Женщина из отдела кадров в «Лорд энд Тейлор» заявила, что вакансий в отделе мужской одежды нет. Уже чувствуя во рту вкус пива, я встал и поблагодарил ее за уделенное мне время.

— Подождите-ка, — остановила меня она. — У нас есть кое-что в отделе «Все для дома».

— Для дома?

— Полотенца. Мыло. Свечи. Замечательный отдел. Позиция на полный рабочий день.

— Не знаю. — Я вспомнил о своем дипломе. О своей гордости. А потом перед моим внутренним взором всплыло выражение лица матери в «Пабликанах».

— Когда… когда я смогу приступить к работе?

— Прямо сейчас.

Мы с женщиной из отдела кадров спустились по эскалатору в подвал — в отдел «Все для дома». Она представила меня сотрудникам отдела, четырем женщинам, которые, наверное, в свое время были суфражистками. Заведующая отделом «Все для дома» отвела меня в подсобку и ознакомила с сутью работы, что заняло десять минут, поскольку рассказывать по сути оказалось нечего. В «Лорд энд Тейлор» не было ни компьютеров, ни кассовых аппаратов, ни каких-либо признаков того, что на дворе конец двадцатого века. Каждая покупка записывалась в блокнот для заказов, квитанции писались под копирку, а в редких случаях, когда покупка оплачивалась наличными, сдача выдавалась из металлического сейфа. Заведующая сказала, что покупатели находят свою прелесть в том, что в «Лорд энд Тейлор» такие старомодные порядки. Она выдала мне фартук, сделала бирку с именем — «Ар Джей Моингер» — и отправила меня в отдел.

— Для начала, — сказала она, — протри пыль.

Я поймал свое отражение в одной из зеркальных музыкальных шкатулок, выставленных на продажу в отделе «Все для дома». Этот парень похож на меня, но не может быть, чтобы это был я, потому что на нем фартук, а в руках щетка из перьев для смахивания пыли.В мае — Йель, в июне — отдел «Все для дома» в «Лорд энд Тейлор». Я подумал о своих однокурсниках, таких, как Джедд Редукс и Байяр. Я представил себе, какие карьеры у них начинаются, какая замечательная жизнь их ожидает. Учитывая мою «везучесть», один из них обязательно поселится в квартирке на Шелтер-Рок-роуд и зайдет в «Лорд энд Тейлор», чтобы воспользоваться телефоном, — а там я, в фартуке, как кастрат, насквозь пропитанный запахом ароматического мыла.

— Простите.

Я повернул голову. Покупательница.

— Ар Джей, — прочитала она надпись на бирке, — не могли бы вы мне помочь с «Уотерфордом»?

Женщина показала на хрусталь, который желала посмотреть. Я вынул бокалы из коробки и разложил перед ней на мягкой ткани. Поднимая бокалы и рассматривая их на свет, она стала задавать мне вопросы, и хотя я не знал ответов, я сообразил, что в «Лорд энд Тейлор» не ставят оценок. Я сказал покупательнице, что технология, используемая на фабрике «Уотерфорд» в Ирландии, заимствована у друидов. Рассказал о колоколах, которые каждый день бьют на башне Уотерфорд (я описал башню Харкнесс), и заверил, что каждое изделие «Уотерфорд» неповторимо, как человеческая душа. Я не знал, что еще вылетит у меня изо рта, и мне самому не терпелось это узнать, впрочем, как и покупательнице. Вранье получалось вдохновенным, красноречивым и бесстыдным. Я сочинял напропалую, без зазрения совести, и у меня было ощущение, что я вернул себе какую-то часть потерянного достоинства.

Женщина купила хрусталь «Уотерфорд» на шестьсот долларов, что в один день сделало меня лучшим продавцом отдела «Все для дома». Оказалось, что это беспрецедентный случай. Ни один сотрудник отдела не становился лучшим продавцом в первый день работы, сказала заведующая, протягивая мне конфетницу.

— Что это? — спросил я.

— Лучший продавец дня получает приз. Сегодняшний приз — серебряная конфетница.

— Поздравляем, — сказала одна из суфражисток, женщина по имени Дора, носившая очки размером с экран телевизора. По ее неискреннему тону я понял, что ее сегодняшняя прибыль тоже была большой и она уже положила глаз на конфетницу.

