Игорь стоял за спинами друзей и угрюмо наблюдал за «провожающими». Их немного пришло на эти похороны. Сами Кирсановы, ближайшие родственники, кое-кто из друзей и молодящаяся дама со странно значительным лицом.

Нет, скорее, личиком. Сухоньким, с кулачок, но торжественным, как на девятое мая.

Она кружила возле гроба, словно огромная моль, в черном шелковом платье, чересчур свободном для нее. Всматривалась в лицо почившей с непонятным напряжением и что-то жарко шептала, будто Софья Павловна могла услышать. Дама в черном походила на сумасшедшую.

Еще из посторонних присутствовали врач и старый юрист, Игорь не раз видел их в доме. Оба в строгих темных костюмах, со скорбными лицами.

Скуратов слышал, как импозантный доктор, протирая накрахмаленным носовым платком очки, сказал соседу:

–Сильная была женщина, несгибаемая. Верите, сама поставила себе диагноз, я лишь подтвердил. После моих слов – ни истерики, ни слез, ни обреченности – ничего. Спокойно улыбнулась и, знаете, что сказала?

–Бог шельму метит? – неприятно усмехнулся старик-юрист.

–Господь с вами, – отшатнулся доктор, – с чего вы взяли?

–Тогда – не все коту масленица.

–Вы ее не любили, – утвердительно произнес врач.

–Ваша правда, – старик не стал возражать. – Не за что мне ее было любить. Да и не нуждалась Софья в ней, в любви-то, особенно в моей.

Они замолчали. Игорь искоса посматривал на них. Скуратова почему-то волновали эти люди, тоже чужие, как и он сам, но странно причастные к происходящему таинству.

Наконец старый юрист провел дрожащей рукой по голове – хотя воздух был недвижен, и волосы лежали в раз и навсегда установленном порядке – и с деланым безразличием спросил:

–Ну и что ОНА вам сказала?

Слово «она» прозвучало в коротком предложении очень значительно. Врач это уловил и бросил на собеседника проницательный взгляд. Понял что-то свое и удивительно мягко вымолвил:

–Праздник не может быть вечным.

–Что?!

–Праздник не может быть вечным, – повторил доктор. Горько улыбнулся и добавил: – Потом  засмеялась и потребовала сохранить ее тайну. От семьи. Мол, незачем их тревожить. Да и не хочет она ловить сочувствующие взгляды, это ее жизнь и ее смерть.

–Очень на НЕЕ похоже, – просипел юрист и рванул свой галстук, ему не хватало воздуха.

Игорь случайно поймал взгляд старика и непроизвольно отпрянул, столько в нем было бессильной злости, отчаяния и ненависти. Доктор же смотрел мягко и печально: ЭТА смерть не казалась ему трагедией, слишком спокойно ждала ее больная.

Скуратов отошел к друзьям, сиротливо стоящим плечом к плечу, и вдруг понял: он не жалеет, что пришел сюда. Услышать такую необычную эпитафию над свежей могилой – дорогого стоит.

«Интересно, Кирсанов и его сестрица хоть что-то унаследовали от бабушки? – Игорь внимательно посмотрел на горестное Лешино лицо. – Плохо, если нет. Интересная была старуха, жаль, я ее мало знал…»

                                                      ***

Скуратов бросил взгляд на часы и поморщился: почти девять вечера, что-то он засиделся. Вначале неудобно показалось уйти, слишком настойчиво приглашал к столу старший Кирсанов.

Потом Лешка вдруг устроил тихую истерику. Смотрел на окна Софьи Павловны и стопку за стопкой опрокидывал в рот крепкую рябиновую настойку, приготовленную Марией Ивановной по старинным рецептам. Хрустел костяшками пальцев и сипел, что никому кроме бабушки не нужен. Никто всерьез им не интересовался, даже родители. Отец считал: сын одет, обут, сыт. Не жалел для него карманных денег и не сомневался – этого вполне достаточно. Мама же ограничивалась поцелуями на ночь, проверкой школьного дневника, а сейчас – зачетки.

Лишь бабушке все было важно да интересно. Только ей!

Теперь Лешка один.

И точка.

Саше с Игорем пришлось его успокаивать. Правда, делали они это весьма своеобразно. Карелин, например, заверил, что Лешка – настоящая свинья, раз не понимает собственного счастья. Не каждому повезло в жизни с бабушкой. У него, у Карелина, вообще ее нет, и не было, его родители выросли в детском доме. Саша все детство, сколько себя помнит, Лешке завидовал. Причем черной завистью!

