– Долго искал? – злиться на него не выходило. Наоборот, смешно становилось – играет Олег, пытается отыграть семейное счастье и отыграться за то, что женушка любовника завела. Имеет право. А если вдруг заиграется, то будет ему и ответ, и прощание.

– Не очень. Так, порасспрошал кой-кого знакомого.

– И чего еще сказали?

– Сказали, что ты не лучший, но и не худший. Не ангел, но и не сволочь. Бабки любишь, но не так, чтоб за них родину продавать. Хотя, может, мало предлагали, а?

Сжатые кулаки, усмешка. Захотелось врезать, но желание было ленивым. Какое ему, Семену, дело до Олега и его семейных проблем? До самой Вареньки? Надоела она. Разбегаться надо.

– Чего ты хочешь?

– А хочу, чтоб ты этой тварью, женушкой моей, занялся. Есть у меня кой-какие подозрения. Доказательств хочу. Настоящих. Так, чтоб ее… – Олег сжал кулак и осклабился. – Сечешь?

– Секу. Но с какой радости я?

Валить надобно. Чутье, которое прежде не подводило, орало об этом в оба уха, заглушая Олегов бубнеж. И добавляло, что лучше бы вообще из города. На отдых. На месяцок-другой-третий.

– Другого найму, она его вычислит, переспит и на свою сторону перетянет. А с тобой уже спала. И любовью к ней ты переболел.

– Ага, как ветрянкой.

– Именно. Ветрянкой. Хорошо, если не сифилисом. Шучу, хотя… кто знает. Она у нас девица вольная. Короче, вот тебе задаток, – он долго шарил в карманах твидового пиджака и, достав перетянутую черной резинкой пачку купюр, швырнул на стол. – Десять штук. Поможешь избавиться от стервозины, еще двадцать дам.

Купюры в пачке были нарядно-зеленые, с характерными медальонами американских президентов. И тогда голос разума – дела твои и так печальны, а откажешься, станут еще печальнее – заглушил вопли инстинкта.

Приличия ради Семен поборолся с собой – секунд десять, а может, и все двадцать, – но деньги взял.

– И что ты хочешь узнать? – голос дрогнул. Подумалось, что если этот неуклюжий-твидовый, уже пьяненький способен за просто так десять штук выкинуть, то сколько же у него в запасе имеется?

– Все. Куда ходит. С кем встречается. О чем разговоры разговаривает. В каких позах трахается… фотки опять же. Фотик есть?

– Есть.

Кивок, уже медленный, вальяжный. Не собутыльник – хозяин. А и пусть. Цену, говоришь, за родину не ту предлагали? Может, и правда, не ту.

– Вот. Ну тогда ходи по пятам и докладывай. И в прошлом покопайся. Хорошенько так покопайся. Без стеснения. Ясно?

Куда уж яснее. Деньги жгли карман, водка – желудок. И алкоголь, выветриваясь из головы, пробуждал к работе разум.

– Как ей объяснишь, что со мной встречался?

– Никак. Я ее поймал, когда она свиданку назначала.

– Здесь?

Кивок. Пристальный взгляд – теперь очень даже выразительный, с пожеланием сдохнуть.

– Поскандалил. И разбираться вот полез. С тобою, значит. Я иногда ее хахалей гоняю, да… знает. Подозревать не будет. Так что действуй, друг Семен Семенов. Это тебе для начала.

Из второго кармана появился желтый конверт с жирными пятнами. Внутри прощупывались бумаги.

– Только аккуратно. Все ж опасная она штучка…

Опасная. Это Семен понял, когда – и недели после встречи не прошло – обнаружил в квартире труп. А потом и Варенька появилась. С пистолетом.

Умирать на асфальте было больно и удивительно. Семен все не мог поверить: неужели и вправду конец? Вот так?

За что?

Варенька остановила такси в квартале от места. Рассчиталась, не торгуясь. Нырнула в переулок – крысиная нора в каменном сыре района. Шла быстро, едва сдерживая себя, чтобы не бежать. Поворот. Переход. Снова поворот. Вот и рыжая туша дома. Стоит, чтоб ему… старый, с облезшей чешуей штукатурки, под которой видна кирпичная кладка. Крыша покатая, с будочками голубятен и флюгером-петухом, что еще вертится, пытаясь поймать несуществующий ветер.

Второй подъезд, второй этаж. Деревянная дверь поблескивает лаком. Черный глаз замка. И чуть выше второй. И третий.

Параноик несчастный!

