— В общем так, Рудик: из связки я не ухожу. Мне твоя… ваша с ребятами поддержка нужна. Я знаю, что «крышевать»…
— Тормози, Лекс! Ты уже в Бессарабию заехал. По-моему, ты масти путаешь. «Крышевать»! Крышуют быки. А я боярин, Малей крещеный! Ты охраной обставился — вот они тебя от бакланья пусть крышуют… «Крышевать!» Кровельщикам полагается долька. Стало быть ты мне — ТЫ — МНЕ! — дольку отстегиваешь? Атас!.. Забудь, Леха, забудь, и никогда больше на эту стрему не съезжай. Не будет этого. Скорее верблюд через игольное ухо просквозит, чем Дикий под тобой ходить будет. Уяснил?
— Нет, Рудик, не уяснил. Не въехал, — усмехнулся пересохшими губами Алексей. — Я никогда не планировал, чтобы ты ходил подо мной. Но и я ни под кем ходить не буду! Уяснил? Хочешь, будем работать на равных: каждый будет иметь по участию. Внес лепту — бабками, контактами, идеями — разрешите получить! А нет…
— Ну-ка, ну-ка… — От волнения или гнева Рудик побледнел. — Что будет, если «нет»?
— … а нет — я верну деньги Буры и… останемся добрыми друзьями. Будем на Новый год открытки друг другу посылать.
«Да, день сплошных обломов», — с досадой подумал Рудик. Но эта досада не отразилась на лице: глаза оставались ехидно-злыми, губы — гневно изломанными. «Придется пойти на уступки. Вон как уперся! Видно, что не соскочит со своего. Придется уступить…»
Спор не перерос в скандал. Уже не штормили чувства, а успокоились до легкой ряби. И Алексей, и Рудик проявили мудрую пружинистость: оба отступали, не ослабляя сопротивления. А вечер закончили в ресторане: обмыли новый статус.
— Значит так, Лекс, ты для начала открывай свой консервный заводик…
— Кирпичный, Рудик. Завод по изготовлению кирпича.
— Во-во. А я пока конкретно поляну пробью на счет противоза… приво… при-ва-тизации скважин… Это сейчас центровой вопрос. Ведь все не так просто: отсосал нефть, толкнул… Государство такие простые схемы не позволяет. Это в Америке все просто. А здесь Россия, братуха. Здесь любая дорожка с косогорами. Наши спецом на ровной дороге бугры выставляют, чтобы не разгонялись коммерсанты. Въехал, братуха? Вот, говорят, у России две беды: дураки и дороги. Ну насчет дураков — это как природа выделит. А вот дороги — умышленно курочат. Они из хорошего шоссе спецом бездорожье устраивают. Чтобы, значит, только вездеходам проезд был. Въехал?
— Давно, Рудик. Но ты же знаешь, на хитрую задницу ключик с винтом… Любой закон, который государство сочиняет, можно объехать. Дырочки там есть. Спецом, Рудик, дырки оставляют. Нам только нужно хорошего адвоката подключить…
— Э, Леха! Мне эти адвокатские зехеры не нужны. Я конкретный человек: с нужными людьми перетру. Они лучше любого адвоката дорогу подскажут: где, что и как, короче… Ты же знаешь, Леха, у меня муха не пролетит. Это конкретно… Ты пока свои конкретные задачи решай — оборудование там, электричество и все такое. А главные задачи — мне оставь. Я решу! У меня, братан, муха не пролетит. Как говорят в простонародье, оставь кесарю кесарево, а слесарю слесарево… Xa-xa!.. Сейчас важно, что мы…. что я Фауста отодвинул. Я ему говорю: подвинься, мол. У меня, мол, муха не пролетит. Он говорит: я знаю, Дикий. У тебя, мол, и муха не пролетит… Че это ты угораешь? — Рудик возмущенно центрировал разбегающийся пьяный взгляд на смеющемся Алексее. — Че я такого смешного сказал?
— Да нет, ничего, Рудик, — досмеивалея Алексей. — Просто ты так часто про мух говорил… И я вдруг вспомнил про липучую ленту. Вот мимо них муха не пролетит… — Новый приступ смеха, но, опасаясь обидеть Дикого, Алексей приглушил его. — А насчет Фауста ты прав. Его надо отодвинуть. Давно надо было!
— Ты, Лекс, так не суди. Фауст не фраер. Правда, и не авторитет. Так, слегка набушмаченный. Но он длинный… То есть умный. И опасный.
