Так что стоит прожить ее блондинкой

Bravo— вечность

Bravo— блеск

Но лучшая подруга блондинки

Это Scottyмягкая как кошка

красивая как ромашка

сильная как Мартир

Scottyнепромокаема,

как зимородок, как белые бакланы

которые выплывают один за другим или несколько сразу

чтобы нырнуть

вдоль прозрачных нейлоновых чулок

не требующих специального ухода,

потому что чулки Fascination— с гарантией три недели и ни одной затяжки

В ресторане

На моей стене

сидят красотки в таких чулках,

они натянули их повыше,

чтоб ноги казались подлиннее

и красивее, к тому же они удобны в носке

Мой сын не любит стирать

Но в коробке со стиральным порошком Tide

Лежит тигренок, белый слоненок

Почувствуйте разницу

Доверьтесь Tide

Ваше грязное белье станет ослепительным

Если вы тратите полжизни на уборку

Mister Netк вашим услугам

Да здравствует армия!

Целое войско активных кристаллов

Защитит вас,

Людей активных,

Людей бодрых, людей счастливых,

Людей непринужденных

Хозяев своей судьбы, отважных героев

Которые глотают медицинские препараты

Чтобы и внутри у них все сияло

Как у General Motors

И никакой перхоти на спине.

Как у моего учителя литературы

Отца Танге —

Он не знал, как бороться с перхотью

Но если бы он воспользовался шампунем Head and Shoulders

Эх, старина!

Ты можешь вернуть себе радость жизни

Даже если носишь вставную челюсть

Потому что зубная паста Crest

Это защита твоим зубам (от 21% до 49%)

В нем

Флоуристан и

Кабестан

Жили-были Адам и Ева

Они съели запретный плод

И этот грех,

Словно плитка шоколада,

Со вкусом карамели внутри,

Откусишь — наслажденье

Это шоколад Cadbury

Белые зубы, отстиранная одежда

Никаких запахов

Руки — как шелк

Здоровое тело

Ты сам для Непорочного Зачатия готов!

Я не представляю,

Чего ради я сижу в четырех стенах моего сада

Ведь этим людям не терпится

Чтобы я запачкал их асептизированный мир.

Вот я снова стал бойскаутом, сти, как и раньше, когда им был Жак. Мне было 17, а ему 20, и мы тогда мечтали изменить мир, уверенные в том, что справедливость и истина будут у наших ног. Я опять во власти той же идеи. Я буду конструктивным. Я создам себе идеальную читательницу, девушку с рекламы, с карими глазами и такой же увесистой грудью, как и ее нос, она будет моей душеприказчицей, моим психоаналитиком, моей пай-девочкой, моей обожательницей. Со мной она узнает, что такое грязь. Она будет упиваться моими словами, как холодной пепси-колой. Она будет улыбчивой и доброй как пятилетнее дитя. Им пришла идея направить меня в писательство как пускают легкий кораблик участвовать в парусной гонке? Но я-то обдам их брызгами!

Г

—Франсуа! Франсуа!

—Кровосос, ау!..

—Франсуа Галарно!

Артур с Жаком, видимо, решили меня отсюда вытащить. Но напрасно они сигналят изо всех сил, как принято у греков на свадьбах, им не потревожить моего сна, а я не отзовусь. Они будут настаивать: дома я всегда вставал позже всех, они меня трясли, стаскивали одеяло на пол, лили воду за шиворот, они и сейчас не уймутся, я их знаю. Если уж они взялись за дело вдвоем, то до победного конца. Когда они нашумятся вдоволь, а я пойму, что они не бросят свою затею и к тому же мне станет ясно, что в своей неуемности они будут мешать мне работать (все же я привык к определенной тишине), я натяну штаны, приставлю к стене стремянку, поднимусь по ней с бьющимся сердцем, чтобы оглядеться вокруг, да и вообще, это ведь впервые за три недели я поддамся соблазну взглянуть поверх стены. Они будут стоять по ту сторону, около оврага, размахивать руками и кричать:

—Франсуа, посмотри, что Артур тeбе купил!

—Если меня так долго не было, это потому, что нелегко было починить твой фургон.

—Как ты гам? Иди сюда, давай вместе поглядим!

—Я даже отдал в ремонт крылья, они совсем проржавели. Смотри, у тебя четыреновые шины.

