— О том, что песок тамошний, речь никогда и не шла. По крайней мере не шла о пляжах Остии. Что он сделал, я не знаю. Может быть, песок имеет для него некое символическое значение. Мне доводилось видеть под микроскопом и песок, и многое другое, но вот этого я еще не видела.

Доктор Франц подстраивает резкость и увеличение.

— А вот это еще интереснее.

— Может быть, эпителиальные клетки? Кожа? — Скарпетта рассматривает то, что на экране. — Нет, в деле Дрю Мартин ни о чем таком не упоминалось. Нужно позвонить капитану Поме. Все ведь зависит от того, что представляется важным. Или что заметили. Ни в одной самой передовой полицейской лаборатории нет инструментов, подобных этому. — Она имеет в виду микроскоп «ВизиТек».

— Ну, будем надеяться, они не использовали масс-спектрограф и не сожгли в кислоте весь образец. А иначе и для повторного тестирования ничего не осталось.

— Нет, спектрографом они не пользовались. Только спектрометром. Кожные клетки должны бы сохраниться, но я не уверена, что они там есть. По крайней мере никто о них не упоминал. В отчетах — ни слова. Нужно позвонить капитану Поме.

— Там сейчас семь часов вечера.

— Он здесь. То есть в Чарльстоне.

— Теперь уже я чего-то не понимаю. Вы же вроде бы говорили, что он карабинер или кто-то в этом роде. В общем, не из чарльстонской полиции.

— Приехал прошлым вечером. Весьма неожиданно. Зачем, не спрашивайте — я понимаю меньше вашего.

Досада еще не улеглась. Накануне Бентон преподнес не самый приятный сюрприз, объявившись дома у Скарпетты с капитаном Помой. Она так изумилась, что на мгновение даже потеряла дар речи. После супа и кофе мужчины удалились. Бентона она с тех пор так и не видела, чувствует себя обиженной и несчастной и не представляет, что скажет ему при следующей встрече. Утром, перед вылетом в Ноксвилл, она даже подумывала, не снять ли кольцо.

— ДНК, — говорит доктор Франц. — Так что отбеливатель применять не будем, хотя сигнал был бы намного лучше, если бы мы убрали весь этот мусор, кожные клетки и выделения. Если это они.

Перед ними как будто небесные созвездия. Что они напоминают? Животных? Или это ковш. Есть ли у луны лицо? Да что же это такое? Скарпетта решительно изгоняет из мыслей Бентона и пытается сосредоточиться.

— Обойдемся без отбеливания и на всякий случай попробуем проверить на ДНК. Эпителиальные клетки в продуктах выстрела встречаются нередко, но лишь тогда, когда руки подозреваемого обрабатывают клейкой карбоновой пленкой. Вот почему то, что мы видим — если это кожа, — не имеет смысла. Разве что клетки попали с рук убийцы или уже находились на оконной раме. Любопытно, что стекло было вымыто и вытерто, чему в доказательство наличие белых хлопковых волокон. Между прочим, грязная футболка, которую я нашла в прачечной, тоже белая и из хлопка, но что это значит? Практически ничего. Любая прачечная — настоящая свалка всяческих волокон, такое уж место.

— При таком увеличении все свалкой становится.

Доктор Франц щелкает мышкой, меняет положение и наклон пушки, и электронный пучок бьет в область разбитого стекла. Трещины под высохшей полиуретановой пеной напоминают каньоны. Смазанные белые формы могут быть также эпителиальными клетками, а борозды и поры — отпечатком кожи некоей ударившейся о стекло части тела. Здесь же фрагменты волос.

— Кто-то либо ударился о стекло, либо его выдавливал. Может, оттого и треснуло? — размышляет вслух доктор Франц.

— В любом случае это не ладонь и не стопа — нет папиллярных узоров, — указывает Скарпетта. Из головы не выходит Рим. — Может быть, пороховой мусор не был занесен с чьими-то руками, а присутствовал в песке.

— Хотите сказать, еще раньше? До того, как…

— Возможно. Дрю Мартин не застрелили. Это установленный факт. Однако же песок в ее глазницах содержал барий, свинец и сурьму. — Скарпетта на секунду задумывается. — Он засыпал в раны песок, а потом склеил веки. То, что мы принимаем за продукт выстрела, могло быть у него на руках, а в песок попало, потому что он до него дотрагивался. А что, если эти продукты уже были в песке?

