– Видимо, так же как я в гостиной, – пробормотала она себе под нос.

Право, это уже слишком. Томас вскинул голову, пронзив ее взглядом.

– Может, мне поцеловать вас снова?

Амелия промолчала. Но ее глаза округлились.

Он перевел глаза на ее губы и промолвил:

– Похоже, это единственное, в чем наши мнения совпадают.

Она хранила молчание, и он решил принять его за согласие.

– Нет! – воскликнула Амелия, отскочив назад.

И не будь она столь возмущена его внезапным переходом к флирту, она получила бы огромное удовольствие от его негодования, когда он неловко шагнул вперед, не найдя губами ничего, кроме воздуха.

– Вот как? – протянул он, обретя равновесие.

– Вам даже не хочется целовать меня, – произнесла она обвиняющим тоном, на всякий случай отступив назад, поскольку на его лице появилось угрожающее выражение.

– Ну конечно, – обронил он, блеснув глазами. – Это так же верно, как то, что вы мне не нравитесь.

Ее сердце упало.

– Правда?

– По вашим словам, – указал он.

Лицо Амелии вспыхнуло – единственно возможная реакция, когда тебе бросают в лицо твои собственные слова.

– Я не хотела, чтобы вы целовали меня, – сказала она, словно оправдываясь.

– Вы уверены? – осведомился он, оказавшись вдруг совсем рядом, хотя Амелия не заметила, как он это проделал.

– Да, – ответила она, стараясь сохранить спокойствие. – Уверена, потому что… – Она запнулась, не в состоянии рационально мыслить в таком положении.

И тут ее озарило.

– Да, – снова сказала она. – Потому что этого не хотели вы.

Он замер на мгновение.

– Вы считаете, что я не хотел целовать вас?

– Я знаю, что вы не хотели, – заявила Амелия. Это был самый храбрый поступок в ее жизни, потому что в этот момент Томас выглядел герцогом до кончиков ногтей.

Прямой, гордый, разгневанный, со взлохмаченными ветром волосами, он казался таким красивым, что у нее перехватывало дыхание.

И, по правде говоря, она была совсем не против поцеловать его. При условии, что он тоже этого хочет.

– Мне кажется, вы слишком много думаете, – заметил он после долгой паузы.

Амелия не нашлась с ответом, однако и не стала увеличивать расстояние между ними.

Чем он тут же воспользовался.

– Мне очень хочется поцеловать вас, – сказал он, шагнув вперед. – Собственно, это единственное, чем я хотел бы заняться с вами в данный момент.

– Нет, – возразила она, слегка попятившись. – Вам так только кажется.

Он рассмеялся, что было бы оскорбительно, не будь она так сосредоточена на том, чтобы сохранить достоинство и гордость.

– Просто вы считаете, что можете управлять мною таким способом, – сказала Амелия, опустив глаза, чтобы убедиться, что она не наступит на мышиную нору, если отступит еще на шаг. – Вы думаете, что, если очаруете меня, я превращусь в недалекую бесхребетную особу, неспособную ни на что, кроме как подписываться вашим именем.

У него был такой вид, словно он готов снова рассмеяться, хотя на этот раз, возможно, вместе с ней, а не над ней.

– Вы так думаете? – поинтересовался он, улыбнувшись.

– Я думаю, что это вы так думаете.

Уголок его рта приподнялся, придав его лицу обаятельный, мальчишеский вид, совершенно на него непохожий, по крайней мере непохожий на мужчину, которого она привыкла видеть.

– Пожалуй, вы правы.

Амелия так опешила, что ее челюсть отвисла.

– Вы так считаете?

– Да. Вы гораздо умнее, чем кажетесь, – сказал он.

Если это был комплимент, то сомнительный.

– Но, – добавил он, – это не меняет существа текущего момента.

Существа? Заметив ее удивление, он пожал плечами.

– Я по-прежнему собираюсь поцеловать вас.

Сердце Амелии оглушительно забилось, а ее ступни – маленькие предательницы – приросли к месту.