Они, наверное, выкупили мою закусочную. Артур наверняка узнал от нотариуса, что я собирался от нее избавиться, кроме того, он, должно быть, попросил механика починить мой старый автобус, чертов Артур, он такой внимательный, добрый, как Альдерик, знает, когда и кому дать, пот он, «Король хот-догов» на четырех колесах, сверкающий, элегантный, блестящий, как праздничная передвижная платформа на карнавале в Квебеке. Жак сядет за руль повыпендриваться, даром, что ли, он теперь истошно сигналит.

—Ты выходишь или как?

—Теперь-то мы будем вместе.

—Уже не расстанемся, вот увидишь!

—Давай, иди же! Смотри, так и дождь пойдет, пока ты будешь сидеть за своим забором.

—Не валяй дурака!

—Автобус-то теперь выжимает пятьдесят миль в час, и это в гору...

—Бери чемодан, поедем все втроем.

—Куда?

—К маме.

—Нужно отвезти ей шоколадных конфет.

—И книжек.

—Прихвати свою, знаешь, как ей будет приятно?

—Иду.

Я вернусь в дом выключить свет и телевизор, запихну несколько свечей в свой рюкзак, джинсы, печенье, мои тетрадки.

—Мне нужно перекинуть лестницу с другой стороны, подстрахуйте.

Они подставят мне свои руки, и мы обнимемся, смеясь, толкая друг дружку, и это будет означать — не на жизнь, а на смерть, один за всех, все за одного, король умер, да здравствует король! Потом мы бегом ринемся в закусочную, соседи будут недоумевать, что это мы вдруг распелись, но они быстро узнают папины мотивы и песни, которые вечерней порой разносились над озером, достигали каменных стен церкви, а затем затихали.

И будет белое шоссе, и фонари будут стоять как часовые со слегка поникшими головами, потому что они вот уже три года как без отдыха и все надеются, что когда-нибудь, получив команду, все же придет им смена. Это будет большой праздник: мы остановим автобус за городом, в поле, я встану к плите и поджарю им мясо и булочки, они конечно же захотят пива. Сидя на крыше закусочной, спустив ноги и болтая ими, мы будем есть сосиски и презрительно поглядывать на идущие мимо машины, а водители за рулем испугаются этих придурков, пляшущих на крыше устаревшего автобуса, который выехал прямо из эпохи безумных лет или из музея. Затем мы продолжим путь, бросая через окна конфетти из разорванных в мелкие клочья бумажных салфеток. Наступит ночь. На границе, в Роус-Пойнт, наш автобус подвергнут досмотру и перевернут все верх дном, потому что мы будем выглядеть, как контрабандисты, заговорщики, но потом таможенники все поймут и посмеются вместе с нами, я угощу их квебекскими хот-догами, пальчики оближешь: американцы-то знают, что такое хороший хот-дог. Мы по очереди будем спать на полу, сменяя друг друга за рулем, и приедем свеженькими в Лоуэл, где мама найдет своих кровососов здоровыми, прожорливыми, веселыми и довольными.

Мы с трудом отыщем ее дом: в маленьких городках — извилистые улочки, и два или три раза идя по кругу, нам придется упереться в один и тот же тупик, но в конце концов какой-нибудь душевный молочник — он уже с четырех утра на ногах — нам скажет:

— Идите за мной, я вас туда отведу.

Дом будет, конечно же, старым, деревянным, выкрашенным в белый цвет и с зелеными ставнями. На крыльце мы немного стушуемся, но потом начнем весело спорить, кому звонить первому. Потом дверь широко распахнется, « Mrs. Galarneau. Of course, come in. Marise! Some visitors for you» [72]. И мама спустится по лестнице — она, оказывается, только что уснула — и, подхватив полу своего пеньюара одной рукой, а другую протянув нам навстречу, устремит на нас увлажнившиеся глаза в обрамлении длинных обсыпанных росой ресниц, и скажет, смеясь: «Родные мои, а вы что тут делаете? Я вас и не ждала. Ну надо же! Ваш отец на рыбалке, он будет так вам рад!» Она постареет, она лишится памяти, ее черные волосы поседеют, щеки впадут, руки покроются морщинами, но мы скажем ей: «Мама, ты совсем не изменилась, ты такая, как была раньше, нам всем троим так тебя не хватало! Альдерик шлет тебе нежный привет, он сказал, что приедет следующим летом. По дороге на море в Кейп-Код он к тебе обязательно заедет, а пока посмотри, какими мы стали сильными».