– Как это так – погиб? – удивился Санек.

– А где ж он? – Гошка закинул мешок на плечо и зашагал дальше. – Приказано было всех ошибочно замордованных отпустить, так? Если нет Санька, значит сгинул в рудниках, дошел на общих. Либо, в самом деле, оказался враг.

– Какой я тебе враг?! – Санек чуть не с кулаками.

– Вот то-то и оно! – Гошка лыбится. – Мало ли куда начальство наш список сунуло – во враги ли, в покойники. А тут, представь, вдруг открывается дверь в Кремле, и входишь ты. Разрешите, мол, доложить, товарищ Верховный Главнокомандующий. Боец Вакуленко жив-здоров и готов следовать по месту проживания, при всем параде и с боевыми наградами! Чудак-человек! Мы ж не только себя, мы всю республику Коми на волю выпустим! И Нарымский край в придачу.

Санек и челюсть отвесил. Вона как Гошка распланировал! А я посмеиваюсь.

– До Кремля далеко. А и близко было бы – кто нас туда пустит?

Но у Гошки на все ответ.

– Нам в Кремль и не надо. Нам только до связи добраться, дальше не учи. Доложим по всей форме…

Так это резонно рассказывает, аж в носу чешется. Санек идет, чуть не всхлипывает – очень ему хочется Верховному доложиться. Но меня на голый энтузиазм не возьмешь.

– Ну, дойдем мы, положим, до Инты. Та же зона, только больше. Ну и что? Ни одежки, ни бумажки. Кто такие? Откуда? Там же нам крылья заломают – и на нары. А уж к телефону и подступиться не дадут.

– К телефону! – Гошка презрительно скривился. – Да разве я потащил бы вас в бега ради какого-то телефона! Нет, братцы, там, куда мы идем, телефоны не в ходу. То есть, тьфу, что я? Там их как грязи. У каждого свой, через плечо. Так и ходят.

– Ага. И катушка провода на спине, – поддакнул я.

Люблю, когда смешно врут.

– Деревня! – отмахнулся Гошка. – Без проводов они работают! Но это мелочь, так – знакомой продавщице позвонить, в кино позвать. А есть там штука поударнее, совершенно секретная. Вам говорю, потому что доверяю. И потому, что задача наша – общая. Я не дойду – другой дойдет и, что надо, сообщит. В общем, зарыт там пункт прямой смотрительной связи с Верховным…

– Это как так – смотрительной?

– А так. Экран, как в кинотеатре, только поменьше. А на экране – Сам. Ты его видишь, он тебя видит. И разговариваете. Будто в одной комнате.

– Ты-то откуда про экран знаешь? – не утерпел я. – С Самим, что ли, разговаривал?

– Разговаривать не разговаривал, – степенно ответил Сухотин. – А слышал. Земляк у меня там служит, связист. Вместе на Северном фронте КП оборудовали. Надежный парень. Он нас до этого экрана допустит…

Санек рот разинул, даже мерзнуть забыл.

– А зачем Верховному такая связь? С тундрой…

– Так это еще, когда Карельский фронт был, построили тут секретный город – заводы, институты, бани… Ну и связь, понятно. Инженеров туда, мастеров собрали – ковать оружие победы. Наковали – будь здоров! Там паровозы без угля ходят, понял?

– Как без угля? А на чем?

– На солярке. И пароходы тоже.

– Так он на море, что ли, город твой? – подъелдыкнул я.

Гошка покашлял.

– Зачем на море? Нет. Воздушные они, пароходы. По небу летают.

– Как это так – по небу? – не понял Санек. – Что за туфта?

– Сам ты туфта! Пэвэошные аэростаты видал? Вот то же самое, только еще больше, с палубами, с каютами…

– Да ну тебя с каютами! – рассердился Санек. – Я думал, он серьезно… Не бывает такого!

– Бывает, – авторитетно подтвердил я. – Дирижабль «Гинденбург».

– Ну, слава богу! – облегченно вздохнул Гошка. – Хоть один церковно-приходскую школу окончил!

И больше про секретный город рассказывать не хотел, сколько Санек ни канючил.

– Ну а дальше?

– А дальше хуже пошло. Как ни экономили крупу, гидрожир да хлеб, а подъели все, до крошки. В мороз-то голодным далеко не уйдешь. Хочешь – не хочешь, а заправляйся. Да Санек с отчаяния две последние буханки разом всухомятку уписал, не доглядели. Чуть не помер, так ему кишки заворотило. Мы с Гошкой хотели ему еще кренделей навешать, для сытости, да сил не было.

