Однако для революции одних патриотических порывов и фантазий о процветании свободного государства было явно недостаточно. Революция требовала лидеров, внятного послания, которое всколыхнуло бы массы, жаждущие встретить смерть в борьбе за свои идеалы, — и денег для финансирования активной деятельности. Мигель по характеру был человеком слишком ведомым, чтобы стать хорошим лидером, и чересчур застенчивым для роли оратора, который мог бы поднять других на борьбу. Однако щедрое содержание, получаемое им от дона Эухенио, давало ему возможность вносить свою лепту в дело вербовки, вооружения и подготовки бойцов.
Мигеля и Андреса захватили революционные идеи Бетансеса, бурная деятельность его соратников, которые зависели от сети тайных обществ, восхищала двух друзей. В отличие от кружка, собиравшегося в аптеке и в других подобных местах, настоящие тайные общества не имели ничего общего с дискуссионными клубами, куда мог легко внедриться шпион и где разглагольствовали поэты, аптекари и известные всем либералы. Они собирались небольшими группами в домах друг у друга, на неприметных узких улочках столицы или провинциальных городков, в задних комнатах борделей, наподобие дома Аливио, на разбросанных по берегам рек и бухт больших животноводческих фермах, куда мужчины приезжали объезжать лошадей и участвовать в скачках, смотреть бои быков и кровопролитные петушиные стычки, пить, играть в карты и строить планы.
С изгнанными с острова лидерами повстанцев поддерживали связь друзья, не ограниченные в свободе передвижения. Письма передавали из рук в руки проверенные члены общества, они же провозили зашитые в одежду документы.
На повестке дня лидеров движения всегда стоял вопрос: как поднять рядового жителя кампо, бедного пуэрториканца, на борьбу против угнетателей, в необходимости которой креолы, принадлежавшие к высшим слоям общества и стоявшие во главе национально-освободительного движения, не сомневались? Ярым патриотам не терпелось наконец-то перейти от разговоров о реформах к конкретным действиям, невозможным, однако, без народной поддержки.
От памфлетов, листовок и другой письменной агитации проку не было: население было безграмотным. В то же время общественные дебаты, выступления с трибуны на городских площадях, даже песни и стихи были запрещены властями — в них усматривали подрывные идеи.
Пока члены тайных обществ спорили о лучших способах донести свои идеи до крестъян-хибарос, устраивали жаркие словесные баталии, составляли заговоры и примеряли на себя различные роли, Мигель, оставаясь на периферии революционной борьбы, лишь пытался нащупать свое место в этом славном и опасном предприятии. Очарованный романтическими идеями, вылившимися в лозунг «Родина, равенство и свобода», он думал, что наконец-то нашел то, ради чего стоит расстаться с жизнью. Разве есть идеалы прекраснее? Зачем, как не ради них, тогда нужно жить и умереть?
Он слушал красноречивые выступления товарищей, изучал историю вооруженной борьбы и охотно помогал деньгами, ожидая, когда пробьет его час доказать, что он достоин быть участником этого благородного дела.
Они с Андресом вступили в одно из тайных национально-освободительных обществ, члены которого передавали Друг другу документы, деньги и сведения в доме Аливио, беседовали вполголоса на городских площадях и в кофейнях, где подавали крепкий кофе и свежие новости. Мигель переводил часть своего содержания в фонд, который выкупал у владельцев родившихся в рабстве младенцев еще при крещении и затем возвращал благодарным родителям свободными людьми. Родственникам, настроенным либерально, Мигель и Андрес о своем вступлении в тайное общество ничего не сказали, чтобы те, сочтя их увлечение опасным, не запретили им заниматься столь благородным и нужным делом. Членам общества советовали не менять привычного образа жизни, дабы не вызвать подозрение у окружающих, поэтому молодые люди продолжали посещать аптеку Бенисьо и слушать выступления старших, не будучи уверенными в том, кто из них также состоит в тайном обществе, кто втихую шпионит, а кто просто приходит выпить домашней водки.
О разразившейся в Соединенных Штатах Гражданской войне жители острова узнали от капитанов прибывших на остров кораблей и из ввезенных контрабандой газет. В начале 1863 года по Пуэрто-Рико распространились копии Прокламации об освобождении рабов. К тому времени жители Сан-Хуана уже знали, что на севере произошло нечто важное. Многочисленные отряды испанских солдат высаживались в порту и незамедлительно отправлялись вглубь острова, чтобы охладить революционный пыл сорока двух тысяч рабов, до которых уже дошли последние новости. Деловые партнеры и родственники, проживавшие на Кубе, писали, что надзор за тремястами семьюдесятью тысячами рабов, работающих на сахарных плантациях острова, еще больше ужесточился.
