солнце тем временем неуклонно ложилось за горизонт. И хотя Ильмень-море было со всех сторон окружено землею, дальний берег, на который солнце ложилось, видно не было, как не было видно и словенского берега. Тем не менее к этому берегу ладьи медленно приближались, используя пока только силу ветра.

Сотник Овсень тоже устроился на палубе, на самом носу, но в одиночестве. Волкодлачка проводила время или с маленьким домовушей Извечей, что никогда не расставался со своим мешком, или со стрелецким десятником Велемиром, который не оставлял в покое шамана Смеяна и уже много часов вел с ним какую-то тайную беседу, прекращавшуюся, как только подходил сотник или кто-то другой. Волкодлачка тоже, кажется, в этой беседе принимала участие. Овсень видел, как десятник несколько раз обращался к ней с вопросом, и Добряна, видимо, каким-то образом на вопросы отвечала.