Скуратов угрюмо бросил – Лешка мог бы не расстраивать Софью Павловну хотя бы сегодня, она не терпела слюнтяев. И смерти не боялась, как Игорь понял. Скуратов криво усмехнулся: может, Лешка и не внук ей? Мало ли случаев, когда в роддоме путают младенцев? Он, Игорь, как-то видел недельного кроху, теперь точно знает: они все на одно лицо.

Странные заявления ближайших друзей сбили Кирсанова с толку. Леша дико посмотрел на них и подумал – бабушки он лишился, но сумасшедшие по-прежнему рядом, значит – жизнь продолжается. Он уже не опустошал хрустальный графинчик с настойкой, угрюмо и без аппетита принялся за салат.

Кирсанов не жалел умершую бабушку, он жалел себя. И немного – глупую Ленку, явно пока не понимающую, КОГО они потеряли.

Кирсанов горько улыбнулся: небось, радуется, дурочка, что не нужно сидеть у постели больной бабушки с книгами, отвечать на ее вопросы. Не дошло до Ленки, что больше никто и никогда не будет теребить ее, пытаясь заставить думать.

Никто.

Никогда.

Он исподлобья наблюдал за младшей сестрой: Ленка все крутилась возле Скуратова, аккуратная, как фарфоровая статуэтка.

Леша недобро усмехнулся: где она только выкопала это крохотное черное платьице, обтягивающее, как вторая кожа? Да еще надела на похороны, наверное, считает себя в трауре.

Кирсанов пасмурнел. На его взгляд, сестра вела себя слишком назойливо. Втиснула свой стул между Игорем и Санькой и теперь принимала утешения с двух сторон. Мило улыбалась, печально вздыхала, длинные ресницы взлетали и опускались как крылья бабочки. Ладно, хоть не накрасилась сегодня, хватило ума.

«Устроила балаган в такой-то день, – Кирсанов раздраженно встал, едва не стянув скатерть со всей посудой прямо на землю. – Нашла время кокетничать!»

Он пошел к друзьям, твердо намериваясь отослать сестрицу под каким-нибудь предлогом в дом. Скажет, например – мама просила подойти, плохо себя чувствует…

Врать Кирсанову не пришлось, Лена и сама решила уйти. Собрала грязные тарелки – Леша удивленно присвистнул, он и не помнил, когда в последний раз сестра добровольно помогала убирать со стола – и небрежно пожаловалась:

–Зря мы Аполлинарию выгнали, лишние руки сейчас бы не помешали.

Кирсанов отметил, как вздрогнул Игорь, а Сашины глаза остро блеснули. Карелин схватил вилку и склонился над тарелкой, хотя мясо давно остыло и покрылось неприятной белесой пленкой жира.

Скуратов одним глотком опустошил свою стопку и равнодушно пробормотал:

–Выгнали? Ты хотела сказать – уволили?

–Нет, именно выгнали, – грустно улыбнулась Лена.

–И за что? – Игорь машинально потянулся к графину с водкой.

–Вкусное какое мясо, – воодушевленно прошамкал Карелин, судорожно глотая непрожеванные толком куски. – Это Мария Ивановна постаралась?

–Нет, все заказано в ресторане, – Лена не дала себя сбить. Развернулась к Игорю и горестно сказала: – Представляешь, она оказалась воровкой, эта рыжая Аполлинария!

–Не м-может быть, – запротестовал Карелин и раскашлялся, едва не подавившись. – Т-такая забавная девчушка, помню – рыжая, как солнышко…

–Ленка, ну что ты несешь?! – возмущенно прошипел Леша. – Нашла время!

–А что такого? – Лена смотрела невинно. – Я же правду говорю – воровка. За это ее и выгнали.

–Это не доказано!

–Ну да, как же, нашли мои серьги в ее кармане, и не доказано! – удивилась Лена.

–Вот именно, – Леша раздраженно сдвинул брови. – Видел я ее лицо, когда она нащупала эти сережки!

–Ага, – закивал Карелин, – я тоже тогда подумал: наверняка их подкинули.

–И потом – она русским языком сказала: не брала! – Кирсанов в сердцах стукнул по спинке стула и невнятно выругался – тот упал ему под ноги.

–Еще бы она сказала – брала, мол, в чем и раскаиваюсь, – ядовито пропела Лена. – Ее поймали на горячем, вот она и растерялась, ясно?