Эудженио так и не смог выполнить свой супружеский долг.
Молодая женщина, оставшись нетронутою, пожаловалась родителям, которые приняли горячее участие в ее скорбях. Они пригрозили даже аннулировать брак, ежели их дочь в самом скором времени не будет лишена невинности и не познает хотя бы скромных радостей супружества.
Вторично вызванный доктор Дзерра снова предписал возбуждающие картинки Моума и посоветовал юной жене своего пациента разбудить вожделение мужа, прибегнув к помощи пальцев.
22 мая 1664 года молодой человек покончил с собой. Гравюры были изъяты из продажи. Медные клише и все оттиски, найденные в лавке торговца эстампами под вывескою «Черный крест», изготовленные и Моумом, и другими художниками, без разбора были свалены на тележку и отвезены за полсотни метров на Campo dei Fiori,[31] где их прилюдно сожгли и расплавили на костре. Вот одна из причин, по которой до нас дошло так мало эстампов эротического содержания, созданных Клодом[32] Мелланом или Моумом Гравером.
Глава XXX
В 1882 году, на ежегодном собрании департаментских обществ изобразительных искусств, господин Гастон Ле Бретон сделал доклад «О замечательной гравюре „черной манерой", приписываемой Моуму и изображающей непристойную сцену». Описание Гастона Ле Бретона звучит так: «Портрет подписан следующим образом: Meaum. sculps. Rom. August. Ниже, слева, дата – 1666. Рядом Мальтийский крест. Персонаж, чье лицо скрыто в тени, одет в камзол из черной тафты. Камзол расстегнут и позволяет видеть тело прекрасного сложения. Торс слегка развернут слева направо, но человек глядит прямо на зрителя. Он сидит, расставив ноги. Его напряженный половой орган выделяется на фоне темной фламандской драпировки с цветочными узорами. Драпировка эта приподнята и собрана в складки за спиною персонажа, его правая рука указывает в просвет, на складной стул, где разложены красивые морские раковины. Под левой рукой, опущенной на стол, находится картонная папка с хорошо видным названием – „Сборник ночных эстампов"; это знаменитая книга, вышедшая в 1650 году и осужденная Церковью. Персонаж уже немолод. Весь его облик дышит печалью. В лице, скрытом тенью драпировки и каменного навеса, чудится что‑то ужасное. Свет из неизвестного источника падает на живот и половой орган, вздыбленный в эрекции». С 1882 года эту гравюру больше никто не видел. Она, без сомнения, была создана после костра, уничтожившего клише и непристойные изображения в мае 1664 года на Сатро dei Fiori. Репродукций с нее не существует.
Глава XXXI
Две самые замечательные гравюры Моума из числа сохранившихся и отпечатанных во множестве экземпляров, это «Святой Иоанн на острове Патмос» и «Геро и Леандр».
Святой Иоанн изображен на вершине горы. Он сидит в тени дерева, прислонясь спиною к скале. Он пишет Апокалипсис. В левой части офорта, сильно вытянутого в ширину, сидит орел; вцепившись когтями в каменный гребень и раскинув царственные крылья, он греется в последних лучах угасающего солнца.
«Геро и Леандр» – гравюра «черной манерой». На верхней площадке готической башни, о которую бьются вздыбленные бурей волны, стоит Геро, почти нагая, с распущенными волосами; наклонясь вперед над бездной и держа в правой руке горящий масляный светильник, она вглядывается во тьму, ища в море своего мертвого возлюбленного, а волны внизу швыряют его оголенный труп с беспомощно закинутой головой, точно изломанную древесную ветвь.
Глава XXXII
Моум верил в Божий суд, но ничуть не надеялся на бессмертие души. Однако, по словам Пуайли, он в бытность свою в Риме часто посещал маленькую и столь необычную церковь Босса délia Verita.
Он снимал шляпу и садился.
Иногда он вставал на колени.
И каждый день, даже под проливным дождем, даже в жару, когда душные речные испарения обволакивали дома и деревья, он проходил несколько метров от церкви до моста Фабриция. Тут он спускался на берег, к руинам и волнам. Сидел, прислонясь спиною к шершавому древесному стволу, в тени листвы или развалин, среди уток и гусей, копошившихся в тине, под взглядами коз, и созерцал Тибр с его водоворотами, быстрым течением и брызгами белой пены, летящей на прибрежные камни. Растворялся в его глухом шуме.
Глава XXXIII
Человеческое ухо в сосуде прозрачного стекла… Оно значится в описи вещей, привезенных Моумом в Рим.
Согласно Пуайли, оно фигурирует и среди «восьми экстазов Моума Гравера».
Похоже, это ухо находилось в сундуке на третьем этаже мастерской Моума с 1655‑го по 1702 год.
