Такое состояние Шумков характеризовал как чувство тревоги или эмоциональную реакцию тревожного ожидания, отличную от обычной эмоции страха.
Эта реакция хорошо известна представителям различных видов спорта — ее образно называют «предстартовой лихорадкой».
У тех, кто впервые прыгает с парашютом, возникают различные эмоции. Одни бледнеют, испытывают сухость во рту и горле, зрачки их расширяются. Изменяется и их поведение: появляется оцепенение, дрожь, заторможенность, они становятся абсолютно безучастными ко всему, что их окружает. Все это лишь проявление страха. «То, что психологически называется страхом, трусостью, боязливостью, — писал И. П. Павлов, — имеет своим физиологическим субстратом тормозное состояние коры больших полушарий, представляет различные степени пассивно-оборонительного рефлекса».
Другие, наоборот, приходят в возбуждение; движения их хаотичны, внимание рассеивается, им трудно сосредоточиться на чем-то одном. Подобное состояние, хоть и редко, может выразиться в форме панической реакции.
Наиболее благоприятной реакцией является так называемое «боевое возбуждение». Его физиологической предпосылкой является определенное уравновешивание усилившихся возбудительных процессов в центральной нервной системе тормозными. В этом случае сочетаются все необходимые для предстоящей деятельности условия: повышение физической работоспособности, обострение процессов восприятия и мышления, сосредоточенность. Космонавты в состоянии «боевой готовности» выглядели более возбужденными, чем обычно, однако не проявляли особой суетливости. Их движения были энергичны и достаточно координированны. Команды они выполняли своевременно и точно. Достаточно высокую эмоциональную устойчивость всех космонавтов можно объяснить, как мы уже говорили, тщательным медицинским и психологическим отбором, а также их опытом летной работы.
Почти все, кто прыгает впервые, отмечают, что, когда стоишь в дверцах или на крыле самолета, очень тягостно смотреть на землю. Обычно говорят в таких случаях: «захватывает дух», «ударяет в голову», «сжимает сердце». Любопытно, кстати, что прыжки с парашютной вышки, которые почти безопасны, опытными парашютистами, вопреки здравому смыслу, эмоционально переживаются гораздо тяжелее, чем прыжки с самолета. По-видимому, это объясняется тем, что при прыжке с вышки есть так называемое «чувство земли», которое ослабевает, когда человек оказывается на гораздо большей высоте. До появления летательных аппаратов люди никогда не наблюдали земную поверхность с такой высоты, и поэтому она воспринимается более абстрактно, кажется менее угрожающей, чем та, с которой падали предки человека.
При командах «Приготовиться!» и «Пошел!» напряжение достигает высшей точки. Именно в этот момент необходимо максимальное волевое усилие, чтобы преодолеть врожденный страх.
Физиологически волевой процесс преодоления эмоции «боязни высоты» можно представить как создание сильного очага возбуждения во второй сигнальной системе.
Слово — сильнейшее средство воздействия на мысли, чувства, желания людей, на их поведение. Это раздражитель, способный глубоко влиять на деятельность человека даже в тех случаях, когда он сам отдает себе приказ.
Но даже оно может оказаться бессильным, когда страх приводит человека в состояние оцепенения. Перед первым прыжком парашютиста раздирают противоречивые чувства: он хочет прыгнуть — и не может.
Показателен случай, описанный заслуженным мастером спорта В. Г. Романюком, который совершил более 3 тысяч прыжков. Как-то ему пришлось иметь дело с врачом, впервые прыгавшим с парашютом.
«Когда самолет набрал нужную высоту и пришел в зону прыжков, — пишет Романюк, — я подал команду приготовиться… Врач вылез на крыло и встал на самом его краю…
— Пошел! — скомандовал я.
Но врач, казалось, не слышал команды. Он застывшим взглядом смотрел в бездну у своих ног и не двигался.
— Вернитесь в кабину! — крикнул я.
Но он оставался в прежней позе, видимо боясь пошевелиться…
„Вытяжная веревка все равно откроет ему парашют“, — вспомнил я и резко положил машину на левое крыло, дав мотору полный газ.
Врач сорвался с крыла самолета и камнем пошел вниз. Парашют его раскрылся благодаря вытяжной веревке. Сам он не сделал даже попытки выдернуть кольцо. Такое поведение парашютиста я видел впервые. Приземлился он благополучно. На старт пришел бледный, но довольный.
