Записка из зала: "А как относятся к проблемам ядерного разоружения те, кто принимал участие в создании ядерного оружия. К примеру, тот же академик Харптон?"

Отвечать на этот вопрос мне легко: я давно знаю Юлия Борисовича, много раз встречался о ним.

Как жаль, что нет "машины времени"! Включил бы сейчас ее счетчик: "20-е годы, Петроград", И, подобно студенту Юле Харитону, отправился бы из центра города на окраину, в Политехнический институт. Пришел бы на лекцию пораньше, осмотрелся.

Довольно пестро выглядит студенческая аудитория - кто в валенках, кто в армейских шинелях, кто в телогрейках. Холодно, голодно... Но вот появляется профессор. Одет безукоризненно, в пиджаке, аккуратен. Хоть и стужа на дворе, но он, кажется, и не замечает, что давно уже не топлено. И его голос звучит громко, дикция четкая, но не это главное - тишина в аудитории удивительная, потому что лектор не пересказывает учебники и книги, а размышляет и принуждает вместе с ним думать и анализировать то, что происходит в физике. Впрочем, что в ней может происходить? Кто-то из великих еще несколько лет назад заявил, что физика исчерпала себя и что в этой науке все уже теперь известно.

И юный Юля Харитон убежден: самое интересное, конечно же, электромеханика.

- Мне повезло: я попал в тот поток, где курс общей физики читал Абрам Федорович Иоффе, - вспоминал Харитон. - Прослушав две-три его лекции, понял, что самое интересное, - не электромеханика, которой я в то время увлекался, а физика... Закончился первый учебный год. Ряду студентов он поручил за лето составить и в дальнейшем прочитать на семинаре рефераты. Мне досталась тема: работы Резерфорда в области строения атома. Это было мое первое знакомство с ядерной физикой, интерес к которой никогда уже потом не покидал меня.

Ленинградский физтех... Казалось, в те далекие годы в его стенах собрался цвет будущей отечественной физики. Семенов, Капица, Курчатов, Александров, Кикоин, Френкель, Шальников - да разве можно даже упомянуть всех! Пройдут годы, и молодые ученые возглавят крупнейшие научные центры страны, откроют новые направления в науке, выведут физику на передовые рубежи научно-технического прогресса. Но это будет через два десятка лет, а тогда... Что помогало выявлять таланты?

- Прежде всего надо приметить талантливых людей, - считает Юлий Борисович, - а такой способностью обладал не только Иоффе, но и его ближайшие помощники. И в первую очередь Николай Николаевич Семенов. Однажды встречает он меня во дворе института и радостно говорит: "Сейчас принимал экзамены на втором курсе, очень интересный паренек отвечал. Фамилия его Кикоин. Запомни..." Ну а кто теперь не знает академика Кикоина "*-* одного из замечательных наших физиков?!

Да и на самом себе Юлий Борисович испытал такую же заботу. Уже после первого курса пригласил его Семенов прогуляться по парку. Присели они на скамейку, и тут Николай Николаевич предложил студентам поработать в лаборатории, которую он создает в физтехе.

- Я жил в центре Петрограда, - вспоминал Харитон. - До Политехнического института расстояние было восемь километров. Частенько я ходил пешком в институт, а иногда и обратно; время от времени, когда заработаешься допоздна, приходилось оставаться в лаборатории, спать на лабораторном столе, Но в 17 лет это не слишком трудное дело.

Конечно, можно создать наиблагоприятнейшие условия для выявления талантов, но необходимо и иное - самоотверженность, преданность делу и труд. Если человек работает по 12 или по 16 часов в сутки, его иногда с осуждением называют "фанатиком". И чаще всего это слово произносят те, кто не способен на такую работу.

Да, они были фанатиками физики, но никто не заставлял их, не принуждал - это было упование трудом, высшее наслаждение, доступное человеку. Они не стали аскетами - влюблялись, веселились, разыгрывали друг друга, в общем, жили радостями, доступными в то время молодым людям. И эти ощущения юности каждый пронес сквозь годы.

