— А он посвятил?..

— Я знаю только одно: Тритемий хотел, чтобы я спрятал зашифрованные послания в красный песчаник, вырезанный позднее в виде складок. Они сходятся в одной точке, и эта точка маркирует особое место. Больше Тритемий ничего не сказал. Он вел себя крайне таинственно. О значении этой точки я бы так ничего и не узнал, если бы не было второй подсказки, каким-то образом связанной с первой. Хотя я располагал достаточным временем, чтобы подумать над этим, я, честно говоря, так ни к чему и не пришел.

Магдалена залпом осушила свою кружку, чем весьма удивила Рименшнайдера.

— Вы, конечно, уже видели надгробие в монастырской галерее, — продолжил он. — Это все что угодно, только не шедевр. Между прочим, оно скрывает больше, чем одну тайну. Секрет не только в складках одежды и раскрытой книге. При ближайшем рассмотрении вам не могло не броситься в глаза, что надгробие Тритемия в верхней части имеет явственную трещину.

— Явственнуютрещину? Что вы хотите этим сказать, мастер Рименшнайдер?

Двумя непослушными руками скульптор взялся за кружку, сделал большой глоток и поставил на место, при этом блаженно рыгнув, что должно было означать, что вино его устраивает.

— В общем, — наконец негромко произнес он, — первоначально в полукружии была высечена другая эпитафия. Она была написана на латыни и давала повод для некоторых спекуляций. После смерти Тритемия епископ Конрад распорядился заменить эту надпись на другую. Приказ, по его словам, исходил от курфюрста Альбрехта Бранденбургского.

— Это крайне странно, вы не находите, мастер Рименшнайдер? Что ни говори, но высеченную в камне надпись не так легко стереть, как написанную чернилами на пергаменте!

— Это говорите вы, поскольку вы — умная женщина. Чего нельзя сказать о нашей курфюрстшеской милости и его наместнике епископе Конраде. Я смирился и выразил готовность перебить эпитафию. Но за это я потребовал удвоить гонорар — в конце концов, мне пришлось бы делать свою работу снова.

— Мне это кажется справедливым, хотя намерение и не соответствовало воле аббата Тритемия. И чем же закончился торг?

Мастер Рименшнайдер горько рассмеялся:

— Высокие господа отказались оплачивать мне вторую эпитафию. Я разозлился и заявил им, что в таком случае мне ничего другого не остается, кроме как отбить верхнюю часть надгробия с сомнительной эпитафией. То, что я подразумевал как дурную шутку, епископ Конрад нашел вполне приемлемым. Он решил, что я должен отбить верхнюю часть и на ее место поставить новое полукружие с надписью на латыни: «Достойный почитания святой отец и господин Иоганн Тритемий». Старую я должен был разбить. Так оно и произошло.

Магдалена покачала головой.

— И как звучала эпитафия, которая так взбудоражила Альбрехта Бранденбургского и епископа Конрада, что они потребовали ее уничтожить?

Скульптор пожал плечами. Он уже в достаточной мере воздал должное майнскому вину, а потому его голос звучал слабо.

— Я этого не знаю, — ответил он, с трудом ворочая языком. — И никогда не знал. Тритемий называл мне по одной букве каждый день моей работы. И я выбивал ее в камне. Когда я закончил и увидел, что череда букв не имеет никакого смысла, я задал аббату вопрос, что все это значит. Тритемий рассвирепел и крикнул, чтобы я занимался своим делом и не совал нос в чужие дела. Я готов был швырнуть ему под ноги свое зубило.

— И вы не помните ни одного слова из той надписи? — не сдавалась Магдалена.

— Как же я мог запомнить? — слегка занервничал скульптор. — Надпись состояла из сумбурного набора букв, так что нельзя было составить ни одного нормального слова. Первые шесть букв засели у меня в голове: I.аеt.tа. Попробуй разберись в них!

— Но майнцский архиепископ и его вюрцбургский собрат явно знали, что с этим делать, иначе они не стали бы требовать разрушения прежней надписи.

— Тут вы, скорее всего, правы, — согласился Рименшнайдер. Потом подумал и добавил: — Надо бы сложить обломки и перенести эпитафию на бумагу. Ученый-стеганограф мог бы, наверное, ее расшифровать.

