осень 2002.

Дверь заскрипела и открылась, на пороге директорского кабинета появились двое – симпатичная смуглая девчонка лет двенадцати с большими глазами вишневого цвета и мальчик лет семи, который прижимал к себе синего плюшевого медведя.

- Заходите, - Анна Рудольфовна Зюзина внимательно посмотрела на вновь прибывших детей, - Не бойтесь, здесь Вас никто не съест.

- Здравствуйте, - поздоровался только мальчик. Девочка исподлобья смотрела на Зюзину и молчала.

- Как я понимаю, вы брат и сестра Воронковы, Павел и Виолетта, - для Анны Рудольфовны было не впервой начинать разговор с новенькими, каждый раз она пыталась подобрать подходящий тон и стиль поведения, - Что ж, добро пожаловать!

Дети молчали. Зюзина набрала какой-то номер телефона и вызвала своего заместителя. Когда она положила трубку, воцарилась неловкая пауза. Дети стояли у двери, переминаясь с ноги на ногу, до конца не понимая и не осознавая происходящего. Зюзина напряженно ерзала на стуле, и сама не понимая почему, молчала.

Дверь отворилась, и на пороге появился ее зам – невысокий лысоватый мужичок со смуглой кожей и широкими короткопалыми руками. Звали его Виталий Андреевич Тихорецкий.

- Виталий Андреевич, у нас новенькие. Брат и сестра Воронковы. Виолетту мы помещаем в блок 3-Д, а Павлика в шестой к мальчикам.

Тихорецкий двинул бровью, молча кивнул и покосился на Виолетту маленькими колючими глазами, - А что, птичка моя, нам уже есть тринадцать?

- Да, - Виолетта вжала голову в худенькие плечи, как будто бы ожидая удара. – Мне в январе исполнилось.

- Тогда в третий блок к девчонкам. А пацана пока поместим к десятилеткам, а то в шестом блоке кроватей свободных нет, - Виталий Андреевич перевел взгляд на Зюзину.

- Да, хорошо, проводите детей и объясните им правила поведения и так далее, впрочем, все как обычно, - Зюзина устало поднялась из-за стола, - Да, Виталий Андреевич, и не забудьте предупредить воспитателей насчет новеньких, а то заклюют ведь.

- А что, мы с Вилкой будем в разных комнатах жить? – Павлик подал голос, - Мне так не нравится. Мы не должны жить в разных комнатах. Вилка же моя сестра.

- Здесь тебе все должно нравиться, у тебя теперь много сестер будет, и братьев не меньше. А мальчики с девочками у нас вместе не живут, золотой мой, а то потом второй детдом придется открывать, - Виталий Андреевич заржал от собственной остроумной шутки, - Ладно, пошли, киски, я вам все показывать буду.

Когда дверь закрылась, Анна Рудольфовна Зюзина подошла к окну, взяла сигарету и закурила. На душе было тяжело. Она сама не понимала, что произошло, но с появлением этих двоих в воздухе стал витать запах смерти.

Виолетта.

Виолетту отвели в комнату с табличкой «3 Д». Комнатой это назвать было трудно. Скорее помещение напоминало широкий коридор. По одной стене стояли поперек двадцать кроватей, рядом с каждой – низкая ободранная тумбочка, а по другой – высокие шкафчики, а между ними – стулья. У каждой проживающей здесь девочки была своя кровать, своя тумбочка, свой шкаф и свой стул. Виолетту поселили возле двери – больше свободных кроватей не было. И стула ей не хватило. Вся мебель была помечена какими-то номерами. Позже Виолетта узнала, что у каждого воспитанника есть свой номер. Он состоит из номера блока, в котором ты живешь, буквы «Д» или «М» соответственно и порядкового номера в блоке. Номер блока присваивался так – в первый блок входили 17-18-летние, во второй – те, кому было 15 или 16, в третий – тринадцати- и четырнадцатилетки и так далее до десятого. Десятый блок состоял из детей до года. Номер Виолетты Воронковой звучал так – «3 Д- 69».

В эту ночь заснуть Виолетта не могла. Она не представляла, как будет жить здесь, с девятнадцатью девочками-подростками в одной комнате. Она понимала, что не сможет сделать этого. Промучившись всю ночь, к утру она заснула. Когда прозвучала команда «Подъем», и Виолетта открыла глаза, она увидела, что все ее лицо, руки, подушка, тумбочка, вещи были изрисованы ярко-зеленой краской. Тогда она поклялась, что убежит отсюда, любой ценой убежит.

