Они действительно о чем-то пару минут совещались с Чаней. Кабарим водил пса вдоль дороги, пока тот, радостно залаяв, не сообщил нам:
— Я найду, найду! Очень отчетливый след! Это напоминает мне...
Не знаю, какую историю Чанг собирался рассказать на этот раз. Меня вот уже несколько минут преследовала смутная, совершенно сумасшедшая догадка, которую я боялась выговорить вслух.
— Прости, пожалуйста... С кем ты меня перепутал? — затаив дыхание, спросила я кабарима. — Кем был тот ваш друг?
Фарфоровые глаза пристально уставились на меня.
— Еще не пришло время об этом говорить, — важно сказал кабарим. Он слегка поклонился и вдруг начал таять, становясь невидимым. Некоторое время его морда висела в воздухе, словно улыбка чеширского кота, а потом исчезла и она. Но в кустах смородины еще долго слышался тихий шорох.
Смеркалось. Багряный закат расползался по небу. В этом фантастическом свете лес казался марсианскими джунглями, а мы, собравшиеся вокруг костра, — первопроходцами на далекой планете...
Судя по указаниям кабарима, до домика знахаря оставалось не больше четырех часов пути, да и Чане темнота не мешала вести нас по следу. Но все-таки мы решили сделать привал и остановились для ночлега на берегу лесного ручья, заросшего гигантским папоротником, но укладываться спать не спешили. Хотелось получить от этого вечера все — несколько часов покоя, уюта и дружеской беседы. Ведь кто знает, что готовил нам завтрашний день...
Чаня, как самая обыкновенная, неговорящая собака, долго грыз баранью кость, а потом заснул с ней в обнимку. Бар увел лошадей на водопой. Сенс Зилезан достал свою книжечку, подсел поближе к свету и быстро застрочил, иногда перечеркивая написанное. Нолколеда лежала прямо на земле, подложив мешок под голову и уставившись в темнеющее небо. Сэф заряжал пистолеты, ловко орудуя шомполом.
Мне было делать нечего, и на ум приходили грустные мысли. Например, почему в Лаверэле принято сжигать умерших на погребальном костре...
— Сенс, — окликнула я ученого, — Можно мне вас отвлечь? Вы наверняка знаете. Почему лаверэльцы хоронят не тела, а пепел?
— Вы никогда бы не спросили меня об этом, Джоан, будь вы знакомы с лаверэльской мифологией, — охотно отозвался сенс Зилезан. — Все очень просто. Лаверэльцы считают своими прародителями деревья. Точнее — Священный ясень. Миф рассказывает, что когда-то на земле было царство деревьев. Их корни так тесно сплелись под землей, что им стало нечем дышать. Новым семенам негде было взойти. И тогда самый старый ясень отдал свои семена-крылатки в ладони Ламерис, богини солнца. Из этих семян выросло первое племя людей.
Ламерис должна была рассказать людям об их происхождении и вернуть их в лоно леса-прародителя. Но случилось по-другому. Однажды богиня увидела сквозь кроны деревьев прекрасный весенний цветок и воспылала к нему страстью. Эта страсть могла испепелить нежное растение. Деревья пожалели цветок. Все ясени соединили свои кроны, создав из них непроницаемый для солнечных лучей шатер. Сколько богиня не палила жаром листья, под сенью леса сохранялся прохладный полумрак. И так продолжалось, пока не закончилась короткая жизнь цветка.
За это Ламерис так разгневалась на деревья, что не стала рассказывать людям, что их отец — великий ясень по имени Шан. Люди поселились на земле и, расчищая место для жизни, сожгли немало деревьев, не подозревая, что убивают своих прародителей. Но однажды на свет появился мальчик, который обладал чудесным даром. В шуме древесных крон, в треске и стоне стволов, падающих под ударами топора, он слышал человеческую речь. Так люди узнали о своем происхождении. Человек, умеющий слушать деревья, стал первым Смотрителем Священной рощи и предсказателем будущего. С тех пор человек, причинивший вред ясеню, судится, как убийца, а человека, сорвавшего с ясеневого дерева лист, судят, как вора.
— Ну, а погребение? — нетерпеливо спросила заинтересовавшаяся Нолколеда.
— На погребальном костре человеческая плоть соединяется с древесной. Пепел возвращается в землю. Если человек был хорошим, он вырастет снова ростком ясеня. Если нет — останется в подземной мгле. Праведников хоронят в Священной роще. Но в будущем человек снова может возродиться человеком — если ясени помирятся с богиней солнца.
