«Нереально, волшебно, великолепно, по-настоящему… и как в сказке, одновременно», он мог бы продолжить то, что она не досказала. Но не имел права.

Вместо этого, Святослав в очередной раз пожал плечами.

— Я просил у тебя ночь, — его тон оставался небрежным и пустым. Он умел прятать свои чувства. — Ты дала мне больше. Я благодарен. Это действительно оказалось здорово. Но не думаю, что нам стоит продолжать и портить впечатления.

Она отступила еще на шаг, и он не выдержал.

Его глаза метнулись к лицу Наташи, и утонули в опустошенном, потерянном, полном непонимания, синем взгляде.

Слава задохнулся. От ее боли. От своей. От того, что он творил. Но разве можно было поступить иначе?

Почему-то, в его разуме всплыло утро, когда он впервые осознал, сколько Наташа для него значит, и его собственные слова: «кто, в здравом рассудке, от такого откажется?».

Ради ее счастья он мог отказаться от всего. Вот только, здравым ли все еще был его разум?

Словно увидев эти сомнения, эту боль в его взгляде, Наташа глубоко вздохнула и осторожно ступила вперед, не позволяя ему отвести глаза.

— Слава, что происходит? Объясни, пожалуйста…

Он заставил себя собраться и стер любое выражение в глазах.

— Ничего. Просто, мне — достаточно, — ровным голосом ответил он, опять упираясь глазами в какой-то дурацкий цветочек на обоях.

Наташа мотнула головой, будто это могло бы помочь разобраться.

Но такой способ не действовал. Он пробовал.

— Спасибо, мне было хорошо с тобой, — окаменевшие пальцы никак не желали разгибаться на этой чертовой коробке, которую он пытался оставить на полочке, куда когда-то клал лекарство.

— Что это? — голос Наты стал подозрительно спокойным. Почти таким же отстраненным, как и его.

Он снова посмотрел на нее.

Наташа стояла на том же месте, гордо выпрямив спину и прищурившись, едва ли не брезгливо, словно перед ней лежала жаба, смотрела на синюю бархатную коробочку.

— Моя благодарность… за все, — Слав смог произнести это легко, и даже небрежно приподнял бровь, как будто предлагая ей вспомнить их ночи.

Она вздрогнула так, словно бы он ударил ее этими словами.

Резко взмахнув рукой, будто собираясь его ударить в ответ, Наташа смела ладонью коробочку на пол. Та с глухим стуком упала и откатилась в угол у входной двери. Святославу показалось, что он даже слышал, как звякнули колокольчики.

Он мог предвидеть это. Заслужил.

Но лучше бы она действительно его ударила.

— Я не проститутка, чтобы расплачиваться со мной за ночь, — презрительно и холодно бросила Наташа.

Однако Слава видел, с какой силой ее пальцы вцепились в угол стены.

Он только пожал плечами.

— Как распорядиться этим подарком, решать тебе, — небрежно, словно бы тот для него ничего не значил, Слава отвернулся и открыл дверь. — Я больше не буду тебя беспокоить. Прощай.

И не оборачиваясь, он вышел, прикрыв за собой дверь.

Хотя, мог бы поклясться, что и после того, что только что учинил, он слышал тихий, сдавленный шепот: «стой, Слава, подожди…».

Но не остановился.

Он дошел до лифта, нажал на вызов. Дождался пока, скрипя и повизгивая несмазанным механизмом, тот не приехал на ее этаж. Проследил за тем, как разъехались двери.

Протянув руку, Святослав нажал на кнопку первого этажа. И пока двери с тем же скрипом закрывались, а механизм лифта перестукивал, сообщая о передвижениях кабинки по этажам, он тихо вернулся к ее дверям, расположенным у самой лестницы. Спустился на три ступеньки и, облокотившись о стену — замер, вслушиваясь. Святослав не собирался уходить, пока не убедится, что Наташа закрыла замки на двери.

Он простоял там пять часов, размышляя над тем, можно ли ненавидеть себя сильнее?

Он прислушивался к любому шороху, любому звуку за ее дверью, и с каждой уходящей секундой презирал себя все больше.