Некий юноша, уроженец Магдебурга, любил одних только мужчин; он взял себе прозвище – Остерер. Его наставником был в Антверпене, около 1640 года, Абрахам Ван Бергхем. Ему пришлось ждать в Канде, в обществе Мари Эдель, пока Абрахам и Моум Гравер, бежавшие от зверств французских солдат, пытались пробраться к ним морем. Во время состязания сплавщиков[33] весною 1651 года на Отии[34] Остерер выступал на стороне горшечников. И, к великой досаде своих противников, он завоевал титул «сухого короля». Тогда сплавщики, не послушав ни кандских старшин, ни моряков, ни сборщиков мидий, ни рыбаков, ни горшечников, ни оловянщиков, договорились отменить результаты борьбы. Они устроили второе состязание, где Остерер «заложил руку» и, конечно, проиграл. «Заложить руку» означает сражаться только одной рукой, в то время как другая привязана за спиною. На воде невозможно действовать одной рукой – стоя в лодке, трудно сохранять равновесие. Но сплавщики твердо положили, что «сухим королем» должен быть только один из них – каждый год и на каждой реке. Эта несправедливость плотогонов и портового начальства Канда ввергла Остерера в такую ярость, что ни Мари Эдель, ни местный трактирщик, ни горшечники, избравшие молодого человека своим предводителем, не смогли его утихомирить.
По реке идет в лодке сплавщик, в руке у него багор, которым он подтаскивает бревна. Эта сцена изображена на серебряной пластинке с подписью: «Meaum. sculps. Апрель. 1665».
Внезапно человек сделал крутой разворот и метнул в Остерера свой багор.
Остерер ловко увернулся.
Услыхав, как трудно дышит сплавщик, он не стал терять времени и убил его.
Остерер всегда сражался на слух.
Трактирщик из Канда обнаружил труп, прибитый течением к мосту, и стал грозить «австрияку», что вызовет английских солдат.
Остерер добрую четверть часа осыпал трактирщика затрещинами. Потом ткнул пальцем в стопку выглаженного белья, лежавшего на столе.
– Где стирали? В мыльне?
– Да, – признался трактирщик, багровый, как пион.
Юный Остерер не желал носить белье, выстиранное в городе. Городские мыльни он называл «мертвецкими», ибо в них набирали воду для обмывания покойников. Остерер считал, что это приносит несчастье. Он отправился в соседнюю деревню, к старьевщику, и обменял вещи, стиранные в Канде, на другие, которые также не пришлись ему по вкусу. Тогда он украл светло‑голубую одежду в одном зажиточном доме. А тем временем человек, видевший, как молодой австриец убил сплавщика, ходил за ним по пятам. Он неотрывно следил за Остерером, и все видели, что он следит. Не было ни одной мясной лавки, ни одного дома, ни одного кабачка в окрестных дюнах, куда он не наведался бы с расспросами. Мари Эдель показала австрийцу этого человека, злоумышлявшего против него.
Мари Эдель шепнула Остереру, что надумала одну штуку. Он спросил какую. Она рассказала. Он засмеялся.
Однажды, когда этот негодяй подслушивал, затаясь у двери горшечной мастерской, Остерер, их «сухой король», схватил его и связал. А Мари прибила ему гвоздем ухо к косяку.
Шпион так и остался на месте, скрюченный и пригвожденный к двери. Вся деревня сбежалась поглазеть на него. Явились даже оловянщики; они с хохотом измывались над соглядатаем: стащили с него штаны и в клочья разодрали рубашку. Он никак не мог освободиться, разве что лишившись уха. Он кричал благим матом, умоляя вызволить его, но никто не осмеливался прийти на помощь. Наконец злополучная жертва столь безжалостной шутки воззвала к проходившей мимо женщине. Несчастный просил хотя бы прикрыть ему платком лицо, чтобы люди не видели, кто это здесь терпит такой позор да еще и ходит под себя. Его мольбы разжалобили женщину, но она только выслушала их и ничего не сделала, ибо опасалась гнева короля горшечников. Сама она занималась отливкою оловянной посуды. Наконец как‑то ночью соглядатай сумел вырваться из плена, оставив ухо на гвозде, и больше его никто не видел. И если доселе молодого австрийца все презирали за порочные нравы, то с этого достопамятного дня он снискал всеобщее уважение. Одни только сплавщики ненавидели его. Мари Эдель сперва держала ухо в глиняном горшке, засыпав его солью, а после – в стеклянной банке, сохранившейся в мастерской Моума и неизвестно по какой причине внесенной в римскую опись его имущества. Ни одного изображения уха среди гравюр Моума не имеется.
