Для начала нужно одеться. Оливия порылась в одном из ящиков и выбрала белье — открытые черные атласные трусики и соответствующий лифчик, в которых почувствовала себя немного грешницей. Она открыла дверцу похожего на пещеру шкафа и оглядела несколько новых платьев.
Привезенная ею с собой потрепанная одежда была запрятана в дальний угол. Все гардеробное пространство было занято теперь такими туалетами, за обладание которыми большинство женщин отдало бы все, что угодно. Жаль будет оставлять их здесь, но — если по совести — она не может их забрать с собой. К тому же новая одежда не подошла бы к стилю жизни в Браунтауне. Слыханное ли дело, чтобы официантка носила штучные джинсы от кутюрье с роскошной белой атласной блузкой или льняной костюм?
Вздохнув, Оливия выбрала одно из прекрасных платьев. Из мягкого шелкового шифона в диагональные кремовые, бледно-розовые и кофейные полоски, со слегка расклешенной юбкой, без рукавов, с крошечными, обшитыми тканью пуговками сверху донизу, оно было настоящим шедевром портняжного искусства.
Застегнув последнюю пуговицу, она покрутилась перед зеркалом, и тут кто-то постучал в дверь. Наверное, Роберто принес обед, хотя вроде еще рано.
Из-за отсутствия Марины, Оливия в тот вечер могла обедать с семьей. Когда она попросила Роберто принести ей обед, тот настоял, чтобы она изложила свою просьбу на итальянском, и, сделав немало ошибок, прислушавшись к подсказкам и смеясь над собой, она все же ухитрилась произнести нужную фразу.
— Avanti! [2]* — крикнула Оливия, гордясь своими успехами в изучении итальянского.
В большинстве слуги немного понимали английский, но все-таки решили научить ее говорить на своем родном языке. Она с радостью старалась сделать им такое одолжение, и обучение было достаточно забавным.
Широкая улыбка сошла с лица Оливии, когда в дверях появился Пьетро. У нее сразу пересохло во рту, и поэтому она смогла только выдавить из себя хриплым голосом:
— Вы вернулись раньше, чем мы ожидали.
Его появление поразило Оливию как разряд молнии, пригвоздивший ее голые ступни к ковру и пронизавший ударной волной.
Не ответив, Пьетро лишь стоял и пристально всматривался в нее из-под нахмуренных бровей. Он выглядел утомленным и мрачным, решила Оливия и ощутила, что от сочувствия к нему ее сердце увеличилось чуть ли не вдвое.
Вот человек, у которого есть все, чего только можно пожелать, и одновременно нет ничего. Он стал свидетелем трагической гибели жены и еще не родившегося ребенка. Разве может что-либо травмировать душу больше, чем это несчастье?
Не тогда ли он подавил в себе все эмоции, или это тянется еще с детства? Оливия вспомнила рассказ Марины о том, что мать Франко отослала Пьетро в интернат, поскольку не желала его видеть, и что он никогда и никому не показал, как сильно это его расстроило. Не потому ли он порой кажется холодным и бесчувственным, что боится обнажить свои чувства?
Оливии внезапно захотелось сжать его в объятиях, смягчить боль и одиночество, на которые того обрекла сама жизнь. Не это ли означает понятие «любить»? Чувствовать боль другого, как свою собственную, стремиться снять ее... Испытывать влечение к кому-то вопреки логике, подсказывающей тебе держаться от объекта страсти подальше...
Забывшись, она еле слышно, но горестно вздохнула и заметила, как сжались его челюсти и на мгновение зажмурились глаза. Открыв их, он сказал:
— Нам необходимо поговорить еще до обеда.
Увидев ее снова, теперь прилично одетую, Пьетро едва не потерял сознание. Он давно уже решил, к несчастью для собственного душевного спокойствия, что Оливия обладает самым сексуальным телом из тех, что он когда-либо видел, а сейчас к нему добавилась еще и неотразимая красота. Она что-то сделала со своей прической — волосы переливались и элегантно обрамляли милое лицо. Его потянуло провести по ним пальцами, дабы убедиться в их реальности.
