Больше живым я его не видел. Я лишь помню его вздымавшуюся вверх сильно обветренную, с потрескавшейся кожей руку. По ней будто шли мурашки. Когда его доставали из воды, у меня не было возможности с ним поговорить: на берегу вокруг него столпилось много народа, как будто мухи слетелись на мед. Бедный папа! Он мог бы прожить по меньшей мере еще сорок лет, будь проклята та весна! Иногда мне хочется остановить смену времен года, сти. Затормозить, подпереть колесо деревяшкой, взорвать их привычный ход. Счастье, которое переживал папа, обустраивая свою лодку, было сродни ликованию гомосексуалиста, заключенного в мужскую тюремную камеру. Папин корабль и был им самим. На самом деле один не мог выжить без другого.
Я бросил колледж в среду, накануне папиных похорон. Артур встречал меня на вокзале, мы оба заплакали. А Жак был даже не в курсе, с ним невозможно было связаться, он находился где-то в Испании. По дорогое домой Артур не проронил ни слова. Мы заперлись в спальне. Мама распорядилась выставить тело в красной гостиной, где приторный аромат цветов смешивался с более тонким запахом шоколада. Она предпочла наш лом залу ритуальных услуг: дома-то ей не нужно было специально одеваться. Она не пошла в церковь. Нас туда привел Альдерик. Ведь папа был его сыном, единственным сыном, которого Альдерик не мог бросить.
Когда я вошел в церковь и встал за гробом, на щеках у меня был пушок. А после отпевания у меня уже росли усы. И я навсегда завязал с колледжем, сил больше не было, все, я поставил на нем крест, и никаким учебникам меня уже было не пронять. И дело тут не в умственных способностях — просто мне хотелось движения, прикосновения к вещам и общения с людьми.
Ладно. Довольно сюсюкать и выводить череду слезоточивых слов шариковой ручкой «North-rite» [5]. Твердый шарик, нежные слова. Сти! Бред какой-то.
К
Армия из картонных спичек? Торсы восковой белизны, зимняя униформа, синие головки, высокие головки в красном футляре: Thank you, спасибо, Come again, до свидания, Close Cover Before Shrinking, опустите головку, прежде чем чиркнуть. — Мне три дюжины. — Это коробки по двадцать пять? — Прошу напечатать на них мое имя золотыми буквами, а еще лучше — внутри, таким образом моя фамилия окажется в сотнях карманов твидовых, в клеточку, кожаных и кашемировых пиджаков — от Монреаля и Нью-Йорка вплоть до Иллинойса. Еще вчера я продал спички одному сборщику мусора, на грузовике которого красовался оранжевый номер из тех краев, это была почти что вывеска, на которой было больше букв, чем цифр (я уже и не помню каких). Бардак. Дырявая моя голова.
—Надо есть рыбу.
—А какая польза? В смысле, что это дает?
—Или принимать фосфор.
—Он у меня — на стрелках часов.
—Так, мне пора.
—Можно я прочту вам стихотворение?
—В следующий раз, я спешу.
—Значит, я прочту его чайкам.
—А что они тут делают?
—Они слетаются с реки на хлеб и отбросы. В полете они красивы, как бумажные самолетики, но на земле видно, что они — хищные, дерутся из-за ошметка колбасы, стараясь ухватить его своими желтыми клювами.
—Я вернусь в следующий четверг.
—Они развлекают детей, и от этого торговля лучше идет, так что я не жалуюсь. Пока!
Вообще, я не большой любитель чаек. Больше всего мне нравятся голубые сороки. Я еще к ним вернусь, когда у меня будет время, если сумею разобраться в своих бумагах, записях, фотографиях, квитанциях, счетах, черновиках, мыслях, словах, стихах. Они как груда песка: высыхают и постепенно осыпаются на солнце и ветру. Сегодня третий день августа, и жарит так, словно включили монастырское отопление. На темном асфальте шоссе возникают миражи — деревья, цветы, машины, тюки, дети, кипящий лук. И только на краю поля, под сенью гигантского вяза, спит на четырех ногах, как на четырех кольях, наша лошадь Мартир: у Мартира, должно быть, полные ноздри мух и с боков стекает пот. Я не устаю вытирать ладони о фартук и понимаю, что без холодного пива мне ничего не написать. Скотская страна! То жар, то хлад, середины нет, ей-богу. Плевать мне на Жака Картье [6]. Как бы я хотел увидеть Джонсона [7]или Лесажа [8]посаженными на кол, но все, чего они заслуживают, в смысле, жить здесь — полный маразм! Я бы приказал их посадить на египетский крест [9], да и то только потому, что по натуре я не злой. Но бывают дни, когда у меня кровь приливает к лицу, подобно ударяющей в нос горчице: мы слишком сильно любили, слишком много прощали, но так жить нельзя, а уж тем более писать книгу.
