Пока он обнимал и целовал сыновей, Ана украдкой вытерла щеки тыльной стороной затянутой в перчатку ладони. Краем глаза она заметила изумленную улыбку на лице мужчины, с которым дон Эухенио только что разговаривал, и повернулась к незнакомцу спиной.

— Сюда. Ваш багаж доставят домой.

Дон Эухенио помог Ане усесться в экипаж, Рамон сел рядом, а Иносенте с отцом устроились напротив. Кучер, круглолицый мужчина с такой черной кожей, какой Ана еще не видела, забрался на одну из двух лошадей, щелкнул языком и, мягко натягивая и отпуская поводья, умело повез их сквозь толпу. Открыв зонтик, Ана заметила, что улыбнувшийся ей человек остался на пристани. Он поднял руку и помахал. «Каков нахал!» — подумала она, но тут сообразила, что махал он дону Эухенио, который ответил кивком.

— Кто это? — спросил Иносенте.

— Его зовут Северо Фуэнтес. Он работал на Родриго, и его рекомендовали взять управляющим на плантацию. Позже вы с ним познакомитесь.

Ана захотела рассмотреть мужчину получше, но, когда она обернулась, тот уже исчез.

Улица была настолько запружена экипажами, что они еле-еле двигались, и этим вовсю пользовались попрошайки.

— Прошу вас, сеньора, подайте несчастному, — заклинал один мальчик, чья левая рука заканчивалась обрубком чуть выше запястья.

— Ради бога, — просил другой, с его узкого лица кожа сходила лоскутами, такими тонкими и прозрачными, словно сброшенная кожа змеи.

С другой стороны к экипажу пристроилась женщина. Она шла молча, протягивая к ним руки, не отводя огромных умоляющих глаз.

Дон Эухенио отпихивал несчастных тростью, но те не отставали и продолжали вопить, а Рамон, Иносенте и Ана пытались на все это не обращать внимания. Но не получалось. Попрошайки были слишком многочисленны и назойливы.

Ана открыла сумочку, и нищие, решив, что она собирается подать милостыню, сменили репертуар.

— Храни вас Господь, сеньора, — благословляли они ее. — Да вознаградит вас Пречистая Дева за вашу доброту, сеньора.

Их полные признательности голоса привлекли новые мольбы, новые протянутые руки, и экипажу пришлось остановиться.

— Если ты дашь одному, остальные не отстанут от нас, — предупредил Иносенте.

— Я знаю! — раздраженно ответила Ана.

Она родилась в городе, где увертываться от попрошаек учили с самого детства. Она вытащила из сумочки носовой платок и промокнула щеки и лоб.

Разочарованные крики нищих сменились бранью.

— Уходите! У нас ничего нет для вас! — Иносенте ткнул тростью в грудь одного мальчишку, в плечо — другого.

Какой-то сорванец попробовал забраться в экипаж.

Дон Эухенио отпихнул его:

— Ты куда лезешь?!

Сквозь толпу пробрался всадник в военной форме и, сопровождаемый проклятиями и угрозами, отогнал попрошаек. Однако те ушли недалеко, просто переключились на экипаж, который ехал позади, и без того уже облепленный нищими.

— Все в порядке, полковник? — спросил военный, отдавая честь дону Эухенио.

— Спасибо. Теперь да. — Дон Эухенио тоже отдал честь. — Просто пытаемся добраться до дому.

Военный расчистил дорогу впереди, и вскоре экипаж въехал в ворота и направился вверх по холму. Дон Эухенио отряхнул рукава и лацканы своего белого костюма, хотя никто из попрошаек его ни разу не коснулся:

— Позор! Надо что-то делать с этими людьми.

— В каждом городе есть попрошайки, папа, — возразил Рамон, — а еще сироты и сумасшедшие. Сан-Хуан без них не мог бы считаться городом.

— Ты, вероятно, находишь ситуацию забавной, однако ваши мать и кузина не могут выйти из дому без того, чтобы их не оскорбили. Это возмутительно!

— А откуда столько детей? — поинтересовалась Ана.

— Здесь нет приюта, — объяснил дон Эухенио. — И сумасшедшего дома тоже нет. Некуда их поместить. А город очень быстро разросся. Власти со всем не справляются.

