Утро Леонора проводила за письменным столом, сочиняя письма. В день отъезда Рамона и Иносенте она отправила им вслед целый шквал предупреждений и инструкций, как выжить в суровых условиях, которые основывались на ее громадном опыте офицерской жены. Спустя несколько недель от сыновей пришли ответы, многословные и безликие. Леонора поняла, что их написала Ана, проигнорировав все материнские тревоги, хотя и узнала почерк своих мальчиков. В конце концов, после свадьбы она тоже составляла для Эухенио письма к его родным. Это входило в обязанности жены. Тем не менее она обиделась.

Леонора не сомневалась, что жизнь сыновей в действительности была куда суровее, чем Ана описывала в своих посланиях. И еще она знала: если, пожив в кампо, близнецы приедут в Сан-Хуан, то обратно они уже не вернутся. Она бы познакомила мальчиков с друзьями, которых завела в столице, и те уговорили бы Рамона и Иносенте последовать их примеру: поселиться в городе и выезжать на плантацию один-два раза в год на несколько недель, чтобы поездить верхом и отдохнуть.

Столичными друзьями Леоноры были плантаторы и сыновья плантаторов, некоторые из которых слышали о гасиенде Лос-Хемелос. Однако, когда она упоминала ее в разговоре, лица мужчин застывали, а женщины опускали глаза и начинали лихорадочно обмахиваться веером. Они знали что-то такое, чего не знала Леонора, но не говорили ей. Она рассказала об этом Эухенио, но он уверил жену, что не замечал подобных странностей. Элена смотрела на тетю с жалостью, тем не менее ничего ей не объясняя.

В тот день, когда Элена получила письмо, написанное самим Иносенте, и дрожащей рукой передала его Леоноре, та вскрикнула от радости, прочитав о желании сына жениться на их воспитаннице, а также его намерении вернуться в Сан-Хуан и помогать отцу с фермой в Кагуасе. Если Иносенте поселится поблизости от столицы, Рамон тоже вскоре переедет, независимо от того, что скажет или сделает Ана. Леонора знала: два ее мальчика не могли существовать друг без друга.

После убийства Иносенте Эухенио и Элена ходили вокруг Леоноры на цыпочках, как будто при упоминании Лос-Хемелоса она готова была разразиться проклятиями и обвинениями. Однако она оплакивала сына с тихим достоинством: заказывала новены, посещала мессы, часами молилась вместе с падре Хуаном или монахинями из монастыря Лас-Кармелитас, жертвовала на благотворительность от имени Иносенте. Леонора больше не напоминала мужу и воспитаннице о своих дурных предчувствиях. Смерть сына подтвердила ее правоту. Она не плакала, когда произносили его имя, и не говорила, что винит Ану в гибели мальчика. Теперь, когда сбылись ее худшие опасения, Леонора не хотела сглазить единственного оставшегося ребенка, поэтому свои страхи и нескончаемые опасения, по-прежнему ее терзавшие, старалась унять с помощью молитв и сладкого хереса, который принимала от бессонницы и нервов. Ее радовало, что после смерти Иносенте Ана больше не писала за Рамона письма. Каждая страница дышала печалью, он вдумчиво отвечал на материнские вопросы, хотя и не называл точной даты, когда они с Аной и Мигелем приедут в Сан-Хуан.

Прошло три с половиной года. Мигель, по словам Рамона, рос здоровым мальчиком, которого интересовало буквально все вокруг. Ану в своих письмах он упоминал редко.

Кроме того, заметив, что Элена все реже и реже получает корреспонденцию из Лос-Хемелоса, Леонора посчитала, что влияние Аны на сына стало ослабевать. И все-таки она не могла понять, почему они не возвращаются.

Леонора и Эухенио часто обсуждали поездку на гасиенду, но всякий раз, когда они писали сыновьям, а впоследствии Рамону, находилась причина, по которой сыновья не советовали этого делать. Объяснения приводились такие: путешествие на торговом судне, а затем долгий путь верхом стали бы тяжелым испытанием, особенно для Элены, которая не была столь искусной наездницей, как Леонора; а сухопутный маршрут пролегал через горную гряду, где многие дороги мало чем отличались от тропы, прорубленной с помощью мачете сквозь заросли.

