Эти условия фактически означали отступление: прежде американцы требовали снижения напряженности перед саммитом, а не во время его. Более того, по мере приближения визита Хрущева Эйзенхауэр начал возлагать на его приезд большие надежды. Он ожидал, что сможет добиться если не политического, то хотя бы личного прорыва, выяснив наконец, «готов ли и стремится ли этот человек к мирным соглашениям». Кроме того, как заявил Эйзенхауэр на августовской пресс-конференции, в Америке Хрущев увидит, «как живут и трудятся свободные люди», и этот «урок», возможно, «возымеет какое-то действие» 70.
Для Хрущева, вспоминает Аджубей, предстоящее путешествие должно было стать «звездным часом», «признанием его личных заслуг» и в то же время «признанием его страны, ее места и влияния в международных отношениях». По словам Сергея Хрущева, отец «был в восторге и постоянно повторял своим слушателям: „Кто бы мог подумать двадцать лет назад, что самая могущественная капиталистическая страна в мире пригласит к себе коммуниста?! Невероятно. Теперь-то им приходится с нами считаться. Мы стали сильны, и они вынуждены признать наше существование и нашу мощь. Кто бы мог подумать, что капиталисты пригласят к себе меня, рабочего?! Посмотрите, чего мы достигли за эти годы“» 71.
Однако путешествие должно было стать и очередной проверкой. Хрущев боялся, пишет его сын, что американские «капиталисты и аристократы» будут смотреть на него, бывшего рабочего, как на низшее существо, с которым можно сесть за один стол только по крайней необходимости 72. Поэтому ему нужно было держаться как нельзя лучше: разумно вести переговоры, тщательно подбирать слова и вести себя с безупречным достоинством.
Отъезду предшествовали тщательные приготовления. На черноморском пляже, под льняными тентами, защищающими от жаркого солнца, Хрущев, Громыко и их помощники разбирали материалы, подготовленные Министерством иностранных дел и КГБ, стремясь предусмотреть любые случайности. Спичрайтеры Хрущева тем временем сочиняли речи для всех возможных случаев: прибытий, отъездов, завтраков, обедов и ужинов, выступлений перед бизнесменами и журналистами. Позже, в Москве, в кремлевском кабинете Хрущева каждый день в девять утра собирались его помощники и снова и снова перечитывали и правили эти речи — речи, которыми он так и не воспользовался 73.
Прежде всего необходимо было разработать стратегию переговоров. «Когда доходило до этих вопросов, — замечает Сергей Хрущев, — отцу приходилось решать самому». Не полагаясь на чужое мнение, он обдумывал стратегию сам. «Отец постоянно думал о предстоящих переговорах — загорая на пляже, купаясь со спасательным кругом, но больше всего на вечерних прогулках по так называемой „царской тропе“» 74.
Вернувшись с этих прогулок, Хрущев вызывал стенографисток и начинал диктовать им свои идеи. Он покажет американцам, что «мы не позволим собой помыкать или садиться себе на шею»! Но в то же время он стремился разрешить трудные вопросы и выйти за уровень минимально мирного существования. Такое сочетание амбициозных целей и нежелания уступать характерно для Хрущева — как и то, что его сын называет «напряженным и подозрительным вниманием» к протокольным сторонам визита. Советский посол в Вашингтоне Меньшиков, уже известный американцам как человек «ограниченный и подозрительный», превзошел самого себя, требуя составления маршрута, который удовлетворил бы его босса 75. Однако Хрущев не переставал страшиться третирования и унижения.
Его опасения начинались с самого прибытия. Хрущев возглавлял и советское правительство, и коммунистическую партию, но для паритета с Эйзенхауэром требовалось, чтобы его принимали как главу государства. Американцы заверили, что так и будет; но Хрущев продолжал опасаться, что ему не окажут всех положенных по протоколу почестей, и это «нанесет нам моральный урон». На всякий случай он передал через Меньшикова предупреждение (будь у советского посла хоть немного здравого смысла, он не стал бы передавать его дальше): Эйзенхауэра в Москве примут точно так же, как Хрущева в Вашингтоне 76.
