Мы дотащили его до дверей и, прислонив к стене, добились, чтобы он находился в вертикальном положении. Когда мы собрались нажать кнопку звонка, дверь неожиданно открылась, и мы увидели его жену. Она с интересом нас оглядела, потом сказала:

— Придется его кодировать.

Мы с Зудинцевым переглянулись, не поняв ее высказывания.

— Транспортируйте, — сказала она и посторонилась.

Мы внесли тело в квартиру и положили на диван. Глеб пробормотал: «Почкование производится по весне всеми фибрами у жаб», свернулся калачиком и вырубился окончательно.

— Спасибо вам, ребята. Проходите на кухню, я вас хоть чаем напою, — сказала добрая жена Спозаранника и ушла, а мы прошли на кухню.

Надо сказать, что на доставку Спозаранника у нас ушли последние силы. На кухне, в тепле, нас начало развозить. Зудинцев достал из-за пазухи почти полную бутылку водки. Взяв со стола два стакана, мы вновь употребили.

— Может, пойдем? — предложил Зудинцев.

— Конечно, надо идти, — ответил ему я.

А вот дальнейшие события каждый из нас впоследствии рассказывал по-своему. Я могу изложить только свою версию.

Требовалась закуска, и Зудинцев полез в холодильник. Он достал полпалки копченой колбасы, банку грибов и сыр.

— А Спозаранники грибы едят? — спросил я.

— Если бы Спозаранники грибы ели, то они их давно бы съели, а так как они их до сих пор не съели, значит, они их вообще не едят! — провел журналистское расследование Зудинцев.

— Логично, — согласился я и вскрыл банку.

Вообще Глебу следовало опечатать холодильник, ведь у него есть печать. Даже странно, что у Спозаранника дома есть неопечатанные предметы без инвентарных номеров.

Жена Глеба пришла на кухню, когда мы уже допили бутылку. Она была очень тактичной и незлой женщиной, поэтому она не ругалась, а, наоборот, спросила, можно ли нам уже стелить. Мы начали отказываться, но она и слушать не хотела: дескать, нас в таком состоянии упекут в «каталажку». Как получилось, что мы остались у него ночевать, сам не понимаю.

Утром Надежда начала нас будить на работу. Это оказалось очень трудным и неблагодарным занятием. Только наша, российская, женщина способна на такие подвиги.

Будить трех пьяных мужиков — это не в горящую избу входить и не какую-то там лошадь останавливать. Зудинцев лепетал что-то про «оперативные обстоятельства, которые вынуждают его поспать еще часок, а потом, мол, источники сами придут к нему», а Спозаранник минут десять разглядывал нас, наверное, не понимая, как мы оказались в его квартире. Самым дисциплинированным оказался я. Мне потребовалось всего полчаса, чтобы умыться и одеться.

Когда мы завтракали, Надежда по-медицински отчитывала мужа. Из ее слов мы узнали страшную правду. Оказывается, Глеб Спозаранник со страшной скоростью спивается. Он постоянно приходит домой пьяный и очень поздно, иногда даже после восьми часов вечера. Глеб сидел, опустив голову, и даже не пытался защищаться… Ему было очень стыдно. Нам тоже было стыдно, мы чувствовали себя искусителями, прислужниками дьявола, ворующими из семей души святых отцов (то есть, мужей). А потом мы узнали самое главное: вчерашнее нетрезвое пришествие Спозаранника было действительно не первым, а (о ужас!) вторым! Тут нам стало смешно, и мы покинули гостеприимную квартиру.

Ровно в десять пришли оперативники Скрябин и Голубко. Гаденько улыбаясь, они положили на стол папку, пожелали нам успехов, спросили, какого числа у нас зарплата, и ушли. Вот и все.

А мы остались думать. Зудинцев взял в руки папку и начал изучать ее содержимое.

Мы попросили его делать это вслух.

В общем, получалась следующая картина.

На Васильевском острове в течение трех недель произошло три убийства бомжей. Последнее было совершено первого октября.

