Мигель не сводил глаз с пачки бумаг — вот чем он являлся для таких людей, как Уорти. Сомневаться не пригодилось: по документам он был человеком важным и даже могущественным, но разбираться в бумагах он не желал, да и солидным господином себя не чувствовал. Он пришел в эту контору с единственной мыслью — освободить рабов. Теперь до него дошло, что дон Эухенио не доверял ему. Кому удастся лучше сдерживать его внезапные порывы, чем этому угрюмому американцу, всецело сосредоточенному на приобретении, увеличении и защите богатства?

— Если позволите, — прервал его раздумья поверенный, — я хотел бы обсудить с вами одно дело, если можно.

— Да, конечно.

— Помните, в завещании дон Эухенио ничего не оставил вашей матери?

— Да, знаю.

— Конечно, не мне ставить под сомнение соображения и мотивы полковника, — начал господин Уорти, хотя именно этим и собирался заняться, — но, если не считать состояния, которое достанется ей в случае смерти мужа, — а я не осведомлен о его финансовых делах, поскольку он вроде бы сам ведет их, — донья Ана находится в довольно уязвимом положении… в денежном плане.

Мигель молчал.

— Конечно, она получает зарплату, и дону Северо в качестве управляющего платят кругленькую сумму, — продолжал Уорти. — По всей видимости, полковник посчитал, что донье Ане необязательна доля в наследстве: она ведь получает зарплату и к тому же замужем за сеньором Фуэнтесом. Однако сразу по прибытии на Пуэрто-Рико она много своих средств и сил вложила в гасиенду. Все, кажется, позабыли об этом. И уверяю вас, я веду речь исключительно о финансовой стороне дела. Надо полагать, так случилось по недосмотру, — заключил Уорти, — но, возможно, вы захотите исправить положение и воздать ей должное.

— Пару минут назад, сеньор, вы сказали, что я не могу принимать никаких решений, пока мне не исполнится двадцать пять…

— Разумеется, и, вероятно, мое предложение уже сейчас позаботиться о состоянии дел после кончины может показаться нелепым и преждевременным. Однако теперь, когда вы вступили во владение имуществом, будет разумно подготовить завещание. В конце концов, вы женитесь и, Бог даст, заведете детей-наследников, тогда мы вновь вернемся к вопросу. Сейчас же вы, может статься, захотите сделать так, что, случись вам умереть раньше доньи Аны, хотя это и маловероятно, ей не пришлось бы зависеть от супруга или ваших потомков и других родственников. Я встречался с ней лишь однажды, но знаю ее как женщину гордую и упрямую. То, что она сотворила с Лос-Хемелосом, впечатляет и должно быть вознаграждено.

— Спасибо, господин Уорти, — отозвался Мигель, — вы правы. Что я должен сделать?

— Мы составим завещание по всем правилам, исходя из сегодняшнего положения вещей, и направим вам для рассмотрения. После того как вы распределите доли наследства, останется проставить дату и подписать завещание в присутствии свидетелей.

— Тогда начинайте его готовить, пожалуйста…

Поверенный сделал пометку в лежащем перед ним блокноте.

Теперь Мигель, в свою очередь, обратил взор на гавань и дальше — на извилистую полосу Центральной Кордильеры.

— Все эти годы я не видел мать, — сказал он. — Безусловно, я хочу защитить ее интересы, насколько это возможно. Она отстаивала мои.

— Это точно, — согласился Уорти. — Жаль, что у вас не будет времени навестить Лос-Хемелос перед поездкой в Европу.

У Мигеля кровь отлила от лица. Все разговоры о Мадриде закончились в тот же день, когда и начались.

— Я знаю, что ваш дед и дон Симон приложили большие усилия, чтобы определить вас в ученики маэстро де Лауры.

— Они упоминали об этом, — ответил Мигель, — но после смерти бабушки он…

— Понимаю. — Уорти выдержал паузу, прежде чем продолжить. — За несколько дней до своей преждевременной кончины дон Эухенио приходил убедиться, все ли бумаги для вашего путешествия готовы. К тому времени, согласно его распоряжениям, я уже нашел каюту на корабле и жилье. — Он вынул конверт из ящика стола. — Вот, подробности здесь. Вы уезжаете через десять дней.