Отмечался юбилей института - 50 лет. Вечером на Ленинградском вокзале столицы за пять минут до отхода "Красной стрелы" встретились академики Келдыш, Александров, Миллионщиков, Капица, Семенов, Харитон, Арцимович, Зельдович. Это была делегация президиума Академии наук СССР, отправляющаяся в Ленинград.

Мстислав Всеволодович Келдыш, в те годы президент академии, был единственным из них, кто работал в физтехе.

В купе они повесили свои парадные пиджаки, усыпанные Звездами Героев и лауреатскими медалями, и тут же собрались вместе. Сторонние пассажиры вагона с некоторым осуждением поглядывали на веселую компанию, поминутно взрывающуюся хохотом. И как было догадаться, что убеленные сединами мужи сейчас сбросили груз лет и вновь оказались в своей юности - такой незабываемой и неповторимой. Редко им доводилось видеться, много забот у каждого, а теперь - всего на два дня - они освободились от них и ехали домой, в физтех, который вновь собрал их вместе. Для них это праздник. И он продолжился в Ленинграде. Его дыхание чувствовалось даже на торжественном заседании, где не было слишком уж официальных речей, где не говорили по бумажке и где каждый вспоминал что-нибудь из истории института: то ли о "капустнике", то ли о встречах Нового года в далеких тридцатых, то ли о курьезных экспериментах, которые в конце концов приводили к выдающимся открытиям, а их авторы становились потом нобелевскими лауреатами.

На этом заседании выступил и Юлий Борисович Харитон - он читал с трибуны... собственные стихи!

- Одно из самых ярких впечатлений юности, - вспоминает Харитон, встреча в Доме литераторов с Маяковским. Я не очень любил его стихи, не понимал их... Но вот сам поэт вышел на сцену и начал читать.

Это было потрясающе!.. Вернулся домой, достал томик и уже по-иному увидел Маяковского. С тех пор - он один из самых любимых поэтов... Посчастливилось слышать и Блока, видеть на сцене Качалова... Да, мы были увлечены физикой, работали много, но тем не менее старались увидеть и узнать побольше... Но главное, конечно, работа. Я уже выбрал тогда свою стезю...

В Германии появились фашистские листовки. Нет, Гитлер еще не пришел к власти - шел 1928-й год. Молодой физик, приехавший в Берлин в служебную командировку, интересовался у своих коллег, как они относятся к нацистам. Те в ответ только посмеивались, мол, эти "опереточные мальчики" не опасны, серьезно к ним не следует относиться.

- Мы были подкованы политически получше, чем наши немецкие коллеги, говорит Юлий Борисович, - и прекрасно понимали, какую угрозу несет фашизм.

Но наших опасений немецкие интеллигенты тогда ие разделяли. К сожалению, свою ошибку они поняли слишком поздно...

На рассвете 22 июня 1941 года возвращались с банкета - Н. Н. Семенову была присуждена Государственная премия СССР, и его друзья и коллеги праздновали это событие. Разошлись около трех часов утра. Харитон и Зельдович шли и размышляли, что, вероятнее всего, в этом году война не начнется, так как уже середина лета, а если бы Гитлер решил нападать, то он сделал бы это весной...

Они уже давно работали вместе. Встречались чаще всего по вечерам, так как расчеты нейтронно-ядерных цепных реакций для них были "внеплановыми". Харитон руководил лабораторией взрывчатых веществ, а Зельдович вел теоретические исследования, в частности, по перохам. Конечно, тогда никто и не думал о ядерных бомбах и зарядах, однако в физике появились весьма любопытные наблюдения, да и в том же физтехе Игорь Васильевич Курчатов давно уже оставил физику твердого тела и занялся новой областью.

"Этот поворот многих из нас удивил, - писал Харитон. - Он действительно был очень резким и внезапным. Его работы по сегнетоэлектрикам были изящны и красивы - образец настоящего классического исследования. Поразительно, насколько быстро он вошел в новую область. Он сумел выделить узловые вопросы, которыми следовало заниматься, собрал оборудование и включился в серьезный эксперимент... Это было время очень напряженной работы, чувствовалось, что начинается чтото совсем новое и важное".