Однажды вечером после очередных посиделок у Бенисьо Андрес показался Мигелю еще более задумчивым, и он предложил другу пойти к Аливио развеяться. Однако и улыбчивые красотки не сумели развеселить Андреса. По пути домой он оставался все таким же мрачным и сосредоточенным.
— Что тебя так беспокоит, друг, что ты даже отказался спеть с Ла Чиллоной? Ты сам не свой.
Андрес остановился под газовым фонарем на площади. В отличие от всегда гладко выбритого Мигеля, предпочитавшего длинные романтические кудри, Андрес стригся коротко, но, казалось, был не в состоянии справиться с буйной растительностью на лице и густыми бровями. Пышные ресницы так плотно прикрывши глаза, что кое-кто и не догадывался, какого цвета глаза у юноши.
— Сколько времени мы знакомы? — спросил Андрее серьезно, будто и правда не мог вспомнить.
— Ну, мне семнадцать, а познакомились мы, когда еще не было шести. Получается по крайней мере лет одиннадцать.
— И все это время мы были честны друг с другом, так?
— Конечно.
— Я хотел сказать тебе раньше, но молчал из уважения.
Андрес выглядел настолько подавленным, что Мигель мучительно пытался припомнить, чем же он мог обидеть друга.
Тот продолжал:
— Ты никогда не упоминаешь об этом, но все знают, что дон Эухенио владеет плантацией и ты, по-видимому, его единственный наследник.
Мигель кивнул.
— Но я не помню, чтобы мы когда-нибудь обсуждали судьбу принадлежащих тебе рабов. — В последней фразе звучало негодование.
Чувства друга поразили Мигеля.
— Мои рабы? Что ты хочешь этим сказать? Они вовсе не мои, — запинаясь, выпалил он и сразу же пожалел об этом. Он и сам понял, что его неуверенный, поспешный ответ звучит как оправдание. — Я хочу сказать, что…
— Мне не нужны твои объяснения! — оборвал его Андрес. — Это остается на твоей совести. Особенно если ты планируешь и дальше заниматься нашим общим делом.
— У меня нет собственных рабов, ими владеет мой дед. Среди нас есть и другие рабовладельцы. Почему сразу я?
— Я не придираюсь к тебе, я говорю с тобой как друг. Остальные здесь ни при чем. — В подтверждение своих слов Андрес положил руку на плечо Мигеля, затем взял его под локоть, и они зашагали по улице. — Ты пойми, брат, мы столько времени говорим об ужасах рабства, составляем документы и резолюции, которые положат конец этому гнусному пережитку прошлого. И ты прав: кое-кто из наших друзей владеет рабами, но это не мешает им толкать пылкие речи, будто их совесть кристально чиста. Тебе это не кажется лицемерием?
Я думаю, что, если мы действительно верим в то, что говорим, нам необходимо подать пример.
— Мы и так все время обсуждаем компенсации рабовладельцам. Трудно ожидать от людей, состояние которых целиком зависит от… — Он замолчал на полуслове и закрыл лицо руками. — Боже правый! Что я говорю?! Чьи это слова?
Андрес сжал его плечо:
— Теперь ты понимаешь. В наших обсуждениях и спорах мы по-прежнему забываем о том, что речь идет о живых людях. Даже мы считаем их своей собственностью. Да, брат, человеколюбию нам еще учиться и учиться.
Мигелю мало было известно о делах деда. Несмотря на то что тот частенько называл внука своим единственным наследником, старик ни разу не попытался научить юношу чему-то, кроме верховой езды, фехтования, выпивки, общения с дамами легкого поведения и азартных игр, в то время как бабушка и крестная доводили до совершенства его умение держать себя в обществе, столь необходимое сеньору из хорошей семьи. Проведя долгие годы под одной крышей с бабушкой и дедушкой, Мигель по-прежнему имел смутное представление о том, благодаря чему дону Эухенио удалось стать уважаемым членом колониального общества, тем самым обеспечив прочное положение всей семьи. Встречи с господином Уорти проходили либо в конторе поверенного, либо за закрытыми дверьми кабинета. Ни разу Мигеля не пригласили присоединиться к обсуждению дел в комнате со стенами янтарного цвета, пропитавшимися запахами выдержанного портвейна и сигар, сопутствующими беседам мужчин. Он знал, что основной рабочей силой на гасиенде Лос-Хемелос служили рабы, но, как и другие рабовладельцы — сторонники аболиционизма, Аргосо выступали за возмещение убытков вследствие освобождения рабов — такой точки зрения придерживались даже весьма либерально настроенные семьи.