— Не сердитесь на меня? — спросил я его после полетов.
— Откровенно говоря, я плохо помню, как там, в воздухе, все произошло, — признался он».
А вот что рассказывает о себе Андриян Николаев:
«У меня с прыжками были разные истории. Еще в полку, будучи стрелком, я чуть не осрамился. Помню, поднялся на высоту, взглянул за борт, сердце заныло. Как подумал, что надо вылезать из кабины и пройти по плоскости, появилось поганенькое желание попросить инструктора оставить этот эксперимент. А он смотрит на меня, улыбается: „За воздух держись, за воздух“.
Мне, конечно, не до шуток. Что мне помогло? Привычка к дисциплине. Раз надо, так надо. Поднялся. Перекинул ноги через борт и прошел по плоскости к задней кабине, где сидел инструктор. Он вынул предохранительную чеку прибора моего парашюта и скомандовал:
— Пошел!
Куда там пошел, если во всем теле наступило какое-то оцепенение. И хочу шагнуть за борт, и не могу. Собрал всю волю, оторвал руки от борта кабины и прыгнул».
Отделившись от летательного аппарата, человек какое-то время свободно падает в пространстве, пока не раскроется парашют. Тренированным людям это свободное падение доставляет даже удовольствие. У тех же, кто прыгает так впервые, наблюдаются определенные сдвиги в сознании. В частности, они хорошо помнят, что происходило с ними до того, как они услышали команду, само же отделение от самолета, их ощущения и действия при этом, направление ветра, положение тела — все это выпадает из памяти. Она проясняется лишь с того момента, как раскрывается парашют. «Как оттолкнулся от самолета — не помню, — говорил Быковский. — Начал соображать, когда рвануло за лямки и над головой выстрелил купол».
В первые секунды падения человек находится в состоянии невесомости, которое резко изменяет информацию, поступающую в мозг от отолитового прибора и других анализаторов. Кроме того, на парашютиста действуют воздушные потоки, он ощущает изменение барометрического давления, температуры воздуха, его тело занимает необычное положение. И все эти новые и необычные раздражители падают на «почву», оставшуюся от предшествующего эмоционального состояния, когда человек переживал внутреннюю борьбу с самим собой и усилием воли преодолевал боязнь высоты.
Как уже было сказано, при отделении от летательного аппарата в коре головного мозга парашютиста возникает сильный очаг возбуждения, который затормаживает деятельность остальной коры. Это приводит к своеобразному «сужению сознания», когда все внимание сосредоточивается только на подавлении «боязни высоты» и выполнении прыжка, а все «второстепенное» перестает восприниматься.
Речь идет именно о сужении сознания, а не о его «провале», потому что оно не прерывается полностью, а происходит лишь нарушение кратковременной, оперативной памяти, то есть памяти, организующейся по ходу и в связи с определенной деятельностью.
Начиная со второго-четвертого прыжка, парашютист уже в состоянии запомнить и воспроизвести в памяти все свои действия и ощущения в период свободного падения. Это объясняется тем, что эмоциональное напряжение снижается, организм привыкает к необычным раздражителям.
Те, кто помнит свой первый прыжок, знают, что период свободного падения казался бесконечно долгим, хотя длился на самом деле всего лишь несколько секунд. Вот что испытывал, например, в свое время один из авторов этой книги.
«С детства я не любил ждать. Особенно если знал, что впереди трудность, опасность. Уж лучше смело идти ей навстречу, чем увиливать да оттягивать. Поэтому я обрадовался, когда после первого „пристрелочного“ прыжка наш инструктор Дмитрий Павлович выкрикнул:
— Гагарин! К самолету!
У меня аж дух захватило. Как-никак это был мой первый полет, который надо было закончить прыжком с парашютом. Я уж не помню, как мы взлетели, как ПО-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко. Жутковато…
— Не дрейфь, Юрий! — озорно крикнул инструктор. — Готов?
— Готов! — отвечаю.
— Ну, пошел!
Оттолкнулся от шершавого борта самолета, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дернул за кольцо. А парашют не открывается. Хочу крикнуть — и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта. Он раскрылся, конечно, вовремя — это я уж слишком рано подумал о запасном. Так авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений».