– Дело в том, – вкрадчиво произнес он, потянувшись вперед и взяв ее руку, – что, хотя вы совершенно правы: я с удовольствием превратил бы вас в бесхребетную, как вы очаровательно выразились, особу, смысл жизни которой соглашаться с каждым моим словом, – я с удивлением открыл для себя одну довольно очевидную истину.

Ее губы приоткрылись.

– Мне хочется поцеловать вас.

Он потянул ее за руку, приблизив к себе.

– Очень.

Амелия хотела спросить почему, но передумала, уверенная, что услышит в ответ что-нибудь такое, от чего остатки ее решимости только растают. Но ей хотелось сделать что-нибудь… Она не представляла что. Все, что угодно, лишь бы убедить их обоих, что она еще не совсем лишилась разума.

– Считайте это удачей, – мягко произнес он. – Или внутренним озарением. Но по какой-то причине я хочу поцеловать вас… что само по себе приятно. – Он поднес ее руку к своим губам. – Вы согласны?

Она кивнула. Она не могла заставить себя солгать, как бы ей этого ни хотелось.

Его глаза, казалось, потемнели от лазоревого до сумеречного оттенка.

– Очень рад, – промолвил он, приподнял ее подбородок и приник к ее губам в поцелуе, вначале нежном, заставив ее приоткрыть губы, а затем завладел ее ртом, лишив ее воли и всякой способности формулировать мысли, не считая одной…

Она никогда не испытывала ничего подобного.

Это было единственной разумной мыслью, возникшей в ее голове. Она утонула в море ощущений, охваченная потребностью, которую она едва понимала, чувствуя, что изменилось что-то.

Каковы бы ни были его цели и намерения, его поцелуй был не таким, как в прошлый раз.

И она не могла противиться ему.

Томас не собирался целовать ее, во всяком случае, не тогда, когда счел себя обязанным сопровождать ее на прогулке, и не тогда, когда они двинулись вниз по склону холма, и, разумеется, не тогда, когда шутливо предложил: «Может, мне поцеловать вас?»

Но тут она произнесла свою маленькую речь про бесхребетность и выглядела при этом такой неожиданно привлекательной, придерживая выбившиеся из прически волосы и глядя на него свысока, – ну если не совсем свысока, то по крайней мере отстаивая свою точку зрения с отвагой, на которую не осмеливался никто из его собеседников. За исключением, пожалуй, Грейс, но и та знала меру.

Именно в этот момент он заметил ее белую кожу с россыпью восхитительных веснушек, глаза, не совсем зеленые, но и не карие, светящиеся умом и страстью, и губы, в особенности ее губы: полные, мягкие и слегка подрагивающие, что можно было заметить, только пристально вглядываясь.

Это он и делал, не в состоянии отвести взгляд.

Как ему удавалось не замечать этого раньше? Она всегда была рядом, почти столько же, сколько он себя помнил.

А затем – дьявол знает почему – ему захотелось ее поцеловать. Не управлять ею, не подчинить ее, хотя он не возражал бы против того и другого в качестве дополнительного бонуса, а просто поцеловать. Ему захотелось ощутить ее в своих объятиях и впитать все, что было у нее внутри и что делало ее… такой, и, возможно, узнать, какая она на самом деле.

Но через пять минут, если Томас и узнал что-то, то не смог бы выразить это словами, ибо, начав целовать ее – по-настоящему, как мужчина мечтает целовать женщину, – он перестал связно мыслить.

Он не представлял, почему вдруг возжелал ее так, что закружилась голова. Возможно, потому, что она принадлежала ему и он знал это, а возможно, все дело в том, что мужчины – примитивные собственники. А может, потому, что ему нравилось, когда она лишалась дара речи, даже если он сам чувствовал себя таким же потрясенным.

Как бы то ни было, но как только его губы раздвинули ее губы и его язык скользнул внутрь, мир вокруг стремительно закружился и исчез, не оставив ничего, кроме нее.

Его руки нашли ее плечи, затем спину и скользнули вниз. Он застонал, обхватив ладонями ее ягодицы и тесно прижав ее к себе. Это было безумие: они находились в поле средь бела дня, а ему хотелось овладеть ею здесь и сейчас, задрать ее юбки, повалить в траву и заняться любовью, а потом сделать это снова.