Все в его жизни определяли секунды.

Несколько минут неправильного хода родов у матери — сделали его таким, каким он был. Несколько мгновений в квартире Катьки — уверили Святослава, что большего такой инвалид, как он и не заслужил. Несколько дней, сложенных из мгновений счастья — оказались сказкой в его памяти. И лишь миг на том бордюре — оборвал их.

Но не это оказалось самым страшным.

Не были в его памяти более ужасных секунд, чем те, которые потребовались, чтобы обидеть единственную женщину, которую Слава любил.

Замок в ее двери щелкнул только около двух часов ночи.

Слава не знал, отчего Наташа только теперь об этом вспомнила. То ли ей оказалось не до того, то ли… могла ли она надеяться, что он вернется?

Запрещая себе даже думать о подобном, Святослав наклонился, разминая затекшие ноги и, дождавшись знакомого покалывания в мышцах, сделал первый шаг.

И вдруг, замер, чувствуя себя хуже, чем за все время до этого.

Из-за уже замкнутой двери Наты послышался тихий всхлип, переросший, в надрывный, словно придушиваемый плач.

За это время он слышал всякие звуки. Она что-то тихо бормотала, разговаривала с кем-то по телефону. Слава даже слышал, странный стук и грохот, словно бы Наташа что-то с размаху бросила в стену. Но отсутствие ее слез — успокаивало. Возможно, несмотря на обиду и злость, она все же не успела сильно к нему привязаться.

Однако в этот момент…

Он не осознал, как поднялся на эти проклятые четыре ступеньки. И опомнился только тогда, когда едва не нажал на звонок.

Только, кому бы от этого стало легче?

Но и слышать, как она рыдает, тем более, по его вине — было выше его возможностей.

И все же…

Святослав заставил себя стиснуть пальцы в кулак и опустил руку. А потом, прислонившись лбом к холодному металлу ее двери, замер, вслушиваясь.

Он чувствовал себя так, словно бы попал в свой собственный, личный ад. Но каждая его мука казалась Славе заслуженной. А вот Наташа страдала ни за что.

Святослав не имел ни малейшего представления о том, сколько простоял так. Ему меньше всего хотелось смотреть на время. И только когда в квартире Наташи совершенно все затихло, он заставил себя отстраниться от двери и пешком спустился на первый этаж, не обращая никакого внимания на боль в спине и ногах.

Наташа не могла заснуть. Как не заставляла себя — у нее ничего не выходило.

Она лежала в темноте спальни, куда добралась только полчаса назад, и вслушивалась в каждый шорох, испытывая странную, сумасшедшую уверенность, что Слава рядом.

Бред!

Она же слышала, как он уехал. Стояла, словно пришибленная, посреди коридора, глядя на дверь, которую Слава закрыл за собой, и вслушивалась в звук лифта.

Даже сейчас, Наташа никак не могла понять, что произошло.

Когда Слава зашел в дверь — ей показалось, что это не он, а какой-то незнакомец. Он был холодным, жестоким, чужим.

Наташа смотрела на него — и не узнавала. Пыталась пробиться — но он отталкивал ее.

И лишь на один миг, на несколько коротких секунд, она увидела в его зеленых глазах того Святослава, которого знала все это время. А еще — она увидела там такую боль, что дыхание перехватило. Но это закончилось настолько быстро, сменяясь той же ледяной стеной безразличия, что Ната решила, будто ей привиделось.

Не было никакого оправдания тому, что он ей сказал сегодня вечером. Как можно простить такие слова? Как можно найти для них какую-то вескую причину, кроме единственно возможной — той, что Слава и пытался донести.

Наташа ему безразлична.

Он хотел провести с ней ночь. Он это получил. Даже более. А теперь — Святослав собрался идти дальше, находя себе других.

От этой мысли стало так больно, что Наташа сжалась в комок на кровати, укрывшись одеялом с головой.

И все-таки, несмотря на весь здравый смысл и насмешливую иронию над собой, что и ее не миновала глупая, извечная женская уверенность в собственной силе изменить мужчину, Ната искала ему оправдание.