– Так когда он вам продукты в последний раз привозил?

– Не помню. Да ты сам посмотри в холодильнике, если он полный, то сына мой на днях и был, а если там пусто, то уж, значит, недели три как прошло, не меньше.

Миша открыл новый двухкамерный холодильник, выделявшийся своим чистым обликом среди прочего кухонного хлама. Холодильник был забит до отказа всякой снедью. Он взял пакет с помидорами, на котором белел ценник с датой – семнадцатое апреля и время – двенадцать двадцать две. Рыжиков был убит около шестнадцати часов того же дня. Горская находилась рядом с Разливом. Получалось, что Рыжиков в субботу закупил продукты, отвез их матери, а потом зачем-то приехал на берег озера.

– Скажите, Зоя Ивановна, в котором часу у вас был сын, приехав сюда в последний раз?

– Не знаю, я его не видела. Спала, наверное. Или к Савельевне на станцию ходила. Сын со мной разговаривать не желает, о чем ему со старой больной матерью говорить? Приедет, как кот, сам по себе, выгрузит харч и уедет. Вон холодильник какой огромный купил. Откупился! А мать ему не нужна. Зачем ему мать?

Александр Рыжиков был зарегистрирован в Петербурге, на Малой Посадской улице. Там же он и проживал. Он совместно с Андреем Левашовым являлся совладельцем туристической фирмы «Удача». Фирма процветала, и никаких претензий со стороны госслужб к ней не имелось. После смерти Рыжикова его часть капитала переходила к Зое Ивановне, поскольку никаких других родственников он не имел. Левашов был не только партнером Рыжикова по бизнесу, но и его другом. Поэтому и стал первым подозреваемым.

– Бизнес без трений не бизнес. Наверняка они что-нибудь не поделили. Наша задача – выяснить, что именно. Оттуда и плясать, – размышлял вслух следователь Тихомиров. – То, что доля Рыжикова достанется его матери, наводит на мысль, что Левашов постарается ее выкупить. Пожилую женщину, неискушенную в финансовых вопросах, легко обмануть и завладеть фирмой целиком. Наверняка Левашов преследует именно эту цель.

Оперативники были согласны со следователем. Мотив у Левашова, хоть и завуалированный, но имелся налицо. Доля Рыжикова, выраженная в цифрах, выглядела внушительно. «За такую и убить не грех», – подумал Антон.

Одно обстоятельство портило все дело. У Левашова на момент убийства было стопроцентное алиби. В то время, когда Рыжикову всадили нож в переносицу, он находился в ресторане на площади Победы. У него там была назначена деловая встреча. Партнер не пришел, и Левашов прождал его больше часа. Это подтвердили официант и метрдотель ресторана. Если допустить погрешность во времени определения наступления смерти, то все равно Левашов не успел бы – от площади Победы слишком далеко, чтобы оказаться в Разливе в момент убийства. Разве что долететь на вертолете.

– Киллера нанял, собака, – резюмировал Юрасов.

– Угу. Только киллер этот должен быть весьма специфическим, раз использовал такое приметное оружие. Дождемся экспертизы, может, она что-нибудь прояснит.

Эксперт с заключением не торопился, ибо, кроме ножа, проходившего по делу Рыжикова, у него на очереди был еще вагон и маленькая тележка вещдоков. И тоже срочных, и тоже неотложных. Нетерпеливый Юрасов, бессовестно пользуясь своей давнишней дружбой с экспертом Потемкиным, основанной на проживании в одном доме, постоянно ему названивал, напоминая о своей персоне, и взял-таки Николая измором.

– Ладно, приезжай, – сказал он по телефону. – Заключение не дам – не готово еще, но кое-что расскажу.

Антон не заставил себя ждать. Через полчаса он сидел в лаборатории и внимательно слушал Потемкина.

– Нож довольно-таки старый, ему как минимум лет двадцать. Изготовлен кустарным способом, можно сказать, на коленке. Такие ножи раньше делали пацаны для своих дворовых игр. Сейчас дети во дворах не играют, все больше за компьютерами сидят и по Интернету общаются. А вот раньше собиралась детвора разных возрастов и затевала игры: салки, прятки, казаки-разбойники – во что только не играли. В ножички, фантики, в карты по подъездам дулись на интерес и на деньги. Ножички – это отдельная история. Каждый уважающий себя пацан имел ножик. Их делали сами, выменивали друг у дружки, покупали. Начертят на земле круг, поделят его на сектора по количеству игроков, каждый стоит на своем секторе и по очереди «грабит» соседей. Воткнется ножик в землю – значит, можно грабить и присоединить отвоеванную территорию к своей. Чтобы воткнуть нож в землю, нужен навык, это только кажется, что все просто. Существуют разновидности бросков: с ладони, с плеча, левой рукой… Пацаны часами оттачивали мастерство, чтобы побеждать в игре.

