— Ай, твоя мама такая смешная!

— А что она сделала?

Элена с трудом сдержала смех:

— Она с твоим папой плыла на корабле, где было много лошадей и военных. И она дразнила его, что сядет на одну из лошадей и поскачет по волнам, как Персей на Пегасе.

— Кто такой Пер?..

— Персей — античный герой, а Пегас — крылатый конь.

Мигель посмотрел на гавань, усеянную высокими мачтами, — словно огромные булавки воткнули в сверкающую воду. Он попытался представить, как в солнечных лучах его мама верхом на крылатом коне скользит над кораблями и небольшими суденышками.

— А что еще мама делала?

Элена улыбнулась, хотя глаза остались серьезными.

— Ты ведь скучаешь по ней?

Мальчик наклонил голову и засопел, пытаясь сдержать слезы. Он скучал по няне Инес и по тому, как она гладила ему спинку, чтобы он поскорее заснул. А еще скучал по играм с Эфраином и Индио и по высоким башням, которые они строили из тех кубиков, что вырезал для малышей Хосе. Скучал по смеху Флоры, по ее песням, обращенным к деревьям, по ее рассказам о том месте, где она жила, когда была девочкой из леса. Он скучал по мастерской Хосе, запаху смолы, опилкам на полу, по завиткам стружки, выходившим из-под рубанка. Скучал по отцу. Мама говорила, папа отправился на небеса, и Мигель знал: она имела в виду, что он больше никогда не увидит отца. Мальчик скучал по тонким и мягким отцовским пальцам, которые гладили его волосы, по тому, как папа держал его за руку во время прогулок, по его ласковым объятиям. Скучал по его тихому голосу и нежному взгляду. Но в Сан-Хуане стоило в разговоре упомянуть папино имя, и бабушкины глаза наполнялись слезами, а дедушка принимался покашливать.

— Мы можем разговаривать о твоей маме каждый раз, когда ты захочешь, — продолжала Элена. — Я знаю ее с самого детства.

Мигель наморщил лоб. Ему трудно было представить маму или Элену маленькими девочками.

— А папу ты тоже знала? Когда он был мальчиком?

— Да, конечно. Донья Леонора — моя приемная мать.

Я выросла вместе с твоим папой и твоим дядей. Они были старше меня. И твоя мама встретилась с твоим папой на моем дне рождения. — Элена замолчала, и ее взгляд снова устремился в сторону Испании. Она покачала головой, словно воспоминание одновременно радовало и огорчало ее. — Бог мой! Послушай-ка церковный колокол! Без четверти двенадцать. Пойдем скорей обратно.

Они торопливо зашагали по узким улочкам, сторонясь пешеходов, конных военных, тележек, запряженных быками или ослами, торговцев с корзинами или мешками.

— Уголь! Кому уголь? — выкрикивал продавец угля.

— Маниок, маланга, ямс! — предлагал зеленщик.

— Дрова для прекрасных дам! — перекрывал лошадиное ржание пронзительный голос разносчика с огромной вязанкой на голове.

Спускаясь с вершины, мальчик заметил разницу между свежим ветром, задувавшим с моря, и воздухом у подножия холма. Он сморщил носик: запахи в этой части города — вонь от экскрементов животных, из открытых сточных канав, запах дыма, жареного мяса, пота — были неприятными.

— Когда у меня будет дом, я хочу, чтобы он выходил на море.

— Было бы красиво, — сказала Элена, — но грустно.

— Почему?

— Тебе пришлось бы постоянно смотреть туда, откуда ты пришел.

— Но я не пришел с моря, как ты.

— Ты прав, милый. Какая я глупая! Давай свернем здесь.

— Расскажешь мне про лошадь с крыльями?

— Конечно. Сегодня вечером я почитаю тебе о Персее и Пегасе.

Этим вечером Элена уселась в кресло-качалку возле кровати Мигеля и открыла толстую книгу с рассказами о героях и волшебных существах. Когда она дошла до того места, где Персей отсек голову горгоны Медузы и с потоком крови из нее вышел крылатый конь Пегас, она умолкла и обратилась к Мигелю:

— От этого тебе могут присниться кошмары.

— Не приснятся. Я видел, как Лучо убивал свиней и коз. Я такого не боюсь.

Элена, по-видимому, удивилась, однако дочитала чудесную историю до конца. Убедившись, что у Мигеля нет вопросов, она выслушала его молитву, уложила мальчика в постель, поцеловала в лоб и вышла из комнаты.

