В заключение Роберт заявил, что президент хотел бы получить ответ Хрущева завтра же. Нет, это не ультиматум — просто «настоятельная просьба». Президент «надеется, что глава советского правительства понимает, что имеется в виду». Кроме того, Кеннеди особенно просит Хрущева не писать больше «длинных писем», а отвечать коротко и по существу. На прощание Роберт дал Добрынину телефонный номер для прямой связи с Белым домом 147.
В воскресенье, 28 октября, рано утром Хрущев получил известие о сбитом над Кубой У-2. Кроме того, в кабинете на столе его ожидало письмо от Кеннеди. Президиум собрался в полдень на подмосковной даче в Ново-Огареве (той самой, где три десятилетия спустя Михаил Горбачев и лидеры союзных республик пытались спасти СССР заключением нового союзного договора). Время от времени Хрущев использовал эту дачу для приема иностранных гостей или для неформальных встреч Президиума. Но в этот день, вспоминает Трояновский, атмосфера была «в состоянии достаточно высокой наэлектризованности». Говорил, по сути, один Хрущев — лишь иногда вставляли свои замечания Микоян и Громыко. Другие «предпочитали помалкивать, — рассказывает Трояновский, — как бы давая понять: сам нас втянул в эту историю, сам теперь и расхлебывай» 148.
Начал Хрущев с напоминания об одном из тяжелейших поражений Ленина — Брестском мире. «Это решение было продиктовано нашими интересами — мы должны были спасти Советскую власть. Теперь мы оказались лицом к лицу с опасностью войны и ядерной катастрофы… Чтобы спасти мир, мы должны отступить. Я собрал вас здесь, чтобы посоветоваться и обсудить, готовы ли мы к такому решению» 149.
Прежде чем обсудить (или, точнее, принять без обсуждения) предложение Хрущева, Президиум разработал инструкции для генерала Плиева. Предыдущим утром Плиев сообщил, что в случае нападения американцев готов использовать «любые средства противовоздушной обороны», и поначалу Хрущев и Малиновский одобрили его решение. Однако позже в тот же день, примерно в то же время, когда послание Хрущева звучало по московскому радио, Плиеву было «запрещено» использовать ядерное вооружение «без специальных указаний из Москвы». Теперь же, двадцать восьмого, Президиум решил позволить Плиеву отвечать ударом на удар, однако не отменил предыдущее распоряжение о запрете на использование ядерного оружия 150.
Затем Хрущев попросил Трояновского зачитать вслух письмо Кеннеди от двадцать седьмого числа, копии которого в белых конвертах лежали перед каждым членом Президиума. Перед подписью Кеннеди в конце письма не было обычного «искренне Ваш» — зловещий признак. Когда Трояновский закончил, Хрущев спросил, что думают об этом члены Президиума. Но ответить никто не успел. Трояновского попросили к телефону: звонили из МИДа, где только что получили отчет Добрынина о беседе с Робертом Кеннеди. Трояновский пересказал отчет; когда он кончил, его попросили повторить еще раз. «Весь тон высказываний» Кеннеди, писал позже Трояновский, показывал, что «час расплаты наступил». После этого «собравшиеся довольно быстро пришли к согласию в том, что условия президента Кеннеди следует принять». Еще одно свежее сообщение от разведки помогло понять, что о согласии Хрущева Кеннеди должен узнать как можно быстрее. Агент КГБ в США сообщал, что в тот же день в 17.00 по московскому времени президент намерен обратиться к нации. Президиум предположил, что Кеннеди собирается объявить о воздушном ударе или вторжении на Кубу. (Впоследствии выяснилось, что предполагалось повторение речи президента от 22 октября.) 151
Хрущев снова вызвал стенографистку и начал диктовать: «Уважаемый господин президент! Получил ваше письмо от 27 октября с. г. Выражаю свое удовлетворение и признательность за проявленное Вами чувство меры и понимание ответственности, которая сейчас лежит на нас…» Хрущев принял условия Кеннеди (как и просил президент, ни словом не упомянув о Турции). Советское правительство «отдало распоряжение о демонтаже вооружения, которое вы называете наступательным, и о возвращении его в Советский Союз» 152.