— Впервые слышу про такие издевательства. Куда катится мир?

— Надеюсь, больше мы о чем-то подобном не услышим. А что касается вашего вопроса, то я задаюсь им чуть ли не всю жизнь.

— С вашим предположением согласен. Во всяком случае, оснований для возражений у меня нет. — Доктор Франц кивает на монитор. — Но тогда вопрос следует поставить так: песок на клее или клей на песке? Песок на руках или руки в песке? Клей в Риме… Вы сказали, что они не применяли масс-спектрограф? А ИСПФ?

— Не думаю. Клей цианоакриловый. Больше мне ничего не известно. Можно бы попробовать ИСПФ и посмотреть, какой молекулярный отпечаток получится.

— Хорошо.

— Проверим клей с окна и с монеты?

— Конечно.

Действие инфракрасного спектрофотометра Фурье основано на концепции, гораздо более простой, чем можно предположить исходя из его названия. Химические связи молекулы поглощают световые волны определенной длины и дают аннотированный спектр, столь же уникальный, как и отпечаток пальца. На первый взгляд их открытие не таит в себе никакого сюрприза. Спектр клея на окне и клея на монете один и тот же, но ни Скарпетта, ни доктор Франц его не узнают. Молекулярная структура не соответствует метилцианоакрилату обычного суперклея. Здесь что-то другое.

— 2-октилцианоакрилат, — говорит доктор Франц. На часах уже половина третьего. — Что это может быть, не представляю. Ясно только, что какой-то адгезив. А что с клеем в Риме? У него такая же молекулярная структура?

— Не думаю, что это кого-то интересовало, — отвечает Скарпетта.

Исторические здания в мягком свете иллюминации, и белый шпиль собора едва не пронзает луну.

Звезд нет, и небо неотличимо от океана. Дождь стих, но ненадолго.

— Мне нравится ананасовый фонтан, да только его отсюда не видно. — В своей роскошной комнате доктор Селф разговаривает с огнями за окном — это куда приятнее, чем говорить с Шэнди. — Он там, далеко, у воды, за рынком. Летом в нем плещутся детишки из бедных семей. Когда живешь в дорогих апартаментах, настроение портит постоянный шум. Слышишь? Это вертолет. Береговая охрана. А еще военные самолеты. Громадные, как летающие линкоры. Каждую минуту. Проносятся чуть ли не над головой. Впрочем, ты о самолетах больше меня знаешь. И на что только идут деньги налогоплательщиков?

— Я бы не рассказала, если б думала, что ты перестанешь мне платить, — отзывается Шэнди.

Вид ее не интересует, хотя она и сидит в кресле у окна.

— Выбрасываются на ветер, а результат — еще больше смертей. Мы же знаем, что случается, когда эти мальчики и девочки возвращаются домой. Мы слишком хорошо это знаем, не так ли, Шэнди?

— Дай мне то, о чем мы говорили, и, может быть, я оставлю тебя в покое. Мне ведь нужно только то, что и другим. Ничего плохого в этом нет. Плевала я на Ирак. И сидеть здесь часами, переливая из пустого в порожнее, мне совсем не интересно. Хочешь потолковать про политику, отправляйся в бар. — Она смеется, и смех у нее неприятный. — Стране Буша есть чем гордиться, потому что мы ненавидим арабов и педиков, не спускаем младенцев в унитаз и не продаем их по кускам для медицинских исследований. Мы любим яблочный пирог, пиво «Будвайзер» и Иисуса. Да, и еще трахаться. Ладно, дай мне то, за чем я пришла, и я заткнусь и свалю домой.

— Как психиатр я всегда говорю: «Познай себя». Но к тебе, милая, это не относится. Рекомендую — не старайся познать себя.

— Одно точно, — ехидно замечает Шэнди. — Марино, когда завязал со мной, наверняка завязал и с тобой.

— Он поступил в точности так, как я и предрекала. Не тем местом думает.

— Ты можешь быть богатой и знаменитой, как Опра, но ни слава, ни влияние не способны завести мужчину так, как это делаю я. Я молода, хороша собой и знаю, чего им надо. А еще я умею делать так, что со мной их хватает на такой забег, о каком они и не мечтали.