Дверь открывалась тяжело, с прошлого раза провисла еще больше и теперь застревала в мягком ковре. Ну да Варенька худенькая, и в щелочку протиснется. И даже материться не станет.

– Я пришла! – громко крикнула она с порога. Не хватало, чтоб этот урод запаниковал и палить начал. – Эй, слышишь? Я пришла!

Тихо. Иллюзия пустоты. Рыжее пятно ковра заканчивается через два шага, обнажая глянцево-блестящий пол. Плитка мелкая, змеиной шкурой, и каждая чешуйка отражает свет единственной лампы.

Варенька натянула бахилы и пошла по коридору. Пустота кухни – стол, комод и плитка с черной кастрюлей, которая стоит фальшивой декорацией. Комната с диваном и цветастым покрывалом из газет. В горшке умирает китайская роза, а со стен серыми плетьми свисают лианы.

Он сидел в третьем, самом дальнем из нор-помещений. Прислонившись к батарее, дышал дымом в узкую щель балконной двери. Не повернулся даже. Только рукой махнул – садись. Варенька села. На пол. Неудобно, но лучше его не злить, и так нервничает.

Она видела, как перекатывается под щекою мышца-желвак, словно он сунул в рот яблоко и теперь дразнился. Нет, не дразнился – всерьез. Вон губа подрагивает, и веко тоже, и острый кадык над разодранною горловиной майки. И мизинец со спекшимся кровяным пятном вместо ногтя. Содрал? Сгрыз от ярости?

– Ты его упустила, – наконец, сказал он, стряхивая пепел на светло-золотой дубовый паркет. – Взяла и упустила!

– Нет.

– Да.

– Прости. Я… я действительно виновата. Я не думала, что он может куда-то сбежать… и он вернется! Просто сорвался… бабы… запой… я у Сережки спрошу, но…

– Тебя поставили смотреть, чтоб он не срывался. Где ты была?

– В квартире. А потом в подъезде. И на стоянке под желтым колпаком света.

Мошки пляшут клубком пыли, выкидывают коленца, раздражая Вареньку. В глаза лезут. И жжется. Она долго копошится, пытаясь подцепить черное тельце ногтем, освободить глаз, а потом боль проходит сама.

Вовремя, ведь из подъезда выходит Семен. Долго возится у машины, укладывая тело в багажник, и Варенька ждет.

Она, в отличие от прочих, умеет ждать момента.

И умеет стрелять так, чтоб подстрелок не умер, но и не ушел далеко. Семен спрячет Олега, а Варенька – Семена. Виноватых не останется, а жить будет легче.

– А если не вернется? – выслушав ее сбивчивый рассказ, ответил человек. – Если он соскочить решил? А заодно сдать нас. Его надо найти. Понимаешь?

Он дернулся и оказался вдруг рядом, слишком близко, чтобы Варенька успела убежать. Пальцы вцепились в лицо – жесткие и теплые, с запахом олифы, – притянули близко. Губы коснулись губ. Захватили. Потянули. Резанули укусом.

– Если Олег решил свалить, останови его.

Шепот. Варенька кивнула бы, если бы он разрешил. Но нет, держит, не отпуская.

– Или вы это вместе придумали, а? Ты поэтому его отпустила? Признавайся, маленькая дрянь.

– Нет!

– Ты хотела предать меня?

– Нет!

– Избавиться? Тебе надоело?

– Нет! Отпусти! – Варенька вырвалась, ударив его по руке. Не разозлился – рассмеялся и лег на пол. Теперь спокоен. Надолго ли?

– Я тебе верю. А знаешь, почему? Потому что ты со мной повязана. Вы все со мной повязаны. Навсегда. Так ведь?

– Так.

Пальцы нащупывают серебряную монету в кармане. Навсегда. Это долго. Слишком долго даже для ее терпения. Ничего, игра началась, и Варенька непременно выиграет.

Нужно лишь найти Семенова и зачистить след.

– Нужно с Олеговой девкой поговорить, – сказала Варенька. – Пусть Антошка ее расспросит.

– Хорошо.

– Только сделайте так, чтобы меня с ее исчезновением не связали…

– Умница, девочка, научилась думать.

Ты себе и представить не можешь, как хорошо Варенька научилась думать.

Над Семеном кружились мухи. Откуда только взялись? Повыползали из щелей, расправили слюдяные крылья, наполнили старый дом мерзостным жужжанием. Агнешка сначала старательно отгоняла их, потом бросила. И даже когда одна – малахитово-зеленая, пучеглазая – села на руку, не дернулась.