Бакстайн самодовольно хмыкнул: главного конкурента, почтенный, осторожный журнал «Форчун», в редакции презирали за робость и отсутствие собственного голоса. А Мэлколм как раз подошел к самому рискованному моменту своей речи.

– Сегодня я встретился с Армандом по его просьбе, – почти не соврал он. – И вот теперь, Норман, я в очень щекотливой ситуации. Арманд догадался по твоим вопросам, какой будет статья. И кое-что рассказал мне о своих отношениях с… русским правительством. Рассказал, взяв с меня обещание это не публиковать. Норман, в свете его слов твоя статья… скажем прямо, не соответствует действительности. Но я не могу тебе сказать, в чем именно. В этом и заключается сложность моего положения.

Мэлколм замолчал. Бакстайн, минуту назад не чуявший под собою ног от счастья, сдулся, словно проколотый воздушный шарик.

– Вы показали Хаммеру мой текст, так? – почти прошептал он. Губы его чуть заметно дрожали.

– Я же сказал, Норман, Хаммер легко сообразил по твоим вопросам, о чем ты пишешь. Он ведь не первый день живет на свете. – Мэлколм до сих пор ни разу не солгал впрямую: ведь Хаммер и в самом деле догадывался, что за текст напишет молодой корреспондент «Форбса».

– Я не представляю себе, что он мог сказать, чтобы опровергнуть материал, который я собрал, – голос репортера звучал уже громче и тверже. – Я готов подписаться под каждой буквой.

– Ты сделал все, что мог, – Мэлколм покачал головой. – Информацию, которую дал мне Арманд, просто невозможно было получить из других источников, а от тебя он ее скрыл, потому что это не его тайна. Он доверился мне под честное слово, и я теперь не могу его нарушить. К сожалению, как главный редактор, я должен иногда принимать такие решения. Мы не опубликуем твою статью. Но я хочу, чтобы ты знал, что к твоей работе нет никаких претензий. Более того, я намерен выплатить тебе бонус в три тысячи долларов за отличную работу и в качестве утешения за то, что ее не увидят читатели.

– Это… Джеймс, что происходит? – Бакстайн повернулся к Майклзу. – Я даже не знал, что так бывает, Джеймс!

– Ты ничего не проходил про такие ситуации в «Коламбии», Норман, – проворчал Майклз. – А в жизни случается всякое. Иногда у твоего главного редактора бывают источники, к которым у тебя нет доступа, и они могут сообщить ему нечто, полностью меняющее суть статьи.

– Тогда он может отредактировать статью, но не снять! – Бакстайн покраснел и сжал маленькие кулачки. Мэлколм ненавидел его в эту минуту, но еще сильнее ненавидел себя. «Скорей бы ты уже горел в аду, Арманд», – подумал он с тоской.

– К сожалению, ее нельзя отредактировать так, чтобы она не потеряла смысл или я не раскрыл источник информации, – произнес он вслух. – Ситуация в самом деле нештатная. У меня такое в первый раз за… Сколько, Джеймс, – лет пять? Больше?

– Последний раз нам пришлось «убить» статью три года назад, – сказал зам главного редактора. Впрочем, он мог назвать любой срок: Мэлколму было очевидно, что Майклз встал на его сторону.

– Так или иначе, Норман, это очень трудное решение, и я должен был тебе его объяснить. – Пора было заканчивать разговор.

– Мне… нужно подумать, что делать дальше, – потупился Бакстайн. И Мэлколм понял: мальчишка не то что не поднимет скандал – он даже не уволится, и бонус примет как миленький! У председателя отлегло от сердца. Но ненадолго: прикрыв с облегчением глаза, он вдруг увидел Арманда Хаммера, с улыбкой протягивающего ему яйцо.

Когда Бакстайн вышел прочь, Форбс сел на край стола рядом с Майклзом. Помолчали.

– В статье на самом деле лажа? – спросил редактор своего начальника.

– Это как посмотреть, – пожал плечами Форбс. – Чтобы рассказать историю Арманда, мало любой статьи, Джеймс. Жаль, что ты его не слышал сегодня. И спасибо, что поверил мне.

– В моем положении не верить тебе – вредно для здорового сна и аппетита, – отвечал Майклз. – Если ты не возражаешь, мне пора на встречу.

Он соскочил со стола и вышел из кабинета, оставив Мэлколма одного.

