— Вы хотите упразднить целибат и посвящать женщин в пастыри? — растерянно спросил Александр.

— Это пока неофициальное решение, — поспешил вмешаться Луу. — По желанию его святейшества, мы хотели вынести эти пункты на обсуждение в Конгрегации кардиналов. Но этого уже было достаточно, чтобы предатели присоединились к раскольникам.

— Лучше сказать, это была последняя капля, которая прорвала плотину негодования, — подвел итог Кустос. — Оба эти вопроса вполне разумны и необходимы, если Церковь в ближайшее время не хочет остаться без своих приверженцев. Мне казалось, что решения по таким болезненным вопросам следует принимать в пакете, но тут я ошибся. — На губах его появилась горькая улыбка. — Это уж слишком для воспетой непогрешимости понтифика.

Луу снова вмешался в разговор и обратился к Донати и Александру:

— Может быть, нам стоит наконец перейти к причине этой встречи и поговорить о страшных убийствах наших пастырей?

— Убийствах? — переспросил Александр. — Произошли еще убийства?

— По меньшей мере два, — сказал Донати. — Вы не знали об этом, синьор Розин?

Елена нажала большим пальцем кнопку дверного звонка возле таблички с надписью «Паролини». В высотном здании раздался непрерывный пронзительный звук, и у Елены мелькнула мысль о том, как долго может выдержать это обычный человек, если у него, конечно, уши не залиты воском. Разумеется, нельзя было исключить возможность, что в доме вообще никого не было. Но шестое чувство Елены, развившееся вследствие профессиональной журналистской деятельности, подсказывало ей, что за дешевой, выкрашенной белой краской дверью кто-то невыразимо страдает от этого мучительного звонка. Как же должен быть велик страх перед тем, кто нажимает на эту кнопку? В таких ситуациях, как эта, Елена просто ненавидела свою работу. Для нее это отнюдь не было развлечением — изводить старую женщину страхом. Но это входило в ее повседневные служебные обязанности.

Когда палец Елены уже начал болеть, из квартиры донесся злобный голос:

— Прекратите звонить, черт бы вас побрал! Мы не откроем!

Это была женщина, и, судя по голосу, не старая.

Елена предположила, что это Ариетта Паролини.

Журналистка убрала палец с кнопки и как ни в чем не бывало поинтересовалась:

— А почему вы не хотите открывать?

— Потому что мы не хотим с вами разговаривать.

— Но вы ведь даже не знаете, кто я!

— Конечно же, знаю! Вы или из газеты, или с радио, или с телевидения. Так ведь?

— Да, из газеты. Меня зовут Елена Вида, я пишу для «Мессаджеро ди Рома».

— Мне абсолютно все равно, для кого вы пишете. Здесь нет никого, кто хотел бы с вами говорить.

— Может, ваша мать скажет мне то же самое, — предложила Елена.

— Моя мать? Вы попали не по адресу.

— А мне ваши соседи на Трастевере рассказали нечто иное.

На мгновение воцарилось молчание. Елена предполагала, что Ариетта Паролини сговорилась со своей матерью, но тут услышала долгожданный металлический скрежет ключа в замке. Входная дверь, которую предусмотрительно сдерживала цепочка, немного приоткрылась. Сквозь щель Елена увидела круглолицую, ярко накрашенную женщину за сорок.

— Синьора Паролини? — спросила Елена.

— Да, совершенно верно. Я здесь живу. И если вы немедленно не уберетесь отсюда, я вызову полицию!

— Но поднимется шум. Вы точно этого хотите? Мои коллеги могут прослышать об этом. Вы ведь наверняка видели, какая толпа репортеров осадила дом, в котором живет ваша мать. С вашей стороны действительно было разумно забрать ее к себе. — Елена уже была на Трастевере, в старом доме на Пьяцца Мастаи, где жила Сандрина Кильо. В общем-то, журналистке никто из соседей не сказал, куда пропала старая женщина, обнаружившая убитого священника Доттесио. Это был всего лишь блеф. Чутье журналистки и умение анализировать информацию помогли Елене додуматься, что Сандрину Кильо нужно искать у дочери, которая живет вместе с мужем и детьми в пригороде, у шоссе, что ведет в аэропорт. Именно в этом районе когда-то жил Леонардо да Винчи.

Ариетта Паролини явно колебалась.