Письмо Хрущева было «выправлено» (как называли эту работу редакторы) и передано Михаилу Смирновскому, главе американского отдела МИДа, для передачи в американское посольство; другой экземпляр письма секретарь ЦК Леонид Ильичев передал в радиокомитет с тем, чтобы оно было оглашено до пяти часов. Перед посольством Смирновскому пришлось остановиться из-за толпы демонстрантов, скандировавших: «Руки прочь от Кубы!» Ильичев доставил свой экземпляр на радио вовремя. Обычно диктору давали время заранее просмотреть текст, но в этот раз Ильичев приказал немедленно дать его в эфир 153.
Помимо публичного письма, Хрущев отправил Роберту Кеннеди секретное послание, в котором предупреждал его, что о положительном ответе Москвы будет сообщено по радио. Сообщили об этом и Фиделю Кастро, который, разумеется, пришел в ярость, узнав, что судьба его родины решалась без его совета и согласия. Хрущев даже не стал отсылать ему копию письма, заявив: «Этот текст сейчас читается по радио, и вы, конечно, его слушаете». Далее Хрущев призывал своего горячего кубинского друга «не поддаваться эмоциям» — как вчера, когда «вы сбили один из американских самолетов», поддавшись таким образом на явную провокацию. Почему Хрущев обвинил Фиделя в том, что, как ему было точно известно, сделали советские ПВО, — неясно.
Тем временем семью Хрущева перевезли из особняка на Ленинских горах на подмосковную дачу, располагавшуюся всего в десяти минутах езды от Ново-Огарева. Часы тянулись томительно. Нина Петровна стоически смотрела телевизор, Сергей бесцельно бродил по дому. Когда по радио в исполнении знаменитого Левитана прозвучало наконец послание Хрущева, Сергей воспринял его как «постыдное поражение» 154.
Хрущев и его коллеги в Ново-Огареве тоже слушали радио. По окончании передачи Хрущев предложил всем поехать в театр. Трояновский просмотрел театральные афиши в газетах: решено было отправиться на выступление болгарских артистов. По пути Хрущев заехал к себе на дачу за родными и в дом на Ленинских горах, чтобы переодеться. Уже после спектакля он вновь забеспокоился о том, что не упомянул в своем послании о турецких ракетах, — и ночью подготовил еще одно секретное письмо президенту, в котором просил подтверждения, что «вы согласились решить вопрос о ваших ракетных базах в Турции согласно с тем, что писал я в своем письме от 27 октября и что заявили вы в тот же день через Роберта Кеннеди на встрече с послом Добрыниным» 155.
Русский текст этого последнего письма был отправлен в советское посольство в Вашингтоне в 5.15 утра 29 октября. Хрущев стремился получить от президента письменные гарантии, чтобы при необходимости иметь возможность опровергнуть обвинения в «капитуляции перед империалистами». Однако, когда Добрынин передал это письмо Роберту Кеннеди, брат президента подтвердил договоренность устно, но принять письмо отказался.
Ночь с субботы на воскресенье стала самой напряженной и в Вашингтоне. Пока Хрущев не уступил, вторжение на Кубу казалось неминуемым. В «черную субботу», как прозвали ее американские политики, многие из них спрашивали себя, проживут ли еще неделю. Не меньше тревожились и Добрынин со своими помощниками: по их информации, первая бомбардировка Кубы должна была начаться самое позднее в ночь с 29 на 30 октября.
Воскресная встреча Исполнительного комитета была назначена на 10.00. Кеннеди еще лежал в постели, читая «Нью-Йорк таймс», когда пришло известие, что по московскому радио будет передано важное сообщение. В 9.00 советский диктор прочел послание Хрущева. Смысл его был ясен и однозначен: «Демонтаж… возвращение в Советский Союз…» К полудню президент составил ответное письмо, в котором благодарил Хрущева за «важный вклад в дело обеспечения мира» 156.
Кризис остался позади. Впереди ждали нелегкие переговоры об исполнении соглашения, жаркие споры о том, кто же выиграл и кто проиграл. Сам Хрущев 28 октября чувствовал себя победителем, едва ли не спасителем мира: немало времени понадобилось, чтобы горькая истина проникла в его сознание, став одной из причин бесславного конца его