В попытке прекратить даже думать о таком сильном искушении, Пьетро засунул руки в карманы брюк как раз в тот момент, когда она твердо заявила:
— Марина сегодня выходная, так что я не спущусь к обеду. Роберто принесет его мне сюда...
Вопль из детской заставил ее стремительно развернуться на месте, отчего юбка взметнулась, и поспешить на помощь своему сыночку. Совсем недавно она искупала, заново запеленала и накормила его, поэтому он не успел еще проголодаться. Возможно, все дело в газах, убеждала она себя, подхватив ребенка и прижав его личико к своей щеке. Она с облегчением улыбнулась, когда Тедди громко рыгнул.
Уложив ребенка обратно в кроватку, нежно поворковав и чуть коснувшись губами каждой его мягкой, как лепесток, щечки, Оливия попыталась сообразить, что именно Пьетро так спешит обсудить с ней. Скорее всего — все тот же больной вопрос, останется она или уедет.
Как бы там ни было, она не передумает. Это же надо быть такой дурочкой, и как только ее угораздило влюбиться в него? Значит, вдвойне, втройне важно укатить отсюда, от него. И побыстрее!
Оттягивая испачканный лиф платья от кожи, Оливия на цыпочках прошла из детской в ванную комнату, чтобы замыть пятно.
Из гостиной неслышно появился Роберто, сказавший со своей обычной широкой улыбкой:
— Buona sera, signorina [3]**.
За его спиной в дверях остановился Пьетро, следя за ней прищуренными глазами. От его взгляда у Оливии сердце ушло в пятки. Его рот сложился в отталкивающую прямую линию, а взгляд казался безумным. Уж не напомнила ли ему ее возня с ребенком о страшной утрате? Немыслимо даже представить себе, каково это видеть смерть любимой, вернее, двух самых дорогих людей, погибших от нелепейшей случайности.
Рыдание готово было уже вырваться из ее горла, но Оливия все же справилась с ним. Ей страшно захотелось утешить Пьетро, сделать его счастливым. Но это было не в ее силах. Она вопреки разумным доводам с каждым мгновением все сильнее любила его. Но понимала, что он никогда не захочет сблизиться с ней, не сможет воспылать тем же чувством.
Он явно продолжал любить свою жену, и маловероятно, что ему когда-нибудь еще раз захочется отдать свое сердце другой женщине.
Если бы даже все складывалось иначе, этот Мазини ни за что не возьмет в жены возлюбленную Франко, к тому же отвергнутую братом. Оливия почувствовала, как волоски по всему ее телу встали дыбом, и поняла, что нужно немедленно найти способ нарушить нервировавшее ее молчание. Облизнув губы, она произнесла приглушенным голосом:
— Вас уже ждут.
— Нет. Я воспользовался вашим телефоном, принес свои извинения и попросил Роберто принести ужин на двоих. Что он и сделал, как вы сами можете убедиться.
Пьетро чувствовал, что говорит деревянным голосом, и попытался выбраться из транса, в который погрузился при одном виде Оливии. Она порозовела от волнения, ее чистые глаза были широко распахнуты и слишком ярко светились, у основания тонкой шеи трепетно билась жилка. Одна рука прикрывала выпуклый изгиб левой груди, и Пьетро пожалел, что этого не делает его собственная рука.
У него вырвался негромкий стон. По опыту он знал, что Оливия с легкостью положит его на лопатки, а чисто животная похоть не годится в отношениях с ней. Бедной женщине пришлось нелегко, и она заслуживает лучшей доли. Тот ли человек Пьетро Мазини, который может дать ей это? Нет и еще раз нет, он не может взять на себя какие-либо обязательства перед ней или другой женщиной. Ему приходилось долго следовать этому правилу, и он не собирается и впредь нарушать его.
А здесь ты с совершенно определенной целью, резко напомнил он себе. Необходимо сообщить ей, что на уме у Никколо, и предупредить, что в случае согласия на предложение отца она совершит одну из самых страшных ошибок в жизни.
Увидев его мрачное лицо, Оливия вздрогнула. Обед наедине — дело излишне интимное. Получится ли скрыть свои чувства? Конечно, надо вести себя самым обычным образом, то есть, если верить родителям, изображать покорную дурочку.
