— В двадцать восьмом.
— Эх, жаль, что я сегодня у друзей в Колпине, — сокрушенно сказал он, — а то бы я тоже поучаствовал.
Он отключился, а мы тем временем подъехали к дому Таранкина. Решив, что клиент может узнать нашу машину, если он успел ее рассмотреть, мы поставили ее в соседнем дворе, а сами расположились на лестничной площадке между первым и вторым этажами.
Ожидание было тягостным. Чтобы хоть как-то скрасить наше времяпрепровождение, я решил рассказать друзьям случай из моей армейской жизни:
— Когда я служил в армии, у нас был один случай. Тогда еще СССР был, и служили все вместе — и хохлы, и таджики, и русские. Так вот, я служил в одной части на Западной Украине, и были у нас в роте два негра-близнеца из Одессы. Черные как ночь и одинаковые. А теперь представьте себе — зима, снег, и наш полк марш-бросок осуществляет на лыжах и в полной боевой выкладке. Все бегут по лесу, и все, конечно, стремятся путь себе сократить. Нефы — они тоже люди и, естественно, тоже напрямик через лес пошли. А негр, он и есть негр, в нашем лесу плохо ориентируется, это же не саванна и не джунгли. Короче говоря, заплутали они. Идут себе по лесу и идут, а ему конца-края не видно. К вечеру вышли к какой-то деревне. Народ их увидел и высыпал навстречу. Один, самый уважаемый, наверное, бывший полицай, почему-то на английском их спрашивает: дескать, откуда вы, хлопцы? А наши темнокожие идиоты приколоться решили и на ломаном русском языке отвечают: «Ми есть амэрикан зеленый шапка, ми дэсант! Будим вас висех освобождайт от красный коммунистической чума! Где тут ближайший ракетный база стратегических назначений?»
Что тут началось! Все кругом радуются, продукты им тащат. А народ на Западной Украине добрый, кто яйцо куриное принесет, кто даже целых два яйца, некоторые до того дошли, что и саму курицу готовы были отдать, плакали, но отдавали. Короче говоря, хлеб-соль. А наших дурней еще дальше несет, про народное ополчение заговорили, про поход на Москву. Местный партийный начальник немедленно по всей деревне мобилизацию объявил. Через минуту на площади перед сельсоветом никого не осталось.
Ну не хочет западный украинский народ на Москву идти — и все тут! Забрали наши негры подаренную жратву и дальше пошли.
И все бы ничего, да местный участковый все испортил. Пока эти два урода местное население охмуряли, он в своей комнате милиции закрылся и «куда надо» позвонил по телефону. Мы не знаем, что он говорил в трубку и что услышали на другом конце провода, но когда две наших «зеленые кепки» до части добрались, там уже боевую тревогу объявили. Все бегают, суетятся, патроны получают. Тут в штаб сообщение разведки из соседнего полка военных строителей пришло: дескать, один из отрядов американцев уже в город Львов вошел. Паника началась, командир полка окапываться приказал — круговую оборону занимать. Конечно, в штаб округа сообщили, а оттуда — в Москву. Из Москвы в Америку ноту протеста послали, а те отвечают, что, мол, не понимают, о чем речь. Три месяца на Украине боевые действия шли. И что самое удивительное, так это то, что к концу первого месяца пленные пошли. В 120-м полку особисты шпиона-китайца поймали. Он им, кажется, даже какую-то военную тайну выдал. А после победы ордена давали, медали, очередные звания присваивали, а нас на месяц раньше демобилизовали.
— Врешь ты все! — заявил Зудинцев.
— А вот и не вру! — обиделся я. — Ты еще не знаешь, что в это время в Пентагоне и в ЦРУ творилось. Они-то, наивные, сначала думали, что у нас учения незапланированные идут, а когда увидели, что по дорогам колонны пленных гонят и бомбардировщики по чьим-то позициям бомбометание производят, то сильно призадумались. А тут еще очень некстати в одной маленькой африканской стране революция началась…
— Тихо! — зашипел Шаховский. — Идет.
И действительно, в узкую полоску окна было видно, как по темному двору к подъезду идет человек. Походка, телосложение Таранкина. Он несколько раз останавливался и осматривался по сторонам.
— Осторожный, гад, — выругался Зудинцев.
