Наступил решающий 1929 год. Ни зерновая проблема, ни крестьянский вопрос не были решены. Зимой 1928–1929 гг. в городах было введено распределение хлеба по карточкам (осенью 1929 года карточная система распространилась и на мясо). Весной 1929 года Рыков (при поддержке Бухарина) внес предложение об импорте зерна – выход, к которому СССР в конце концов прибег в 60-х годах. Но тогда это предложение было отвергнуто после «очень бурных прений»[75].

На заседании Политбюро Бухарин заговорил о «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», и на протяжении первой половины года правые продолжали предпринимать мощные усилия, направленные на стабилизацию отношений с крестьянством, отмену принудительных мер, возвращение к НЭПу и свободному рынку[76].

Весной 1929 года Сталин (в неопубликованной тогда речи) упомянул о «предательском поведении» Бухарина[77]. Бухарин выступил со своим главным тезисом: цитируя Ленина, он утверждал, что было бы гибельным для дела коммунизма применять жесткие коммунистические принципы в деревне, поскольку там «не существует материальной базы для коммунизма»[78]. Почти все беспартийные, то есть профессионально подготовленные экономисты поддержали этот тезис, а также идею правых о восстановлении равновесия рынка. Особенно горячо высказался за это лучший из специалистов Госплана Владимир Громан. Даже Струмилин, наиболее близкий к Сталину деятель Госплана, считал, что темпы производственного роста не должны превышать пределы, поставленные им наличием необходимых ресурсов.

В апреле–мае 1929 года, не дожидаясь окончательной обработки, приняли пятилетний план. «Планом» он ни в коем случае не являлся. Хотя в нем имелась некоторая координация заданий и уделялось значительное внимание взаимозависимости различных ресурсов и возможностей роста экономики, но по существу то был «лишь свод цифр, непрерывно скачущих кверху – в этом состояла его единственная функция»[79].

Разработчики предложили два варианта плана, первый из которых был менее грандиозным, чем второй – как бы и необязательным. Этот второй вариант исходил из предположения, что все пять лет будут урожайными, что создадутся благоприятные условия на международном зерновом рынке, Что не возникнет необходимости в высоких расходах на оборону и т.д. Но даже он был пересмотрен в сторону увеличения показателей. А потом принятый план, все-таки сохранявший следы координации, к которой стремились разработчики из Госплана, совсем потонул в потоке ударных программ с их все более недостижимыми показателями, объявлявшимися каждой отраслью промышленности и отдельными предприятиями без какой-либо оглядки на ресурсы экономики в целом.

Тем не менее, если бы хозяйство страны развивалось в соответствии с первоначальным пятилетним планом, число частников в 1932–1933 гг. сократилось бы лишь на какой-то незначительный процент от общего количества населения и в этом секторе по-прежнему производилось бы почти 90 процентов валового объема сельскохозяйственной продукции[80]. Это показывает, какой именно была официальная политика партии еще весной 1929 года.

Действия партии в деревне существенно подорвали НЭП. Неясно, однако, успело ли к тому времени партийное руководство понять, что именно оно натворило. Даже тогда, в середине 1929 года, еще существовало общее соглашение с идеями НЭПа, с идеями длительного сохранения в сельском хозяйстве частного сектора и рыночных отношений. Особенно такого рода мысли были очень популярны среди экономистов, и не только в Госплане, но и даже в наркомате земледелия.

В апреле 1929 года даже Сталин еще говорил, что из необходимых государству 8,2 миллиона тонн зерна от 4,9 до 5,7 млн. тонн можно получить на рынке, а уже остальные 2,5 млн. тонн потребуют «организованного давления на кулаков» по уральско-сибирскому образцу[81] – совершенно невероятная, фантастическая смесь двух экономических методов. Но о полном контролировании сельского хозяйства пока не было и речи.