— Господин Уорти, я…

— Дон Эухенио очень настаивал, чтобы вы отправились в Испанию на продолжительный период, — прервал его поверенный, — очень настаивал.

— Он так и сказал вам?

Уорти подошел к двери, проверил, не подслушивает ли их кто-нибудь, вновь плотно закрыл дверь и вернулся на середину комнаты.

— Я уверен, при наличии необходимых сведений люди в состоянии принять взвешенные решения, — издалека начал американец. — Из нашей беседы и на основании собственных наблюдений у меня сложилось впечатление, что ваши бабушка с дедушкой, да упокоятся они с миром, вероятно, слишком опекали вас…

— У меня было счастливое детство, но я первый признаю, что от меня многое скрывали.

— А вы в свою очередь имели секреты от них? Я прав?

Такого поворота Мигель не ожидал:

— Что вы хотите этим сказать?

— Дона Эухенио беспокоила ваша… близость к некоторым лицам.

«Неужели Уорти знает о тайном обществе?» — подумал Мигель, но промолчал.

— Дону Эухенио из достоверных источников стало известно, что вам и Андресу Карденалесу лучше на время покинуть остров. Конечно, из-за недавней тяжелой утраты отъезд пришлось отложить. Однако теперь, как член вашего попечительского фонда, я настоятельно рекомендую вам выполнить пожелание деда.

— Я в опасности, сеньор?

Сердце юноши колотилось в грудной клетке с такой силой, что он не сомневался: господину Уорти даже через рубашку, жилет и куртку тоже видно, как оно бьется.

— Вы можете поставить себя в опасное положение, если не прекратите встречаться с неблагонадежными господами. Губернатор высоко ценил работу дона Эухенио с местной милицией и доблестную службу на благо государства. Когда ваше имя всплыло наряду с другими злоумышленниками, дед заверил его, что если вы и замешаны в незаконную деятельность, то всему виной молодость и впечатлительная натура. Полковнику пообещали, что, если вы покинете остров на время, на связи с сомнительными личностями, представляющими угрозу для власти, закроют глаза.

— Дед ничего не говорил мне… — сказал Мигель.

— Вопрос был слишком деликатным, молодой человек. Я уверен, ему не хотелось беспокоить вас или донью Леонору, да упокоится она с миром.

Мигель вспомнил крики, доносившиеся из спальни в тот день, когда дон Симон принес новости о маэстро де Лауре. И внезапно его охватило чувство вины.

Уорти дал ему пару секунд, чтобы прийти в себя, а затем продолжил:

— Похоже, доктора Бетансеса, нескольких его соратников и участников движения скоро отправят в ссылку. Будет лучше, если вы уедете по доброй воле и не окажетесь среди дестеррадос.

Позвольте говорить начистоту: если власти ополчатся на вас, правительство может конфисковать собственность и имущество — все, и тогда с привольной жизнью на острове придется распрощаться навсегда.

Мигеля трясло от страха, злости и вины.

— Вы хотите сказать, что на свободе могут находиться либо рабы, либо я, но никак не вместе?

Господин Уорти снова уселся во вращающееся кресло, сложил руки на столе и посмотрел на Мигеля:

— Характер моей работы не позволяет мне публично выражать собственные взгляды, однако это вовсе не значит, что я разделяю господствующее мнение по поводу управления этим островом.

Мигель не нашелся, что сказать в ответ. Уорти считался «американцем», и критика испанского правительства могла закончиться для него депортацией. Непонятно, зачем ему понадобилось рассказывать о своих убеждениях Мигелю. Члены общества не имели права ни признаваться в том, что состоят в обществе, ни пытаться узнать об этом у другого человека. Теперь юноша гадал, не является ли американец Уорти одним из них.

Мигель снова повернулся к окну: он полагал, будто обсуждающим серьезные вопросы мужчинам следует делать долгие многозначительные паузы. Глядя на разворачивающуюся перед ним панораму города, он слышал стук копыт по булыжной мостовой, скрип колес проносящихся мимо повозок и карет, хлопанье колышущихся на ветру флагов и парусов, крики бригадиров грузчиков.