Эх, черт, почему у нас дворы не освещаются! Мы заняли наши заранее обговоренные позиции и замерли. Слышно было, как внизу хлопнула дверь, потом Таранкин стал подниматься к нам. Когда он был на лестничной площадке, Зудинцев его окликнул:
— Андрей, ты?
— Я! — ответил Таранкин и получил от меня удар по затылку.
Выпрыгнувший из-за трубы мусоропровода Шаховский ударил его кулаком в лицо, а Зудинцев, как пантера, кинулся на него справа. Таранкин оказался кабаном, причем довольно свирепым. Завязалась настоящая драка, которая по сути своей была борьбой.
Таранкин дрался молча, только рычал время от времени. Из-за маленького пространства и темноты мы больше мешали друг другу, чем помогали, поэтому маньяку удалось вырваться. Он отскочил в угол и заорал:
— Каширин! Шаховский! Ко мне!
После чего бросился вниз по лестнице.
Мы не преследовали его, потому что сразу все поняли. Осознание происходящего убило мои надежды на получение премии в ближайшее столетие.
Через минуту мы, собравшись с духом, вышли на улицу. Атакованный нами человек стоял около соседнего подъезда и набирал чей-то номер на мобильном телефоне. Увидев нас, слабо освещенных светом фонаря с улицы, он замер. Мы медленно подходили к нему. Далее произошел монолог, которому бы мог позавидовать самый лучший матерщинник планеты. Когда живые классики русской литературы ругаются матом, то делают они это классически, как другие не умеют. Пока мы ругались, во дворе появился еще один человек. Он проследовал мимо нас к подъезду. На этот раз его никто не стал окликать по имени — ему просто дали в морду, надели на него наручники, которые постоянно носит с собой Зудинцев, и затолкали в машину. С Обнорским моментально установился мир. Вот так и закончилась эта история — банальным мордобоем.
В Агентстве мы всей толпой несколько часов беседовали с Андреем (не с нашим, а с маньяком). Сначала он все отрицал, но потом потребовал бутылку водки. Мы с Шахом съездили в ночной магазин и привезли ему пузырь. Таранкин немного подкрепился, окосел, и тут его понесло. Он начал объяснять, что он санитар города, а бомжи — это те существа, которых надо утилизировать. Но каждому изгою общества нужно давать шанс.
Поэтому он сначала знакомился с жертвой, давал ей пять тысяч рублей и следил, что бомж будет делать дальше. А дальше всегда происходило одно и то же. Внезапно разбогатевший «новый бомж» вместо того, чтобы вернуться к нормальной жизни, шел к своим дружкам и пропивал деньги. Тем самым, по мнению Таранкина, он показывал, что жить, как все, уже не может, а значит, подлежит уничтожению. Андрей подкарауливал несчастного в безлюдном местечке и убивал, не забывая при этом выгребать из кармана жертвы остатки денег. Так у последнего убитого он забрал и телефонную карту, которая его и подвела.
Мы стали решать, что с ним делать дальше. Мнения наши разделились. Приехавший Спозаранник и Шаховский выразили сомнение, что мы, как журналисты, имеем моральное право передавать людей в лапы милиции. Я и Зудинцев придерживались прямо противоположного мнения, считая, что нелюдей надо убирать за надежные, железные решетки. Обнорский молчал, что-то про себя прикидывая. И неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы наш маньяк вдруг не захотел славы международного масштаба и не потребовал вызвать съемочные группы телеканалов.
— Хочу сдаться, чтофы все про меня знали! — заявил он.
Тем все и закончилось. Таранкина сняли на телекамеры, потом приехали опера, с которыми мы поспорили. Вид у них был не очень. У нас сложилось впечатление, что они не хотят отдавать деньги.
Но им повезло. Обнорский проявил чудеса человеколюбия и сообщил операм и нам, что Агентство проводит неделю гуманитарной помощи правоохранительным органам, поэтому никто никому не должен.
Мы немного погрустили, а под утро поехали к Шаховскому пить пиво и смотреть по телевизору репортаж про нас. Только мы расставили на столе все то, что должно нам было помочь отпраздновать нашу последнюю удачную операцию, как раздалась трель мобильника. Это звонил Спозаранник. Жутким голосом, срываясь время от времени на шепот, он сообщил, что приехал на такси к своему дому, а во дворе обнаружил, если пользоваться терминологией мэра Москвы, трех лиц кавказской национальности, сидящих на лавочке и рассматривающих его «Ниву». Мы немедленно оделись и рванули к нему.