Сравнительно затяжное начало двойной операции Сталина по разгрому правых и введению сплошной коллективизации, по-видимому, в значительной степени объясняется тем обстоятельством, что большая часть его собственных сторонников в начале 1929 года еще не была готова ни к тому, ни к другому – или же тем, что таким положение казалось Сталину. Поражение правых в апреле 1929 года явилось следстствием объединения ветеранов ЦК вокруг экономического курса, который по-прежнему представлялся весьма умеренным. Но, поддержав Сталина в роли руководителя партии, они шаг за шагом позволили ему вернуться к тотальному применению политики «чрезвычайных мер», проводившейся минувшей зимой.

В первой половине 1929 года партийные органы и организации не раз обсуждали вопрос о непрекращающейся борьбе против кулаков, но решение о том, что же с ними делать, так и не вынесли. Лишь в мае 1929 года Совет Народных Комиссаров составил формальное определение кулацкого хозяйства: в таком хозяйстве регулярно применяется наемный труд; или же имеется мельница, маслобойня или подобное заведение; или же сдается внаем сельскохозяйственный инвентарь или постройки; или же его члены занимаются торговлей или ростовщичеством, или имеют другие нетрудовые доходы, особенно же «требы» за исполнение обязанностей священника.[82]

При таком широком определении появилась возможность подвергать репрессиям почти любого крестьянина. К тому же республиканским, краевым и губернским властям предоставлялось право изменять это определение применительно к местным условиям.

В это время даже самые радикальные ораторы говорили о том, что партия не имеет намерения физически ликвидировать кулака, а о массовой депортации не упоминалось до тех пор, пока подкомиссия, созданная для решения этого вопроса, не внесла к концу года предложение, предусматривавшее тюремное заключение или депортацию для самой худшей из трех категорий кулаков – для активных врагов советской власти, виновных во враждебных актах.[83]

Однако «раскулачивание» – массовая кампания, которую мы рассмотрим в следующей главе, – спорадически проявлялась уже в начале 1929 года.

Так, в селе Шампаивка Киевской губернии, насчитывавшем около 3000 хозяйств, 15 крестьян были раскулачены и сосланы на север еще в марте 1929 года[84].

Подобные методы раскулачивания поощрялись наиболее рьяными сталинистами в губкомах. 20 мая 1929 года партийный комитет Среднего Поволжья постановил, что кулаки-контрреволюционеры должны быть высланы; 14 июня северокавказский комитет проголосовал за экспроприацию и высылку отъявленных кулаков, правда, только в том случае, если они были пойманы на укрывательстве зерна, да и то не более одного-двух человек на станицу[85]. В принципе, согласно советским публикациям, местные органы власти получили полномочия высылать кулаков в административном порядке «пo решению общих собраний трудового крестьянства» уже в начале 1929 года.[86]

Но ситуация пока что оставалась двусмысленной. Обычным оружием против кулака было последовательное увеличение нормы хлебозаготовок и повышение налогов. По Струмилину, кулак со средним доходом, впятеро превышавшим доход бедного крестьянина, платил в тридцать раз больше налогов на каждого члена семьи[87]. Декретом от 28 нюня 1929 года сельским советам «разрешалось» накладывать штрафы, впятеро превышавшие стоимость продуктов индивидуального хозяйства, если оно не выполняло норму хлебозаготовок. Такова была «законная» основа для работы в деревне, включая раскулачивание, вплоть до февраля 1930 года. В случае неуплаты штрафа хозяйство кулака распродавалось и он лишался надела. Вот типичный для того времени приказ по Днепропетровской губернии: «Гражданин Андрей Бережный, зажиточный крестьянин, обязан сдавать зерно по 40-процентной норме. Он не сдал 203 пуда, а теперь отказывается от дальнейших поставок, и ему надлежит уплатить 500 рублей штрафа в течение 24 часов. В случае неуплаты будет произведено насильственное взимание штрафа за счет распродажи имущества»[88].