Поездки по суше были опасны из-за угрозы нарваться на засаду весной и летом 1848 года, когда Сан-Хуан наводнили известия о восстаниях на соседних островах, чрезвычайно взбудоражившие город. Из добровольцев были сформированы отряды милиции в помощь военному гарнизону в Эль-Морро. Слухи о волнениях встревожили все слои пуэрто-риканского общества.

Эухенио, который пытался вести жизнь дворянина-землевладельца, отозвался на просьбу генерал-капитана графа де Реуса, когда тот лично попросил его возглавить добровольческий отряд ополченцев, поклявшихся спасти столицу от вероятных волнений.

— Но ты же ушел в отставку! — запротестовала Леонора.

— Но я еще не стар, — ответил он, — и достаточно силен, чтобы защитить тебя и Элену от поджигателей и убийц. Не тревожься так, дорогая. Наши испанские солдаты отважны, а у генерал-капитана достаточно опыта. Кроме того, ты ведь знаешь, я не могу спокойно слышать звук горна.

Он принял командование ополчением и следующие шесть месяцев посвятил учениям и перекличкам, происходившим ранним утром. Леонора вынуждена была признать, что Эухенио казался счастливее и спокойнее теперь, когда снова носил золотые эполеты, а его руки касались изукрашенной рукояти сабли.

События во внутренних районах острова еще больше иэбудоражили столичных жителей, и беспокойство Леоноры усилилось. В июле был раскрыт заговор рабов в южном городе Понсе, в пятнадцати километрах от Лос-Хемелоса. Невольники собирались убить хозяев и ограбить и сжечь их дома. Главарей нашли и пристрелили. Двоих человек, которые знали о заговоре и не донесли властям, приговорили к десяти годам тюремного заключения. Все остальные, причастные к преступлению, получили по сто ударов кнутом.

Месяц спустя один из невольников в городке Вега-Баха, неподалеку от столицы, предупредил хозяина о том, что несколько рабов собираются поднять восстание и убежать в Санто-Доминго. Лидер был арестован и казнен, а двух других участников заговора бросили в тюрьму.

Новости и слухи усиливали смятение Леоноры. Ночные кошмары, где ей виделись сыновья, убитые в джунглях, пробуждали ее от беспокойного сна. В Сан-Хуане, в окружении военных и рядом с Эухенио, они с Эленой чувствовали себя защищенными. Но кто позаботится о безопасности ее единственного сына? Кто защитит ее внука? Возможно, они уже мертвы, а известие об их гибели, как об убийстве Иносенте, вполне вероятно, придет только через несколько недель, и она уже не сможет с ними проститься.

В ноябре 1848 года вместо графа де Реуса был назначен новый губернатор, Хуан де ла Песуэла, который отменил чудовищные предписания «Бандо негро», но ввел новые ограничения. Он, например, запретил пользоваться мачете тем невольникам, кому это орудие не требовалось для постоянной работы.

Беспорядки стихли, жизнь вернулась в нормальное русло, однако кошмары мучили Леонору все чаще. Она страдала от учащенного сердцебиения, а его, без сомнения, вызывало ужасное предчувствие, что с сыном и внуком случится беда.

— Еще один год, Леонора, — сказал Эухенио в ответ на ее очередной вопрос, когда она снова встретится с Рамоном и увидит Мигеля. — Мы договорились на пять лет, помнишь? Остался год, а потом мы все сможем вернуться в Испанию.

— Я не в состоянии ждать целый год! Я мечтаю увидеть своего выжившего сына и внука. Я хочу посадить цветы на могиле погибшего сына. Я прошу слишком многого?

— Нет, моя дорогая, — ответил Эухенио, опустив руку на ее плечо. — Я тоже этого хочу. Но мы пришли к соглашению.

— Пожалуйста, Эухенио! — взмолилась она. — Они не вернутся к нам. Давай поедем к ним.

Эухенио начал было повторять свои доводы, но жена закрыла ему рот рукой:

— Слышать не желаю, что это невозможно.

Он поцеловал ее руку, взял в свою и сдавил пальцы жены.

— Я никогда не перечила тебе, Эухенио, — продолжала она. — Ни разу за все эти годы не оспорила твоего решения. Я следовала за тобой повсюду, куда бы ты меня ни позвал, и ждала тебя. Ждала в унылых съемных квартирах, в холодных городах Европы и пыльных деревнях Северной Африки. Я не подвергала сомнению твои суждения о том, что лучше для нашей семьи. Но сейчас… Я не сдамся сейчас, Эухенио. Не сдамся.