— Да и мы с тобой вроде не короткие, — прищурился Алексей. — Он, может быть, и умный, только много ума не надо, чтобы женщину похитить. Был бы он мужиком — с меня бы начал. А то подкрадывается, как крыса! Как мышонок… Женщину, козел, похитил! Меня бы похитил, посмотрели бы, кто из нас умный. И опасный… — Алексей вдруг осекся. Почувствовал несолидность разглагольствований. Он помотал головой и поднял палец: — Что-то я опьянел. Надо срочно выровняться. Давай, Рудик, еще по пятьдесят! За нас. За наше общее дело… — Он щедро налил в высокие стаканы коньяк.
* * *
Влада блуждала по супермаркету в поисках чего-нибудь этакого. Женщине всегда сложно выйти из магазина без неподъемных сумок, если в подготовленном списке всего пара пунктов. Неожиданно кто-то схватил ее за руку. Некрепко. Игриво. Возмущенно сведя брови, она обернулась и расплылась в счастливой улыбке:
— Боже мой, Гладкий!
— Привет, Владка-шоколадка! — Шутник, паясничая, раскрыл объятия.
Влада покраснела и суетливо задвигалась, вроде бы в поисках тележки, хотя каталочка эта стояла рядом.
— Ах, вот она, — наигранно рассмеялась Влада, подтягивая спасительницу-тележку. «Спасительницу» потому, что избавила сейчас ее от необходимости очутиться в объятиях Русика.
С Русланом Гладких они учились в одной школе. Он — классом старше. Русик имел репутацию опытного обольстителя. Ему даже кличку дали — Казанов. Именно так: «Казанов», хотя имели в виду Казанову. В их школьном драмкружке Русик был примой. Он и в самом деле подавал серьезные надежды. Артист в нем только созревал, но замашки звезды уже обнаруживались. Он был капризен, без конца спорил с руководителем их драмкружка, выдвигал свои требования. Часто — увы! — диктуемые не только творческой необходимостью. Именно так Гладких «вышиб» главную роль для самой красивой девчонки в школе — Влады Никольской. С этой роли и началось у Влады головокружение. Русланом руководили личные соображения, а Влада — юное, романтическое создание! — возомнила о себе.
— У тебя несомненный талант! — веско изрекал Мастер (Руслан).
А Влада краснела — в тот миг от умиления — и все больше влюблялась в Гладких. По крайней мере ей так казалось.
После «премьеры» Руслан пригласил ее к себе домой. Оставшись наедине с Владой, Казанов вдруг растерялся. Он стал стеснительным и косноязычным, суетился, все время выбегал на кухню. Немного раскрепостился от шампанского. А когда они танцевали, их губы сомкнулись в поцелуе… Хотя нет: просто сомкнулись. Руслан наложил свои губы на ее и застыл. Ничего не делали его пухлые, выразительные уста. Просто охватили пол-лица Влады и замерли. А рука мяла ее тугую грудь. Как мнет атлет кистевой эспандер: ритмично, бесчувственно.
Владе стало неприятно: слюнявый рот мешал дышать, разминающаяся ладонь доставляла отнюдь не сладостную боль. Разом улетучилось то легкое, поверхностное чувство, которое казалось Владе любовью.
И вот теперь Казанов стоял перед ней во всей своей увядающей красе. Губы его были все так же пухлы и чувственны, но уже утеряли сочность. Шевелюра заметно поредела. Да и сам он не по годам обрюзг. Зато теперь было заметно, что любовный опыт Русик обрел. Непринужденно преодолев конфуз с распростертыми, но так и невостребованными объятиями, он галантно перестроился и покатил Владину тележку.
— Давай заскочим в кафе. Я безумно рад нашей встрече. Ностальгия, друг мой, ностальгия съедает. Сжигает! Видишь: полысел, потолстел, постарел. Это все от ностальгии. А теперь, как вампир, наберу от тебя энергию прошлого, насосусь молодости. — Он весело рассмеялся и совершил каталкой замысловатый вираж.
В кафе они болтали без умолку и ни о чем. Ну, обычный треп: как там Самохина? А как Витька Ланге…?
— А знаешь, Голопузова сменила-таки фамилию… Помнишь, она все мечтала скорее выскочить замуж, чтобы фамилию сменить?
— Да? Ну, слава Богу! — закивала Влада, откусывая шоколадку.
— Нет, погоди. Здесь — интрига. «Она входит в загс: свершилось! Больше не будет ухмылок. Сейчас навек избавится она от досадной фамилии. Все!» Руслан сделал эффектную паузу, округлил глаза, подчеркивая историчность момента: «— Печать в паспорт поставлена. Отныне вы будете носить фамилию мужа — Распопова».