Делать председателю было больше нечего – встречи-то он отменил, – так что Мэлколм вернулся в таунхаус и снова извлек на свет божий тринадцатое яйцо.

Глядя на него, председателю было что вспомнить. Свое большое яйцо номер один он купил… господи, уже двадцать два года назад! Мадам Вальска, чей список мужей мог бы стать ранней версией знаменитого списка «Форбса», распродавала свои безделушки, и среди них – это покрытое розовой эмалью яйцо – часы со змеей. Мэлколм заплатил пятьдесят тысяч долларов, гигантскую по тем временам сумму. Журнал еще не был таким невероятно успешным предприятием, в какое вырос при Мэлколме: нынешний председатель только что принял бразды правления после смерти старшего брата, Брюса. Мэлколм не мог тогда так свободно тратить деньги и всерьез беспокоился, не слишком ли азартно он поторговался с Александром Шаффером, владельцем ювелирного магазина «В старой России» на Пятой авеню. Теперь-то ясно, что он все сделал правильно: даже с учетом инфляции яичко стоит на порядок дороже.

А Шаффер умел извлекать выгоду даже из поражений, в этом Мэлколм убедился на следующий же день. Оборотистый венгерский еврей зазвал его к себе в магазин, чтобы продать еще одну работу Фаберже – «Ренессанс», богато изукрашенное изделие, напоминающее скорее аляповатый гробик, чем пасхальное яичко.

Дальше – больше. Мэлколм уже не мог остановиться: «Лавровое дерево» с яйцевидной кроной нефритовых листочков, «Весенние цветы» с сюрпризом в виде корзинки нарциссов, «Шантеклер» с часами и петушком, выскакивающим ежечасно из верхушки… Брюс Форбс унаследовал отцовскую шотландскую прижимистость, которая помогла журналу пережить Великую депрессию. Мэлколм считал, что подобная прижимистость лишь вредит семейному делу. Живя на широкую ногу, он послужит лучшей рекламой журнала для успешных людей, рассудил он тогда. Родственники кинулись продавать новому издателю свои доли бизнеса: они думали, что он проматывает наследство. Идиоты! Совершенно справедливо, что журнал достался именно Мэлколму: издатель сделал из него непотопляемый корабль. Коллекцию имперских яиц с удовольствием рассматривали рекламодатели, а значит, ее расширение можно было списывать на корпоративные расходы. Зануды из налоговой службы, правда, скоро положили этому конец: заявили, что платить за Фаберже надо все-таки из прибыли, как за любую не обязательную для бизнеса прихоть. Но Мэлколм, утроивший за восемь лет тираж журнала, все равно верил в полезность своего хобби – или просто так обосновывал для себя все более высокие цены, которые приходилось платить за следующие яйца. За «Коронационное», с сюрпризом в виде экипажа, в котором Николай и Александра ехали короноваться, и «Ландыши» он выложил миллион фунтов стерлингов. Это была невероятная сумма. Мэлколм, по сути, создавал «яичный» рынок: предметы, за которые хоть один человек платит такие деньги, уже невозможно было игнорировать.

Зачем он это делал? Чувствовал ли, что такие совершенные изделия не могут быть дешевы? Понимал ли так глубоко стадную психологию любого рынка – ведь всегда за первопроходцем через некоторое время устремляются остальные? Верил ли в придуманный им рекламный трюк: мол, в 1917 году пала Российская империя – но и был основан журнал «Форбс»? Честный ответ на все эти вопросы должен быть отрицательным, понимал Мэлколм. Даже его публично объявленное намерение обогнать сам Кремль по числу императорских яиц было отчасти рекламным фокусом, отчасти самооправданием. Два года назад эта цель была достигнута. Когда торги остановились на черте в миллион семьсот шестьдесят тысяч долларов за «Часы с кукушкой» 1900 года, аукционист объявил счет: «Форбс – одиннадцать, Кремль – десять». Но у Мэлколма уже был готов предлог, чтобы не останавливаться: ведь яйца обычно продаются дюжинами…

Он продолжал покупать яйца по двум причинам – теперь Мэлколм официально себе в этом признался. Во – первых, потому что мог. Во – вторых, потому что хотел. Он и это, тринадцатое яйцо принял из рук мерзавца Арманда по тем же самым причинам. И теперь у него, по милости старого циника, есть еще один грязный маленький секрет.