Засыпая, он вдруг ощутил легкость в теле и как будто взлетел над улицами Сан-Хуана. Воздух был чистым, а небо — ярко-голубым и ясным. Внизу крепость Эль-Морро с ее брустверами ощетинилась пушками в сторону океана. Он мчался вместе с ветром, то устремляясь к нежной зелени гор, то ныряя вниз, чтобы подразнить корабль с похожими на подушки парусами. Мигелю снилось, что он был Персеем, скачущим верхом на Пегасе. Он сражался с чудовищами и спасал принцесс, прикованных к скалам, о которые бились пенящиеся волны. Но, проснувшись, он оказался всего лишь маленьким мальчиком, всю ночь стремившимся за своей мечтой.

Ясным прохладным утром, за месяц до шестого дня рождения Мигеля, Бомбон и Элена отвели мальчика в школу дона Симона Фернандеса Лиля. Бомбон осталась ждать на улице, а Элена с Мигелем вошли внутрь.

— А! Вот и юный Аргосо, — сказал дон Симон. — Добрый день, сеньорита Элена. Садись сюда, — показал учитель и подвел Мигеля к первой парте. — Здесь ты будешь у меня перед глазами.

«Наверное, он хотел пошутить», — подумал Мигель, поскольку Элена улыбнулась и залилась румянцем. Тут как раз пробил колокол.

Дон Симон схватил со своего стола большой колокольчик.

— Спасибо, что привели его в мою школу. — Учитель поклонился Элене, и щеки у обоих еще больше покраснели.

— Дон Эухенио и помыслить не мог о другом учебном заведении. — Элена подошла к парте Мигеля и взяла в ладони его лицо. — Я приду после уроков и отведу тебя домой.

Она поцеловала мальчика в лоб и вышла из комнаты.

Бомбон, следуя за Эленой, помахала ему с улицы. Мысль о том, что они вернутся, утешала оставшегося в одиночестве Мигеля, а учитель тем временем направился к двери и стал звонить в колокольчик.

Классная комната была некогда гостиной жилого дома. Ставни высоких, от пола до потолка, окон открывались наружу, причем нижняя половина проемов была огорожена узорчатой кованой решеткой. Двойные двери вели с улицы в холл, который, в свою очередь, вел в галерею, окружавшую внутренний дворик со множеством растений в кадках и горшках. На ветках фикуса, возвышавшегося посредине двора, висело несколько клеток с птицами, так что канареечное пение отчасти заглушало уличный шум.

Ученики заходили в школу. Некоторые мальчики были чуть постарше, некоторые помоложе, но все, подобно Мигелю, щеголяли накрахмаленными хлопковыми костюмчиками. Волосы у всех были аккуратно причесаны, шеи и уши вымыты. Старшие ученики занимали задние парты, а младшие, показалось Мигелю, рассаживались согласно заранее установленному порядку — по возрасту, как выяснилось позже. Они острили, поддразнивали друг друга и обменивались шутливыми тычками, словно хорошие друзья. Трое из них оказались братьями, а два старших мальчика — кузенами. Все с любопытством поглядывали на Мигеля.

— Меня зовут Луис Хосе Кастаньеда Урбина, — с важностью представился мальчик, который сел рядом. — А тебя?

— Рамон Мигель Иносенте Аргосо Ларрагойти Мендоса Кубильяс, — ответил Мигель, которому едва хватило дыхания на то, чтобы добраться до последнего звука «с».

— Бог мой! — воскликнул Луис. — Не хотел бы я оказаться на твоем месте, когда профессор станет объяснять, как нужно писать наши имена.

Кто-то хлопнул Мигеля по плечу. Повернувшись, он увидел карие глаза, обрамленные густыми ресницами, и густые брови, принадлежавшие, казалось, совсем другому лицу, а не тому, с которого смотрели, потому что нижняя часть, с тонким носом и изящно очерченными губами, была совершенно иной.

— Дон Симон влюблен в твою тетю, только он бедный, и поэтому они не могут пожениться.

— Но тетушка Кириака такая старая! — удивился Мигель.

— Не в нее, — рассмеялся Луис Хосе. — В сеньориту Элену.

— Она мне не тетя, — возразил Мигель, но продолжить не успел, поскольку с последним запоздавшим учеником в комнату вошел дон Симон и костяшками пальцев постучал по столу: