Лепота! Информация пошла вначале тоненькой струйкой, а потом и полноценным широким ручьем. Работа тоже на месте не стояла, продвигаясь вперед совершенно для меня пока непонятными аритмичными рывками. То я лихорадочно наносил краски, не совсем соображая, как, сколько и почему именно таких цветов, то я застывал на месте, пытаясь рассмотреть в мешанине мазков то самое нечто, которое и называется искусством. Кажется, именно рассказ о местном городе Макиль мне и мешал больше всего окунуться в экстаз творения. Ведь приходилось не только внимательно слушать, но и частенько задавать наводящие вопросы, подталкивать рассказчицу в нужном направлении.

Но с другой стороны, именно изучение местной истории и взаимоотношений как раз не позволяло мне ввалиться в работу всем сознанием без исключения, каждой клеточкой моего мозга и каждой мышцей моего тела. Именно из-за той самой аритмичности мне и удавалось поэтапно следить за своей деятельностью и не уходить за пределы здравого рассудка. Да-да! Именно так: пределы здравого рассудка! Потому что в некоторые моменты я неожиданно «проваливался» в творческий ажиотаж и осознавал себя вдруг страшно возбужденным, стоящим возле не замолкающей ни на секунду Ксаны. Кажется, она меня в этот момент очень боялась, потому и говорила без остановки. Ее голос возвращал меня в реальность, я делал вид, что поправляю ей прическу или расправляю покрывало рядом с изумительным телом, и, пиная мысленно ногами свои инстинкты самца, вновь возвращался к мольберту.

Так что моя идея под лозунгом «Болтун – находка для шпиона!» оправдала себя на двести процентов. Очень много узнал о данном городе Макиль и сумел себя удержать от конкретного изнасилования. Потому что вряд ли бы Ксана, пылающая ко мне, мягко говоря, антипатией, сделала бы в мою сторону хоть малюсенький шажок обольщения. У нее даже интонация была самой что ни на есть сухой и полной канцеляризма. Так может рассказывать только настоящая канцелярская крыса. Но это мне и помогало.

После второго часа интенсивной работы к нам через решетку заглянул поставной. Ни слова не говоря, присмотрелся, как я, весь заляпанный краской, творю, и, с недоумением прислушавшись к речитативу своей секретарши, так и ушел молча.

Второй раз он появился еще часика через полтора. Но на этот раз был не один, а со старшиной Бореем. Оживленно переговариваясь и обсуждая какого-то там торговца и скандал, с ним связанный, они по-хозяйски вошли в камеру-мастерскую, зашли мне за спину без разрешения и стали бесцеремонно рассматривать созданное на полотне изображение.

Не знаю, как другие художники, но когда за моей работой вот так кто-то с пыхтением следит, да еще у меня из-за спины, у меня начинает все падать: и кисти, и краски, и тряпки, и… Ну все, короче. В том числе и желание работать. Но тут, как говорится, не гаркнешь: «Чего приперлись?!» Кто платит, тот и заказывает музыку.

Так что я просто прекратил работать, отошел в сторону и спросил:

– Ну и как? Возьмем первое место на конкурсе картин?

Борей стоял красный и смущенный, что особенно контрастно смотрелось на фоне его белых волос. Сергий – со слишком уж многозначительной улыбкой и облизываясь. Как я понял потом, уже позже, картина, а вернее, начальная заготовка картины получилась при всей своей размазанности и незавершенности слишком эротичной. Скорее всего, даже более эротичной, чем возлежащий на кровати оригинал. Это и предопределило дальнейшие события.

– Борей, забирай Михаила, и посидите пока в дальнем коридоре, – странно осипшим голосом скомандовал поставной. – Я вас потом позову.

Старшина тут же подхватил меня за локоток и уволок на выход. Я по своей наивности, а может, в опасениях быть в чем-то заподозренным вначале стал думать самое плохое: сейчас Сергий начнет допрашивать Ксану на предмет наших возможных шашней или чего посущественнее. А зная его неуемный и строгий нрав, можно было предположить и рукоприкладство. Поэтому даже вздрогнул, когда минут через пять до нас все-таки донеслись женские стоны. Потом послышалось и мужское рычание. Затем стоны стали достигать крещендо, и я все прекрасно понял: дело совсем не в рукоприкладстве. Поставной не сумел, а может, просто не захотел укротить свои неожиданно вспыхнувшие похотливые желания.

Вот она, сила искусства! Гордость и грусть – в одном флаконе. Для кого признание его таланта, а кому-то – очередное моральное унижение.

«Хотя чего это я так думаю? Скорее всего, этот гигант опять воспылал страстью к своей разбалованной, капризной лапочке и сейчас с помощью интенсивной любветерапии выпрашивает у красавицы прощения за свое скотское поведение. И, судя по ее ответной реакции, которая становится все громче и громче, свое прощение он уже получил. Или еще только получит?..»

Заметив, что я совершенно не слушаю его отвлекающий рассказ о торговце, Борей меня толкнул в плечо:

– Ты чего это кривишься и сомневаешься?

– Думаю, простит ли Ксана Сергия.

– Ха! Такие, как он, у таких сучек не просят. Вот увидишь. Тем более что уже у него новая красотка на месте секретарши сидит.

Такая новость действительно не оставляла «бывшей» никаких шансов. Но я все равно продолжил сочувствовать:

– Жалко.

– Кого?! Эту сучку?! – взвился старшина. – Ты бы знал, сколько она у меня крови попила за последние лутени! Хорошо, что у меня волос белый и седина не так в глаза бросается. А скольких парней из-за нее довелось со службы уволить! Мало того, три человека по ее вине сейчас гниют в принудительном войске на самом Дне!

И это он сказал таким тоном, что я сразу невзлюбил это «принудительное войско» всеми фибрами души и чуть ли не до обморока испугался неведомого Дна. Но отвечать на такое что-то следовало, поэтому я только в ужасе и прошептал:

– Не может быть!

– Ха! Еще как может! Только и удалось вымолить ребятам отправку не на год, а всего на пять лутеней. Но и за такое время там редко кто выживает. А если честно, то срок не имеет значения, все равно оттуда не забирают.

– О-о-о! – Сказать что умнее мне в голову не приходило.

– Вот тебе и «о»! Нашел кого жалеть… Тьфу! – Альбинос прислушался. – Ха! И сейчас вона как изгаляется! Старается, сволочь! А зря. Ничего у нее не получится. Ух, страсти сколько!.. Притворщица, подлее которой свет не видывал! Видимо, вернулись ей все проклятия обиженных да пострадавших! Сергий мне уже успел признаться, что в последние рудни сам ее еле выдерживал.

Он еще успел поведать мне кучу подробностей о подлом и склочном поведении бывшей секретарши, а я сочувственно кивал, вспоминая народную мудрость: «От тюрьмы и сумы не зарекайся!» Всего несколько часов назад эта фифа унижала окружающих, а сейчас вот сама находится на дне социальной лестницы. Хотя больше всего меня сейчас волновал вопрос: что такое Дно? И почему там принудительные вояки гибнут с такой невероятной скоростью? Ну а раз есть принудительные, то чем от них отличаются добровольные воины? Скорее всего, служба там и почетна, и не настолько опасна. Ведь недаром меня уже спрашивали, не желаю ли я пополнить их доблестные ряды. Или это все-таки гладиаторы?

«Вот напасть! И выспросить толком не у кого. Про город я узнал много, а вот про все остальное – мизер информации! И еще неизвестно, останется ли моя нынешняя модель для дальнейшей работы в камере? Да и сможет ли после таких действий реагировать должным образом на мои вопросы?..»

Тут и крики окончились. В смысле – страстные. Зато чуть позже послышался мужской вопль: «Борей!» Понятное дело, что мы со старшиной не заставили себя долго ждать. Ксана лежала на кровати к нам спиной, частично прикрытая покрывалом, порозовевшая и с учащенным дыханием. Тогда как поставной снимал недорисованную картину с мольберта с хвалебными словами:

– Она у тебя даже лучше получилась, чем в жизни. Последний раз убедился.

Как он меня ни пугал своим ростом и яростью, но я осмелился возразить:

– Картина еще не закончена.

– Ха-ха! Так кончай, кто тебе не дает! – хохотнул гигант весьма двусмысленно. – Но не сейчас, а чуть попозже. – И, словно старому другу, добавил, пригнувшись, на ухо, и отстраняя раму с полотном от себя: – Я ее забираю для сравнения с моей новой пассией. Посмотрю, насколько она лучше прежней. – И, уже во весь голос, добавил: – Рисуй новую картину. Только не такую, а чтобы и живот был виден, и грудь во всей красе. Ну и лицо постарайся сделать симпатичным целиком, а не половинку. Ха-ха-ха!