А Валя любила свой город. Нет, не людей, людей она вообще как бы не замечала, пока не приходилось сталкиваться с ними в очередях и в автобусах, где о какой любви могла быть речь? Она любила улицы, дома, шум и суету, повседневную праздничность города, его реку с белыми нарядными пароходиками, его парки, небо над ним, горячий асфальт и старые деревья на улицах, свою школу с длинными прохладными коридорами, кинотеатры, цирк, нарядные потоки гуляющих на торговых улицах, сказочную роскошь магазинов, самолеты, трамваи, пляж на острове Юности и колонки с газированной водой, лотки мороженщиц и свободу от пристальных глаз — затерялся в толпе и нет тебя! Впрочем, она и людей любила, когда они вот так, в толпе. Какой город без людей. Но она всегда была безучастна к ним, как и они к ней. И это было хорошо. Даже в уличных происшествиях — в драках, в авариях, в скандалах, — если случалось быть при этом, ее не интересовали судьбы пострадавших и победивших, а забавляло само происшествие. Просто случилось что-то и ушло.

Но сейчас, когда ей было плохо, когда хотелось внимания, уюта, когда хотелось всех любить и сознавать себя любимой, ну пусть не любимой, пусть только интересной для всех, а эти «все» скользили мимо, безразличные к ней, Вале, чужие и чуждые, когда им всем было весело и хлопотно, а ей одиноко и грустно, она ненавидела их бессильной и от того особенно злой ненавистью.

«Цветные гнилушки, — думала она о них. — Пьяные пустоты. Прав дедушка: мусор! Хоть бы вас скорей всех закрутило и туда! Там бы повизжали! Там бы повыпендривались!»

Из уже освещенных окон, с балконов, где были выносные стереоколонки, гремела, стонала и вопила разномастная музыка, она взвинчивала и без того натянутые нервы, наматывала их на кулак, но мельканье в тех же окнах цветных платьев и белых рубашек как-то отвлекало от злости, рассеивало ее, и самой хотелось оказаться в такой же веселой комнате, смеяться вместе со всеми, трясти в танце прической и плечами, рисовать мелодию жестами рук, а ритм держать ногами и корпусом, потом пить легкое вино, чтобы стать свободной и невесомой.

И она вспомнила, что сегодня — да, сегодня, хотя кажется, что давным-давно, — она уже была свободной и невесомой, но вспомнила об этом быстренько и тайно, как о чем-то постыдном, и постаралась тут же забыть: было и нету, скажи кому — засмеют, и самой неловко: в мистику ударилась. А в окнах не было никакой мистики, все происходило в зримой реальности: хохотали женщины, курили мужчины, танцевали, обнимались, и всем было по-земиому весело, тревожно и хорошо.

— Валюха, привет! — вдруг кто-то дернул Валю за рукав.

Она вздрогнула, быстро повернулась: перед нею стояли знакомые девочки — Лена из параллельного класса и Оля, регистраторша из поликлиники. За ними — два парня. Оля кончила школу в прошлом году, поступала на стоматологический, но завалила физику и нынче будет уже козырять медицинским стажем. Это была дебелая, старше своих лет девица с прекрасными, природно-черными кудрями, белая лицом и синеглазая. С ней Валя всегда чувствовала себя зависимой, подчиненной и старалась избегать ее, хотя и были вроде приятельницами и жили в соседних домах. Лена, хрупкая блондиночка, ярко подкрашенная, с капельками сережек в ушах, картинно дымила сигаретой, играла «своего парня».

— Ждешь кого? — спросила Лена. — Ваши где балдеют?

— Не знаю, — сказала Валя. — Я из деревни сбежала. Не вынесла единения с природой. Зеленая тоска! Цветочки и венички!

Она вдруг вспомнила, что так и не поставила в воду свой багульник, и что-то похожее на вину мелькнуло в сознании.

— Слушай, давай с нами! — предложила Лена, и Ольга утвердила приглашение царственным кивком. — У нас девок не хватает. Сережа вот, — она показала на стоявшего за ней остролицего, с усиками парня, — без дамы. Знакомьтесь!

Парень церемонно раскланялся.

— Этот Сергей не философ? — спросила Валя девочек.

— Я практик, — сказал Сергей. — Мой друг Валерий Александрович, — он кивнул на товарища, — тоже. Требуем любить и жаловать. Вы нам подходите. Пошли!

Валя секунду поколебалась, потом взяла Олю под ручку и весело согласилась:

— Пошли!