Все они умерли от множества ножевых колото-резаных ранений. Личности двух первых убитых не установлены, третьим был спившийся житель поселка Торфяное. Свидетелей никаких нет, зацепок тоже. Известно точно лишь одно: последний убитый за несколько часов до смерти звонил своей бывшей жене, хвастался, что у него теперь много денег, и тут же жаловался, что якобы за ним следят, просил разрешения прийти. Но жена, зная, что ее бывший муженек последние пять лет питается на помойках, слушать его дальше не стала и бросила трубку. В папке была копия протокола ее допроса. Получалось, что кто-то мочит бомжей для собственного удовольствия, этакий «хищник». Но был и другой вариант. Если принимать во внимание последний телефонный разговор бомжа, то можно предположить, что они где-то что-то украли и на них охотились с целью вернуть деньги или отомстить.

Каких-то особенных идей ни у кого из нас не возникло, вдобавок ко всему мыслительный процесс невероятно усложнялся тяжелейшим похмельем. Спозаранник скромно сидел в углу, разглядывая носки своих ботинок. Ему было стыдно смотреть нам в глаза. С утра наш маленький коллектив уже высказался относительно пагубного влияния алкоголя на молдаванский организм многодетного журналиста.

— Ну что вы молчите, господин сыщик? — обратился к нему Зудинцев. — Ты все это затеял, а теперь молчишь?! Рожай идеи. Предлагай что-нибудь. Это же надо, блин, поспорить с операми на всю зарплату…

Зудинцев, попрошу не зудить, — оборвал его Глеб, потом встал и, прохаживаясь между столами, стал размышлять вслух. — Что нам известно? Убитые были бомжами, следовательно, не имели постоянного места жительства…

— Гениально! И как ты только догадался… — не вытерпел Шаховский.

— Попрошу не перебивать и вести себя прилично! — сделал ему замечание Глеб. — Мы все тут, кроме Каширина, интеллигентные люди!

(И замахал, сволочь, на меня рукой, упреждая реакцию протеста.)

— Так вот, раз они не жили по квартирам, но были убиты, значит, убийца выслеживал их где-то в одном месте. А значит, надо идти туда, где можно увидеть много бомжей сразу, потому что кто-то их будет там отслеживать.

Он замолчал, и в комнате повисла тишина. Я шепотом сказал Шаху, что нашему начальнику нужно немедленно лечь в постель, положить мокрую тряпку на лоб и сесть на аспириновую диету. Глеб, конечно, услышал и поэтому, повернувшись ко мне, заключил:

— Я так думаю, что у нас есть единственный способ поднять это дело — надо идти к бомжам и с ними беседовать. Но это такая публика, что с чужими, не из своей касты, они разговаривать не будут, следовательно, к ним надо внедряться! С сегодняшнего дня начнем внедрение. Разделимся на двойки и будем каждую ночь ночевать в колодцах на теплотрассе на Васильевском острове. Первая «двойка»: Каширин и Шаховский. Старший Шаховский, потому что немного умнее. Вам необходимо найти во что переодеться, ввести в организм достаточное количество пищи и убыть на дежурство. Попробуйте завести агентуру в том обществе.

Я буду звонить через каждый час, узнавать обстановку.

— Стоп, стоп, стоп! — вырвался у меня вопль протеста. — Что значит — внедряться? Ты что, блин, мы же пропахнем! И как ты нам будешь звонить? Ты представь себе бомжа с трубкой, нас же расколют в минуту!

Глеб надолго задумался, потом сказал:

— Черт с вами, будете без связи, трубку оставьте в офисе. Не маленькие.

Дверь открылась, в кабинет влетел Соболин и заорал, чуть переступив порог:

— Вы представляете, что удумал Обнорский? Он хочет, чтобы мы все написали по новелле!

Соболин, видя полное непонимание на наших лицах, принялся объяснять. Оказывается, Обнорский хочет, чтобы каждый из нас написал по одному рассказу, в котором был бы описан какой-нибудь реальный эпизод из нашей жизни.

В принципе, мне эта затея сразу понравилась. Теперь у меня появилась реальная возможность отомстить Спозараннику, Лукошкиной и другим душителям свободы слова в нашем коллективе. Я припомню этому дикому адвокату, как она режет наши тексты, а Глебу — все его методические занятия. Ну держитесь, братцы, и все остальные тоже.