Идея написать книгу не пришла мне сама собой. Я не из тех, кого ранним утром посещает Святой дух, чтобы объявить: ваша жена беременна. И вовсе не от соседа, и не надо вам также кивать на какого-то там Анри, будьте добродетельным, Иосиф, это семя Божье, которое проторило себе путь. Но сие — явно не мой случай, я иду по жизни, словно мне дали пинка под зад в армейском строю, или как депутат, которого все время надо о чем-то упрашивать... Конечно, я жертва обязательного образования, и это, вероятно, что-то да значит в моей биографии. Невежде не о чем беспокоиться. Но если вы грамотный, вам неймется во всем разобраться, потому что образование побуждает желание понять, рождает мечты, хочется строить планы. Начитанный человек обычно мучается и испытывает беспокойство. Проклятье да и только! Обязательное образование придумали буржуа, то есть богатые, которые в одиночку портили себе жизнь вопросами, так и не находя на них ответов. Остальные, среди которых менее ста лет назад был бы и я, — могли невинным и чудесным образом наслаждаться жизнью. Богатые решили: обяжем бедных читать, писать, считать, говорить по-латыни, узнать, что значат косинус и синус, что такое полуостров, зачем нужен магний, развивается ли вширь наша планета и является ли Наша Солнечная система одной из самых мелких в космосе, где находится ад, кто такие пять великих рас и что вы сделали с чертовыми дикарями краснокожими и как индустриализация пришла в Калифорнию? Возьмите в руки линейку: если два человека выехали из точки «b» на сером автомобиле, который мы назовем «x», со скоростью «у», то значит ли это, что колыбель западной цивилизации рождалась под азиатские песни? Поскольку атом делится на протоны и нейтроны, а последние И еще дальше, что произойдет, если два голубоглазых кролика и десять крольчих с рецессивными признаками будут иметь длинный ворс? Образованные люди знали, что делали: распределим между собой тяжесть общего бремени — но стоп! Это отнюдь не значит, что нужно делиться деньгами. Идея написать книгу не пришла мне сама по себе, ее не доставили с нарочным и она не явилась но почте.
Должно быть, во мне давно зрела эта потребность, мне нужно было выговориться, слишком многое меня переполняло, но я все не решался. Да, да именно так. Конечно, я слышал разговоры о шофере такси, который опубликовал что-то вроде романа, в котором он описывал свои приключения в машине: как он принимал роды на заднем сиденье своего парижского «шевроле», в результате чего на свет появился здоровый карапуз весом семь фунтов одиннадцать унций, или как он спас от самоубийства пьяненького безработного, перепутав дверь одним дождливым утром, а кроме того, он пересказывал подробности личной жизни своих клиентов, которые те считали нужным сообщить, пока его такси стояло в пробке. Должно быть, остановившийся автомобиль располагает к исповеди.
Мой брат Жак (у него рост пять футов, десять дюймов, а вес сто восемьдесят четыре фунта, он старше меня на три года, а его любимая птица — скворец) также пересказал мне одну книгу, опубликованную в Париже, во Франции. Это мемуары отошедшей от дел матроны — содержательницы борделя и к тому же большой прохиндейки. Я вообще-то не уверен, так как книги еще не читал, но Жак обещал мне ее привезти. Жак говорит, что все, о чем она пишет, чистая правда и к тому же имеет документальную основу. Эта дамочка рассказывает о пороках своих клиентов, зачастую иностранцев. Среди них был один, который обмазывал себя клеем, а потом просил девиц облепить его перьями из подушки, чтобы ранним утром голым петь петухом в узких зеленых коридорах того самого заведения. Жак говорит, что многим людям свойственны извращения, до каких тут еще не додумались, но наш кардинал не дремлет и зорко бдит. У меня такое впечатление, что, когда и нашего брата-канадца понесет вразнос, от нас заискрит, как из-под колес троллейбуса, касающегося заиндевелых проводов в февральскую стужу. И червякам нечего будет делать в наших яблоках, когда мы подпустим к ним змия. Ну а пока змий выглядит сущим придурком, потому что облаченная в светло-голубое одеяние и с желтыми звездами во лбу Дева Мария мать Иисуса давит того змия своим каблуком, подобно тому, как расплющивают крысу, застрявшую под кухонным линолеумом: вскарабкиваются на стул, набирают воздуха в легкие и потом чем-нибудь — бац! Она и оглянуться не успеет. До сей поры змий еще дремлет, но во Франции, да и в Англии, он уже вырвался на свободу, и, конечно, он найдет способ доползти и до нас. Это случится, когда у Святой Богоматери Марии затечет нога. Сти! В конце концов у любого когда-нибудь могут одеревенеть конечности.