На следующий день все повторилось. Я продал товара долларов на восемьсот и получил в качестве приза набор ножей для мяса. Всю первую неделю мои продажи намного превышали сделки суфражисток, а в воскресенье я побил давний рекорд отдела «Все для дома». Я продавал товар быстрее, чем сотрудники «Лорд энд Тейлор» успевали ставить его на полки, и не только «Уотерфорд». Я продал столько свечей, что можно было осветить стадион «Шиа» для ночного матча, и достаточно полотенец для ванной, чтобы осушить залив Манхассет.

Суфражистки отдела «Все для дома» весь день бросали на меня косые взгляды, будто я оспорил их право на участие в выборах. Я был их самым страшным кошмаром: молодой, полный энергии, не страдающий болезнями ног, которые мучили их оттого, что они десятки лет стояли за прилавком, я лишал их всякой надежды на ежедневные призы. Я тоже смотрел на себя искоса — в одну из зеркальных музыкальных шкатулок. Я согласился на работу, которая, как мне казалось, была меня недостойна. Теперь же мне стало казаться, что это и есть мое призвание. Подобно воде, я пытался найти свой уровень. Может быть, поэтому надо мной смеялись в Йеле? Поэтому Сидни меня бросила? Потому что я метил слишком высоко? Может, мне суждено было стать лучшим продавцом в истории отдела «Все для дома»? Раньше я переживал, что начал находить извращенное удовольствие в неудачах. Теперь меня беспокоил неизменный успех в отделе «Все для дома» и то, что он сулил мне.

Но за этим успехом стояло нечто еще. Нечто ужасное, стыдное. В те вечера, когда я заглядывал в окна домов в Манхассете, меня одолевало страстное желание иметь хороший дом и хорошие вещи. Это в какой-то степени превратило меня в знатока товаров из «Все для дома». Где-то на подсознании моя любовь к дорогим вещам стала культом. Даже когда я не прилагал никаких усилий, я продавал эти вещи лучше всех. На самом деле отсутствие усилий было ключевым фактором. Чем меньше я старался, тем лучше у меня выходило и тем больше я получал нездорового удовольствия. Я привык к своему фартуку, как мул к плугу.

Измученный, сбитый с толку, с очередным призом лучшего продавца в руках, каждый вечер я приходил в «Пабликаны» с двумя продавщицами, женщинами моего возраста. Одна работала в отделе косметики, другая — в отделе белья. Они считали меня веселым и наглым врунишкой — не потому, что я вешал лапшу на уши покупателям, а потому, что продолжал настаивать, что закончил Йель.

— Мне всегда казалось, что если я захочу найти работу, которая погубит мою душу, то я стану адвокатом, — рассказывал я им. — Но, может быть, отдел «Все для дома» — это то, чем мне суждено заниматься. Во всяком случае, это первое, что у меня в жизни получается.

— Не переживай, — утешала меня продавщица косметики. — Я уверена, что это просто временный этап в твоей жизни.

— Правда? — спрашивал я с надеждой.

— Если все, что ты нам рассказал о себе, действительно правда, — заявляла продавщица белья, — то ты снова поднимешься, и очень скоро, черт возьми.

Наступила осень. Я проводил дни в «Лорд энд Тейлор», устанавливая новые рекорды по продажам, а вечера — в «Пабликанах», учась у Атлета и Шустрого Эдди играть в обманный покер. В свободное время я делал наброски романа о «Пабликанах», смотрел с бабушкой Опру и читал, сидя на крыльце. В один такой ясный типично октябрьский день, когда я сидел на крыльце, подъехал почтальон со зловещим розовым конвертом. Я узнал архитекторский почерк с расстояния в двадцать футов. Взяв конверт из рук почтальона, я разорвал его на шесть кусочков. Через минуту вновь сложил их вместе. Она скучала по мне, любила меня и хотела встретиться и поужинать со мной.

Я поклялся себе, что не поддамся. Прочел еще несколько страниц книги, налил себе чашку чаю, позвонил Сидни и сказал, что заеду за ней вечером. Остаток дня я прихорашивался и пробовал разные выражения лица перед зеркалом в ванной. Невозмутимый. Спокойный. Собранный.

По пути на станцию я зашел в «Пабликаны». Единственным знакомым в баре оказался Твою Мать. Он спросил, куда я иду такой нарядный.