А потом самолет прилетел.

Мы-то за это время привыкли, что вокруг ни души, будто на всей земле никого, кроме нас троих, и нет. Надеялись, что начальство про наш побег и думать забыло, терпения ему не хватило всю тундру перерыть. Да, видно, в кабинете, над бумагами, терпелка не мерзнет. Надо – и год будут искать, и два.

Сидели поутру у костра, дожидались каши. В котелке уж не горсть варилась, а щепотка всего, вместо гидрожира – одна промасленная бумажка с-под него. Вся и каша – жижа да вода. Одна радость, что набрели на первый за всю дорогу лесок, не из кустиков жидких, а из настоящих деревьев – тощих да кривых, но все-таки натуральных сосенок. Под ними, вроде, не так и холодно, как в тундре, уютней как-то… И тут налетело.

Ну прямо как в сорок втором, под Жиздрой, когда, бывает, выскочит из-за рощи «мессер» да в два ствола разом пропашет вдоль колонны колею – огонь пополам с кровью… Но тут-то налетел свой – вот что обидно! Хотя какие у зэка свои? Только те, что по спине ползают, остальные все – враги.

Угловатый разлапистый Ил-2 прошел низко над тундрой, не боясь ни зениток, ни «мессеров», и с ходу всадил очередь прямо нам в костер. Далеко откинуло, завертело пропеллером искореженный котелок. Искры тучей поднялись в белом дыму. Мне запорошило глаза, засыпало головнями, Санек выматерился растерянно, а вот Сухотин заорал так, что я сразу понял: зацепило его. Кое-как проморгался, гляжу – Санек уже тащит Гошку к лесу, а по снегу за ним широкая красная полоса. Кинулся и я на подмогу, потащили вдвоем, укрылись в сосняке – не успел, вражина, с разворота еще очередь дать. А наудачу, по деревьям, стрелять не стал, пожалел. Не нас, конечно. Патронов.

Вот и добегались. Ни жратвы, ни котелка и раненый. Гошка лежит, стонет без понятия, из ноги фонтаном кровь и кость торчит. Кое-как перетянули, замотали, снегом обложили. Надо бы уходить по добру, но куда его такого тащить? Все же полдня упирались, волокли на сосновых лапах по снегу, запарились, как ломовые клячи. К ночи разложили под деревьями малюсенький костерок. Заметят с самолета, могут и бомбу кинуть. Гошка совсем доходит, трясет его, зубы стучат, но в сознании – нога на холоде онемела, болит, конечно, страшно, но не до крика.

Отошли мы с Саньком в сторонку, посмотрели друг на друга – и, ни слова не сказавши, вернулись к Сухотину.

– Вот что, Георгий, как тебя… Иванович, – говорю. – Положение наше ясное – хуже некуда. Не сегодня-завтра нагрянут вертухаи, либо Илок опять прилетит, фугасками закидает. Через всю тундру штурмовик летать не станет – видно, где-то рядом аэродром у них. Стало быть, надо уходить. Идти ты не можешь, а волочь тебя – далеко ли уволочем? Да и зачем? Доходишь ты, Гоша, по полной, и остается тебе недолго. Решай сам: оставить тебя тут, у костра, на самостоятельное довольствие, или помочь, чтоб не мучился?

Гошка сквозь муть в глазах улыбается.

– Рано прощаетесь, ребята… Придется вам бренное мое еще недельку-другую потаскать…

– Это на какой же резон? – Санек сердится.

Да и я обижаюсь. Сам же нас в бега сманил, под вышак подвел, и не наша вина, что его подстрелили. Что мы, санитарная команда – таскать его?

– Потаскаете, – смеется Гошка. – Иначе что ж вы есть будете?

– И согласились?

– А куда деваться? По-людски попрощались, и Санек его дубиной оприходовал. Две недели на этом пайке прожили, но тут новые беды – ударили морозы, да такие, что лес трещит, в небе столбы света гуляют, и никаким костром в этот холод не угреться. Не то что идти целый день, нос из берлоги высунуть больно – так прихватывает. А потом и совсем кирдык случился – огонь проспали.

Спички-то у нас давно кончились, угли таскали в колоде, раздували на дневке, огонек на сухой мох ловили – приспособились. Но в самый мороз как-то сморило сном обоих – чуть не замерзли. Проснулись ночью – здравствуйте! Повестка на тот свет.