А волна все круче, и ветер все крепче… Не прошло и часа, как все вокруг уже свистит, завывает и грохочет. А у меня начинается, обычное в таких случаях, раздвоение личности: душа распадается на двух Аркашек — умного и глупого. В комплект дурака, как это обычно бывает, входят самоуверенность и трусоватость. А умный за все отвечает и безропотно несет свой крест.

— Ну что? — спрашивает умный. — Ты этого хотел?

— Нет! — бормочет дурак, вцепившись руками в стол, чтобы не упасть во время очередного удара волны. — Я думал, пронесет.

— Думал он!.. — ворчит умный, поворачивая штурвал, чтобы избежать еще одного броска. — А зачем тогда трепался: «будет буря, мы поспорим…» Ты с кем это спорить вознамерился? Кого побеждать? Посмотри вокруг… Нет, ты прочувствуй, что такое стихия. Смотри на эти горы темной студеной воды, кипящей до горизонта. Послушай, как свистит ветер, бьет волна. Как скрипит и стонет яхта, зарываясь в волну… А теперь на себя посмотри, недоумок.

Глупый виновато молчит: возразить нечего.

— А ведь тебя предупреждали, — вздыхает умный. — Тебя, дурака, учили! Помнишь Старкова?

— Помню, — хлопает глазами глупый.

Вскоре после того, как я пригнал «Дафнию» из Хельсинки в Питер, на борт зашел Леша Старков. Спортивный журналист и яхтсмен, он обшарил все углы и осмотрел комфортабельные примочки, одобрительно кивая. Потом сказал, что уважает мой выбор и что за это следует выпить.

Когда же узнал о моем намерении идти вокруг Европы, отставил рюмку.

— Ты серьезно?

— В общем, да.

Старков обвел взглядом тиковые стены салона, затем меня, как бы прикидывая шансы.

— А впрочем, — сказал он, — если не будешь нахальничать… — И выпил.

И вот только сейчас, слушая, как скрипит и стонет «Дафния», падая с очередной волны, я понял глубокий смысл слов, сказанных опытным моряком.

Он-то сказал, но я-то осознал только сейчас.

Самоуверенность — это твердокаменная скала, испещренная пышными глупостями типа «Человек — венец творения» или «Человек — это звучит гордо».

Беру зубило и от имени ныне покойного Леши выбиваю на этих скрижалях главный закон моряка: «Не нахальничай!»

От себя добавляю: «Если ищешь соперника, чтобы в поединке испытать отвагу и силу, не иди для этого в море. А если пошел и благополучно вернулся, то не воображай, что победил стихию благодаря своей силе и мужеству. На самом деле ты всего лишь удачно проскочил, потому что везучий».

Мысленно отсылаю эти горькие рекомендации человечеству и рулю, стоя враскоряку — одной ногой упираюсь в крышку плиты, второй цепляюсь за сиденье. Рукой прижимаю к штурманскому столу карту с прокладкой, согласно которой через десять миль предстоит поворот на первую пару буев фарватера Витте. Другой рукой ворочаю штурвал, но с трудом — болит от лопатки до кисти. Сделать бы укол, но сейчас не до него, поэтому, не оставляя руль, разбиваю ампулу вольтарена и содержимое выпиваю — гадость редкая!

Мало того, чтобы довести мое состояние до высшей степени отвратительности, небо заволакивает тяжелыми тучами и начинаются дождевые заряды. Вместе с брызгами от волн, которые уже свободно гуляют по баку, дождевые струи заливают лобовые стекла. Щетки с такими потоками не справляются, видимость падает. В семь тридцать проходим траверз маяка Аркона. Выруливаю из-за мыса с романтическим названием Гельорт, и тут начинается такая романтика… Ветер добавляет еще несколько метров, а волны делаются похожими на прибойные — с крутым подветренным склоном, отчего даже мореходную «Дафнию» начинает бить в скулу. Причину появления столь странной «неправильной» волны я понял позже, когда в спокойной обстановке рассмотрел карту и увидел, что шел внутри пятиметровой изобаты, то есть, желая сократить путь, прижался к береговой отмели, где длинная балтийская волна уже начинала закипать. Мне бы уйти мористее… но это я понял только задним числом.