Тихорецкий.

Он работал заместителем директора детского дома № 311 три года. Сейчас ему было тридцать девять. Здесь ему не нравилось. Прежде всего, ему не нравилась сама Зюзина. Мало того, что она была выше ростом, она еще и по статусу была выше. Она постоянно раздавала всем указания, распоряжения и задания. Сидеть в кабинете много ума не надо, а вот за детьми ходить, постоянно следить, воспитывать, наказывать – это посложнее будет. Виталий Андреевич Тихорецкий не терпел властных и возражающих женщин, а Зюзина была именно такой, поэтому он ненавидел ее. Кроме того, его раздражали воспитанники – им вечно что-то было нужно, они то плакали, то смеялись, то придумывали какие-то безумные игры, забавы, развлечения. Они не были абсолютно подчинены ему. А ему так хотелось, чтобы они слушались его с полуслова, с полувзгляда, чтобы заискивали и подчинялись. Конечно, такие были, но не все. Брата и сестру Воронковых Тихорецкий невзлюбил с первого взгляда, особенно Павлика. Он сразу понял, что они не тупые овцы и в стадо их не загонишь. Ненависть подступила к горлу, накатила, как волна и он почувствовал, что не избавится от нее никогда, до самой смерти.

Виталий Андреевич Тихорецкий поступил в Иркутский Педагогический Институт не по призванию, а что называется чтобы «закосить от армии». Конечно, чтобы не рисковать, он не стал подавать документы на престижные факультеты, а скромненько подал их на факультет коррекционной педагогики, что в переводе означало работу с неполноценными детьми. На этом факультете мальчиков сроду не бывало, поэтому, получив нарисованные чьей-то заботливой рукой четверки, Тихорецкий был зачислен в институт. За месяц до его окончания, Виталий Андреевич фиктивно женился на беременной сокурснице, брошенной отцом будущего ребенка и вместо армии и распределения в другой конец страны, остался в Иркутске, где три положенных года отработал методистом в детском саду для умственно-отсталых детей. Оставшиеся три «призывных года» он честно «косил» по язве желудка, которая, как ни грустно, но действительно у него обнаружилась. В тридцать лет, Тихорецкий оставил мать, отца, родной город и переехал в Москву, где устроился работать кадровиком на телевидение. Здесь он собирался развернуться. Его так достала жизнь, в которой ему все время нужно было прятаться, скрываться, заниматься неизвестно чем, лишь бы не попасть в армию, где он ничего плохого не совершив, все время находился в положении беглого преступника. В этом положении, конечно же, были многие, но его это особенно угнетало. Проработав шесть лет на телевидении, Тихорецкий все время пытался добиться статуса и хоть какой-нибудь власти, а получалось, что он не нужен никому, что и в этом большом муравейнике никому нет дела до его способностей и возможностей. Он все время пытался что-то изменить. Предлагал какие-то нововведения в своей работе, все время пытался что-то улучшить, но ему все говорили: «Не надо, не напрягайся, не занимайся ерундой». В конце концов, невостребованный, он ушел и оттуда. Нужно было вновь начинать все сначала, искать работу. Он все перебрал в голове. Школа отпадала сразу. Немолодой, лысоватый, совсем не похожий на супермена, он вряд ли добился бы признания у современных наглых и уверенных в себе детей. Детский сад – это ему тоже не подходило. Власть над пятилетними детьми – совсем не то, а ведь им надо еще и попы мыть. Школа для умственно-отсталых – вот оно - и по профилю, и властвуй - не хочу, но Тихорецкий боялся их. Он знал, дети-Дауны могли сделать все, что угодно. В свое время, он много насмотрелся, поэтому по вполне профессионально объяснимым причинам, этот вариант он тоже отмел. Мысль устроится работать в детский дом, посетила его как-то неожиданно. Дети-сироты или брошенные родителями. Фортуна отвернулась от них. Они никому не нужны, их можно подчинить, можно заставить их любить себя, уважать, обожать, преклоняться. Он сделает счастливыми и их и себя. Они будут настоящими гражданами своей страны, а сейчас они просто несчастные оборванцы, брошенные, голодные, забытые богом и людьми. Власть – вот то, к чему так фанатично стремился Тихорецкий.