Сенс Зилезан снова углубился в свои записи, да так и задремал — прислонившись спиной к дереву и с книжкой на коленях.
— Ты покараулишь, Сэф? Разбуди меня с восходом Матин, я тебя сменю, — сказала Нолколеда, сладко зевая и поворачиваясь на бок.
— Ну, как тебе эта легенда? — спросил меня Сэф-Игнат.
— Незамысловатая, — пожала плечами я.
— Здесь все такое. Эти лаверэльцы — просто дети по сравнению с нами, землянами...
— А мне кажется, они как раз взрослые. Они точно знают, что в жизни главное, а что — пустяк. Это мы — дети. Бескомпромиссные, жестокие, шумные дети, не знающие, куда девать энергию, которая плещет через край...
— Да ты философ, солнце мое! — рассмеялся Сэф. — Ну и что же получается: значит, это мы у лаверэльцев на воспитании, а не наоборот?
— А чему хорошему мы можем их научить? Если я правильно понимаю, все мы отправились сюда решать какие-то свои проблемы. Финансовые или какие-то еще...
— Правильно понимаешь, — посерьезнел Сэф.
— Это я тебя подвигаю к исповеди, — улыбнулась я.
— Исповедь? Ну что ж, пока наш Цербер спит...
— Это ты про Чаню?
— Это я про Леду.
Мы, как заговорщики, тихо захихикали.
— А исповедь у меня довольно скучная... Ты была в Анапе?
— Была. В очень раннем детстве — с мамой и папой... — я мечтательно прикрыла глаза. — Мы жили там «дикарями», ездили на Утриш жарить шашлыки, вечерами гуляли на Высоком берегу... Представляешь, я все помню!
— А ты была в Анапе зимой?
Я покачала головой.
— Зимой это мертвый город. В кафе и ресторанах тихо, только местные пьют водку и режутся в домино. Ты гуляешь по пустому пляжу и смотришь, как ветер гонит свинцовые волны... и так день за днем, день за днем... И ждешь лета, чтобы окунуться в праздную чужую жизнь... мечтаешь когда-нибудь уехать в большой город, который не умирает с наступлением зимы, но тебе вечно чего-то не хватает — может, денег, а может, решимости... Ты смотришь на старших приятелей, отрастивших пивное брюшко, и на их некрасивых жен и с ужасом думаешь, что тебя ожидает такая же участь. И знаешь, так тоскливо, что хочется в петлю лезть. Вместо этого мне предложили Лаверэль. Я получил тот нескончаемый праздник, о котором мечтал. В прошлой жизни, на Земле то есть, я был массовиком-затейником, или, как теперь принято говорить, аниматором. Устраивал для отдыхающих викторины, конкурсы красоты среди пенсионерок и так далее... Мне и не снились те возможности, которые я получил при дворе Энриэля. В общем, эти три года пролетели, как сон. Ты недавно в Лаверэле и еще не можешь понять, насколько здесь привыкаешь к мысли, что с тобой не может случиться ничего плохого.
— А потом случилась эта поездка, — понимающе кивнула я.
— Начиналось-то все хорошо. Весело. Приятная компания. Симпатичные девушки. Но я не думал, что это будет военный поход. Мы ведь уже на войне, понимаешь? Конечно, фраматы рассказывали мне про мускаров, предупреждали, что будет опасно. Но слышать одно, а ощутить на собственной шкуре — другое... Это как если бы ты смотрела фильм и вдруг обнаружила, что уже находишься на экране. Но знаешь, что самое странное? — Сэф вдруг пристально посмотрел мне в глаза. — Мне все больше и больше нравится это кино.
— Что ты имеешь в виду? — внезапно осипшим голосом спросила я.
Он молча наклонился ко мне и поцеловал. Меня так давно никто не целовал, что я испугалась, как девчонка. Мягкое тепло обожгло мои неподатливые губы, я рванулась прочь, но сильные руки меня удержали.
— Не пущу, — сказал Сэф и улыбнулся — самой обольстительной улыбкой, какую можно себе представить. Я смотрела на загорелую шею в распахнутом вороте белой рубашки и чувствовала, что теряю голову... Нет, я еще могла затормозить, превратить все в шутку... Но... Великий Шан! У меня так давно всего этого не было! Просто поцелуй, это нас ни к чему не обязывает... Кому от этого будет хуже? Просто поцелуй... И, зажмурив глаза, я гибким движением освободилась из объятий Сэфа — для того, чтобы самой обхватить руками его лохматую голову и жадно прижаться к полураскрытым губам.