— Врачи говорили, что моей матери нужно поберечься. Если она вдруг сильно разволнуется, я тут же выставлю вас, — заявила она.

Елена протянула руку через щель.

— Договорились.

Ариетта Паролини неохотно пожала руку и впустила Елену.

Сандрина Кильо лежала на кушетке, прикрыв ноги одеялом, несмотря на то что в просторной комнате вовсе не было холодно. Через большие окна проникали теплые лучи нежаркого сентябрьского солнца. «Тепло и свет — единственное преимущество этой квартиры на девятом этаже», — подумала Елена. Из окон открывался вид на такие же высотки и серые жилы дорог, по которым извивались бесконечные металлические потоки автомобилей, и это угнетало Сандрину.

— Я должна поговорить с этой женщиной, Ариетта? — спросила старушка с кушетки, посмотрев на Елену со смешанным чувством любопытства и недовольства.

— Ты ничего не должна, мамочка. Эта журналистка хочет задать тебе пару вопросов. Но ты не обязана на них отвечать. И если ты почувствуешь себя плохо, она тут же уйдет. — В этих словах чувствовалась невысказанная надежда Ариетты Паролини.

Сандрина Кильо села и вновь осторожно накрыла одеялом колени.

— Я поговорю с вами. Может, мне лучше от этого станет и другие люди из газет оставят нас в покое.

— Я не буду упоминать в своей статье, где я вас нашла, — пообещала Елена и присела в голубое кресло, на которое Ариетта Паролини указала больше из долга, чем из вежливости.

— Синьора Кильо, будет лучше, если вы расскажете мне своими словами, что вы пережили вчера вечером в церкви Санто Стефано на Трастевере.

— Собственно, говорить-то и нечего, — осторожно начала старушка. Она рассказала, как зашла в церковь, поставила свечку для своего покойного мужа и опустилась для молитвы перед большим распятием.

— А потом вдруг что-то капнуло мне на щеку. Я… Я подумала, что это знак Господа, как вдруг заметила, что это кровь… Потом я взглянула вверх… И увидела его!

— Кого? — с надеждой спросила Елена, надеясь получить хоть какую-то зацепку или указание на убийцу.

— Священника Доттесио. Он висел на кресте, как Спаситель, и смотрел на меня сверху вниз. Это было ужасно! Я больше ничего не могу вспомнить. Мне кажется, я потом выбежала из церкви.

Стоящей информации не было, но Елена попыталась не выказать своего разочарования.

— А вы больше никого в церкви не заметили? Может быть, вы видели что-то подозрительное снаружи, прежде чем вошли в церковь? Людей? Или машину, которая вам бросилась в глаза?

— Нет, абсолютно ничего. Улицы были тоже совершенно пусты.

— На эти вопросы моя мать уже ответила в полиции, — проворчала Ариетта Паролини.

— Я надеялась, что ваша мать сможет вспомнить еще что-нибудь. Иногда требуется время, чтобы прошел шок и воспоминания вернулись.

— Я все рассказала полиции, все, что знала, — уверяла синьора Кильо. — Только о цепочке я не подумала, я об этом позже вспомнила.

Елена с любопытством наклонилась к старушке.

— Что за цепочка?

Старушка взяла свою серую сумочку, которая лежала рядом с ней на кушетке, основательно перерыла ее содержимое и, наконец выудив оттуда тонкую серебряную цепочку, положила ее перед Еленой на стеклянный шестиугольный столик. На цепочке, порванной в одном месте, висел изящный серебряный крестик. С первого взгляда это смахивало на дешевое религиозное украшение из тех, что на каждом углу продают туристам в Ватикане. Елена взяла цепочку в руки, осторожно осмотрела ее, но так и не обнаружила ничего примечательного.

— А что случилось с этой цепочкой?

— Это не моя цепочка, — объяснила синьора Кильо. — Когда меня привезли в больницу, мне дали ее там, потому что подумали, что она принадлежит мне. Они уверяли, что я держала ее в руках. Но я не знаю, где я взяла эту цепочку. Может, она лежала под распятием, и я схватила ее. — Старушка растерянно покачала седой головой. — Как я ни старалась, не могла этого вспомнить. Я бросила цепочку в сумочку и забыла о ней через полчаса. Как думаете, мне позвонить в полицию и рассказать о ней?