– А родители? Как же они позволяли им играть с холодным оружием?

– Во-первых, в большинстве случаев ножи эти на холодное оружие не тянули: лезвие короткое. Во-вторых, пацаны обычно свои ножички от родителей прятали. Это сейчас мамы-папы своих чад аж до совершеннолетия всюду за руку водят, а раньше малышня во дворах одна гуляла, мамаши только в окна иногда поглядывали. Или поручали малышей старшим детям, и считалось, что те за ними присматривают. Я сам с четырех лет гулял под присмотром старшего брата. У нас с ним разница – два с половиной года. Какая из него нянька? Тем не менее мать не боялась нас вдвоем на улицу отпускать. Мы гуляли в своем дворе и в соседний на карусели ходили, а как подросли, так и вовсе по всему району бродить стали. И ничего с нами не случалось.

– То есть ты хочешь сказать, что этот нож родом из детства?

– Похоже на то. И еще хочу обратить внимание на рисунок на рукоятке. Скорее всего, это надпись. Такие буквы я видел на одной картине, привезенной моим знакомым из Африки.

– Ну и что же там написано?

– Ишь, какой быстрый! Я тебе не переводчик с черт-те какого на русский. Хочешь получить результат, наберись терпения.

– Ладно, ладно, я все понял. Как бы нам ускорить процесс? – льстиво улыбнулся Антон.

– Всем бы вам ускорить. Через десятку!

– Понял – не дурак.

Ближайший к управлению гастроном находился в десятом доме по Подьяческой улице. Его оперативники и прозвали «десяткой» и часто покупали там всякую съестную всячину для экспертов, чтобы побыстрее получить от них заключение.

– Ну, это не обязательно, – театрально изобразил смущение Николай, когда Юрасов вернулся с подношениями. Капитан держал в руке бутылку «Старого Кенигсберга» и пачку печенья с малиновой прослойкой. – Печенье не обязательно, говорю.

– Это я себе к чаю взял, – пояснил Антон.

Вику считали слегка придурковатой. Всегда. Нет, она не обижалась. Во-первых, уже привыкла, а во-вторых, на правду не обижаются. Для мужчин Вика была «прелесть, какая дурочка», дамы же, наблюдая рядом с ней очередного поклонника, язвительно говорили: «Дурам везет!» В жизни Вике скорее не везло, чем везло. Отец отсутствовал напрочь, мать работала посудомойкой в школьной столовой. И, что совсем плохо, в столовой той школы, где училась Вика. Сначала девочка этим очень гордилась – не каждый мог на перемене сбегать к маме, а она могла. Когда их класс обедал, Вика всем гордо говорила: это моя мама! Она показывала ручонкой в сторону приемки грязной посуды, где стояла женщина в белом халате работника общепита. «Ну и дура!» – сказала Маринка. У Маринки мама работала бухгалтером и с утра до позднего вечера пропадала в офисе. Ее даже на линейку в первый класс привела бабушка. Тогда Маринка назвала Вику дурой из обиды, но оказалась не так уж не права. Позже, когда Вика стала постарше, она узнала, что быть посудомойкой плохо. Ей этого никто не объяснял, она сама все поняла – по интонациям, с которыми взрослые и подражавшие им дети отзывались об этой профессии. Стало понятно плохо скрываемое брезгливое отношение учителей, которое они проявляли к Вике. Она-то думала, что это все из-за ее не слишком смирного поведения и плохого прилежания в учебе. А оказалось… Так мерзко, горько и ужасно больно. Ее словно бы при всех отхлестали по лицу! С этим пониманием весь мир для Вики вдруг перевернулся и из радостно-светлого стал неуютным и колючим. Краснов – еще тот оболтус, разгильдяй, с вечно невыученными уроками, забытыми тетрадями и формой для физкультуры, а вот его Светлана Николаевна любит и ругает как-то по-особенному. Вика не раз слышала, как в очередной раз, отчитывая Краснова, учительница говорила: «У тебя мама с высшим образованием, а ты…», или: «Мне жалко твою маму, такую умницу, с высшим образованием…» Она всегда делала упор на этом словосочетании – «высшее образование». Тогда, в пятом классе, Вика смутно понимала, что такое высшее образование. То есть, что такое образование вообще, она знала, и слово «высшее» тоже было понятным. Даже что такое высшее образование, она догадывалась, а вот почему из-за него такой ажиотаж поднимают, ей было непонятно. «Все профессии нужны, все профессии важны», – учили их в начальных классах, а потом выяснилось, что нужны-то нужны, но не все одинаково уважаемы.