В расписании маршрута, который прислал из Москвы в Пицунду Громыко, значились переговоры в Кемп-Дэвиде. «Кемп-Дэвид? — подозрительно повторил Хрущев. — Что это?» Громыко не знал, что это такое, и просто перевел: «Лагерь Дэвид» 77. — «Что еще за лагерь?! — воскликнул Хрущев. — Почему переговоры не будут проводиться в столице?» Пришлось навести справки в Вашингтоне: выяснилось, что Кемп-Дэвид — дача президента в Мэриленде.
Много лет спустя Хрущев рассказывал об этом недоразумении, желая показать, как мало знали друг о друге обе стороны. Однако есть в его словах любопытный оттенок. Что, если, спрашивал он себя, Кемп-Дэвид — это «место, куда приглашают людей, которые не внушают доверия», «вроде какого-то карантинного учреждения, так что там только президент и будет со мной встречаться»? Ему приходили на ум Принцевы острова в Мраморном море, неподалеку от Стамбула, «место, где собирают бездомных собак» и где в 1919 году встречались с советской делегацией представители стран Запада 78.
Беспокойство вызывали и другие организационные моменты. Кто будет сопровождать Хрущева в Америку? На чем они полетят? В какое время прибудут? Некоторые кандидатуры (например, Громыко) сомнений не вызывали; но Хрущев хотел еще взять с собой лучшего из советских писателей, чтобы придать делегации культурную значимость. Лучшим современным писателем он считал Шолохова, но Шолохов злоупотреблял спиртным. Прежде Хрущев не хотел выпускать его за границу, говоря: «Мы не уверены, что ты не споткнешься и тем самым не нанесешь урон не только себе, но и всей нашей стране». Однако в Великобритании и Скандинавии Шолохов вел себя вполне прилично, так что решено было его взять 79.
Брать ли с собой семью? Вообще говоря, это было не принято. «Сталин очень ревниво относился к тому, если кто-нибудь брал с собой жену», — вспоминает Хрущев. И сами члены Президиума считали это «не то роскошью, не то чем-то обывательским, но не деловым актом». Однако Микоян, уже побывавший в Америке, выступал за присутствие Нины Петровны — отчасти, возможно, потому, что полагал, что присутствие жены окажет на вспыльчивого Хрущева успокаивающее действие. Микоян сказал, вспоминает Хрущев: «Я предложил бы, чтобы Хрущев взял с собой Нину Петровну и включил в делегацию также других членов семейства. Это будет хорошо расценено американскими обывателями, и это лучше для нас». Посол и миссис Томпсон с ним согласились, и Хрущев взял с собой не только жену, но и детей Юлию (дочь от первой жены), Раду, Сергея, Елену и внучку Юлию, которую он и Нина Петровна воспитывали как дочь.
На каком самолете лететь? Ил-18 требовал дополнительной посадки для дозаправки. Новый самолет Ту-114 способен был преодолеть расстояние от Москвы до Вашингтона без дозаправок, но первый его полет на дальнее расстояние был совершен только в мае, и после этого в моторе обнаружились микротрещины. Несмотря на возражения членов Президиума, министра обороны Малиновского и собственного личного пилота, Хрущев настоял на том, чтобы лететь на новом самолете. Он помнил триумфальное появление Ту-104 в Лондоне в 1956-м и рассчитывал на еще большую сенсацию в Вашингтоне. Летом Козлов уже летал в США на этом самолете — и что же? У американцев не нашлось для него ангара с достаточно высоким потолком! «Вы посмотрите! Вот на что мы способны, — восхищался Хрущев, когда узнал об этом. — Пусть увидят, что мы можем!» Едва ли он знал — и никто не осмелился ему сказать — что необыкновенная высота самолета была вызвана желанием конструктора уберечь моторы от попадания камней и грязи с неухоженных взлетных полос советских аэродромов. Ему было известно только, что самолет Туполева — самый высокий в мире 80.
Сам Туполев горячо поддерживал Хрущева и даже отправил вместе с делегацией своего сына Алексея, чтобы доказать надежность своего творения. «Мы не сообщали, что с нами летит сын Туполева, — вспоминал Хрущев, — потому что это потребовало бы объяснений и могло нанести ущерб нашему престижу» 81.