— Вы хотите сказать, что сохранили обломки? Ведь прошло почти десять лет!

Старый Рименшнайдер скривил лицо, показывая напряженную работу мысли.

— Если не ошибаюсь, те осколки лежат в моей мастерской в куче вместе с другими обломками, как у любого каменотеса.

Было уже поздно, и Магдалена, не привыкшая к таким возлияниям, с трудом боролась с усталостью. Однако надежда, что надпись, которая считалась утраченной, все же могла быть восстановлена, вдохнула в нее силы и заставила взять со скульптора обещание помочь ей в поиске фрагментов.

Ранним утром на следующий день — над Майном появился первый туман, провозвестник осени, — Магдалена постучалась в монастырские ворота к брату Люциусу и попросила слепого монаха передать Венделину Свинопасу, что она хотела бы срочно с ним переговорить.

Ее краткий рассказ об исчезнувшей надписи на надгробии аббата Тритемия вызвал у Венделина самый горячий интерес. Свинопас предположил, что если высеченная надпись так обеспокоила Альбрехта Бранденбургского, что он приказал разбить ее, то она, безусловно, представляет значительный интерес. Вероятно, она даже позволила ему серьезно продвинуться в поисках «Книг Премудрости». В любом случае им надо попытаться разыскать и составить каменные обломки.

Они вместе отправились к дому Тильмана Рименшнайдера на Францисканергассе.

Йорг, сын скульптора, открыл дверь с окаменевшим лицом.

— И вы еще осмеливаетесь приходить в этот дом? — набросился он на ранних визитеров и хотел было уже захлопнуть дверь. Свинопас успел вставить ногу в проем двери, и Магдалена ошеломленно спросила:

— Что случилось? Я не знаю за собой никакой вины!

— Отец умирает. У него врач. Говорит, что отца отравили. Его видели вместе с вами в трактире «У лебедя». Как вы могли это сделать?

Лоб Магдалены прорезала гневная складка.

— Вы же не думаете, что я... — Голос ее сорвался.

— У кого же еще была возможность насыпать ему в вино яд, если не у вас? Отец пробормотал что-то вроде того, что он «пьянствовал с девой Магдаленой». Потом он потерял сознание. Врач то и дело засовывает ему палец в глотку, чтобы его вырвало. Пока все напрасно.

— И доктор уверен, что виной всему яд?

— Совершенно точно. У отца бледные губы, а это, как говорит врач, верный признак отравления. Скажите, по крайней мере, чем вы его отравили!

— Это не я! — ошеломленно повторяла Магдалена. — Это не я! Зачем бы мне делать это? Я даже не знала, что Рименшнайдер придет ко мне в гостиный двор «У лебедя». Он появился совершенно неожиданно, чтобы рассказать подробности про аббата Тритемия.

— И когда он вам это доверил, вы насыпали ему в кружку яд!

Тут Магдалена развернулась и залепила Йоргу пощечину.

Потрясенный, но отнюдь не помышлявший о мести, тот удрученно посмотрел на Магдалену и извинился:

— Мне очень жаль. Но у кого могла подняться рука?

— Пропустите меня к нему! — выпалила Магдалена, оттолкнула в сторону молодого Рименшнайдера и бросилась вверх по лестнице.

Свинопас встревоженно наблюдал за перепалкой и уже подумывал о бегстве, когда Йорг подозвал его.

— Вы должны меня понять, — начал он, когда входная дверь захлопнулась, — это уже второе покушение на жизнь моего отца.

— Что касается Магдалены, — вставил Свинопас, — поверьте мне, она никому не способна причинить зла.

— Тогда скажите, что вам надо от Тильмана Рименшнайдера?

Свинопас секунду помедлил, решая, стоит ли говорить молодому Рименшнайдеру правду, потом тихо ответил:

— Ваш отец сказал, что обломки эпитафии аббата Тритемия до сих пор лежат где-то у вас в мастерской. Они могли бы быть полезны нам.

Йорг прищурился и недоверчиво оглядел Свинопаса.

— Вы не первые, кто этим интересуется. Пару недель назад в моей мастерской вдруг появился хорошо одетый мужчина и осведомился насчет этих же фрагментов. Он пообещал мне два гульдена, если я передам их ему...