Дон Эухенио продолжал разглагольствовать, но Ана слушала вполуха. В горячем влажном воздухе было трудно дышать. Одежда пропиталась сыростью, семь сборчатых нижних юбок под тонкой батистовой тяжелым грузом давили на бедра, а голова, казалось, раскалилась добела, несмотря на капор и зонтик. Струйки пота стекали по шее и спине, сорочка промокла, пластины корсета впивались в ребра.

— Тебе нехорошо, дорогая? — забеспокоился Рамон. — Ты вся раскраснелась!

— Это все жара. Понадобится время, чтобы привыкнуть.

— Скоро будем дома, — пообещал дон Эухенио.

Ана никогда не видела ни такого яркого солнца, ни теней с такими четкими границами. Контраст между светом и тенью был таким резким, что глаза начинали слезиться, когда она пыталась разглядеть предметы внутри зданий или по ту сторону переулков.

Порт остался позади, однако пешеходам по-прежнему приходилось лавировать среди повозок, экипажей, конных и пеших военных. Кроме того, путь преграждали слуги с полными корзинами еды на голове или со связками хвороста. Босоногие портовые грузчики, в обтрепанных штанах и рубашках, переносили мешки и тюки с причала внутрь деревянных строении, разместившихся вдоль береговой линии и на прилегающих улицах. В Севилью стекались люди со всего света, тем не менее Ана не встречала раньше такого количества чернокожих мужчин, женщин и детей. И даже в портовых районах Севильи и Кадиса люди не таскали столь тяжелые грузы.

Ана ожидала, что Сан-Хуан окажется красивым городом. В конце концов, это была столица, основанная уже триста лет тому назад. Однако город имел какой-то незавершенный вид. Дорога, по которой они ехали, была изрыта глубокими бороздами. По сточным канавам, то вдоль одной стороны, то вдоль другой, текла зловонная черная вода. Ана читала, что правительство издало предписание строить все дома в столице из камня, но возле городских стен лепились друг к другу только лачуги и бараки, большинство из которых были сооружены из каких-то обломков и покрыты соломой или пальмовыми листьями. Повсюду без присмотра бродили собаки, свиньи и козы и поедали все, что могли вырыть из мусорных куч. Куры кудахтали и молотили крыльями, совершая короткие неуклюжие перелеты, дабы не попасть под колеса медленно продвигавшихся экипажей и копыта лошадей и вьючных животных. Жители лачуг были одеты в лохмотья, а дети и вовсе ходили голыми. Женщины носили тонкие хлопковые юбки и открытые блузки, обнажавшие плечи, а нечесаные волосы оставляли распущенными или прятали под тюрбан.

— Эта часть города, — сказал дон Эухенио, — не слишком ухожена, как вы можете заметить. В основном здесь живут либертос — рабы, которые воевали на стороне роялистов в войнах за независимость Испанской Америки. В знак признательности правительство предоставило им свободу и убежище на Пуэрто-Рико.

— Но здесь есть и белые тоже, — возразила Ана. — Значит, не все они либертос.

— Вряд ли вы знаете о том, что остров в течение нескольких столетий служил в качестве штрафной колонии, поэтому часть местных жителей — это дестеррадос, ссыльные, решившие не возвращаться в Испанию после окончания срока наказания либо не сумевшие туда вернуться. Другая часть — военные, которые завели здесь семьи. А некоторые, — дон Эухенио вздохнул, — приехали на Пуэрто-Рико в надежде разбогатеть, однако не смогли устоять перед бутылкой, картами и петушиными боями.

Экипаж продвигался на запад, и жилые кварталы теперь более или менее соответствовали ожиданиям Аны. Она рассматривала тесно застроенные улицы, где стояли двух — или трехэтажные каменные дома с балконами и глиняной черепицей. В большинстве из них на первом этаже располагались конторы и лавочки, а выше находились жилые помещения, о чем свидетельствовали колыхавшиеся на ветру кружевные занавески. Из женщин на улицах встречались теперь только служанки и торговки, в основном чернокожие.

Чем выше они взбирались, тем красивее становились дома и тем реже встречались конторы на первых этажах. Проехав небольшую площадь и свернув за угол, они остановились перед новым внушительным двухэтажным домом с резными дверьми. В кирпичную кладку была вмонтирована табличка: «Калле Палома, 9».