Еще одна гадость поджидала «Дафнию», когда я наконец увидел долгожданную первую пару буев и стал «крутить поворот», для чего повернулся лагом к той самой «неправильной» волне. Яхту тут же сбрасывает с гребня. Удар получается с хрустом и такой силы, что будит Президента. Он, по обыкновению, начинает ворчать, сетуя на горе-рулевых, которые «клювом щелкают и ловят волну в тарелке щей». И тут «Дафния» падает с волны еще раз, потом еще. Клянусь, с каждым ударом я испытывал натуральную физическую боль, так как если бы лично, своим хилым телом, ударялся о холодную балтийскую воду.

Поспешно вернувшись на прежний курс, я решаю не мучить яхту, пройти мимо буев, а потом вернуться, уже по ветру. Как я узнал позже, действуя по обстоятельствам, я неосознанно выполнил маневр, рекомендованный в подобных случаях морской практикой. Маневр удался — через час «Дафния» шла под прикрытием береговой линии по многочисленным коленам фарватера. А в одиннадцать тридцать мы швартуемся в марине немецкой деревеньки Витте, битком набитой укрывшимися от шторма яхтсменами.

«Великое трехдневное стояние при Витте» началось с угрюмого дождливого дня и визита немецких пограничников. Этой чести мы удостоились единственные из всего населения марины. Впрочем, на всем протяжении похода и в разных странах реакция властей на нас была примерно одинаковой — строгие и бескомпромиссные, они поднимались на борт «Дафнии», готовые дать достойный отпор русской мафии, но при виде двух трухлявых стариков уровень служебного рвения у пограничных чиновников резко падал. В некоторых местах нас даже начинали любить, а ведь это они еще историю болезни не видели…

Именно эта рекомендация жертве изнасилования вполне подходит моряку, пережидающему непогоду в порту-убежище.

Три дня и три ночи свистит и завывает штормовой западный ветер с дождем. Не обремененный ответственностью Президент вынужденное безделье переносит легко и даже, как мне показалось, с удовольствием: «Солдат спит, служба идет». А я не на шутку, расстроился: время уходит, график похода срывается. За окном середина лета, а пройдена лишь пятая часть пути.

Про деньги и говорить не приходится: кроме ежедневных двенадцати долларов за стоянку, бесконечные расходы, придуманные изощренным немецким умом.

Хочешь заправиться пресной водой, купи жетоны на нужное количество литров, опусти в дырочку — «получите-распишитесь».

Идешь в душ — опять же опусти в щелку жетон и действуй с максимальной скоростью. Чуть зазевался — струя воды обрывается без предупреждения, как правило, в момент, когда ты намылился.

Нужно постираться, нет проблем — жетончики в прачечную всегда имеются в продаже.

В электричестве, правда, никто не ограничивает, пользуйся бесплатно, но мощность предохранителей-автоматов, установленных на электрощитках, подобрана таким дьявольским образом, что энергии хватает лишь на работу зарядного устройства для аккумулятора. Малейшее превышение нагрузки приводит к громкому хлопку, сигнализирующему, что яхта отключена от сети. Об электрочайнике или электропечи и речи быть не может. Все три дня мерзли, не имея возможности просушиться, поскольку услуга такого рода не предусмотрена жетонной цивилизацией острова Хидензее.

— Стоп! — говорю себе. — Только что сам галдел о напраслине, возводимой на немецкий характер и обвиняющей его в скаредности. А теперь?

И теперь утверждаю: сам по себе немец — расточитель и транжира, просто порядки в Германии таковы.

Тут же, на Хидензее, борясь с депрессией, произвел ревизию потерь, которые понесла яхта. За первые двадцать дней похода из строя вышли: один из двух компьютеров, заряженных морскими картами, показатель уровня соляра в топливном баке, авторулевой, светильник над камбузом. Открылась протечка в боковом остеклении козырька. Кроме того, в трюме снова обнаружилась вода, происхождение которой удалось определить лишь после двух дней каторжного ползания на четвереньках по всем потаенным углам «Дафнии». Вода, как выяснилось, поступала через сальник баллера руля. Устранить течь в походных условиях не представлялось возможным, поэтому все оставшееся путешествие я с ведром в руках каждый день протискивался в кормовой рундук, где находился привод руля, и при помощи клизмы и тряпки осушал отсек, не давая воде перетекать в машинное отделение. За этими хлопотами прошло три дня, шторм утих, и мы пошли в Варнемюнде и далее — в Киль.