Сильвенио не ответил: он всё пытался успокоить дыхание и выбросить кошмар из головы. Аргза медленно и задумчиво провёл ладонью от его затылка до поясницы, продолжая прижимать его к себе.

– У тебя как будто температура, – заметил он. – Заболел, что ли? Где умудрился-то? Или кто-то по моему кораблю заразу разносит, а я не знаю?

И как он, интересно, определяет чужую температуру, если сам вечно горячий, как будто у него внутри, по меньшей мере, атомный реактор спрятан? Сильвенио в сравнении с ним казался почти что ледяным.

– Нет, я… всё в порядке, сир. Я не болен. Просто… перенервничал из-за кошмара. Не хочу, кстати, ставить вам это в упрёк, но замечу, что до встречи с вами мне кошмары не снились никогда раньше, потому что это явление – признак не совсем здорового психического состояния. А до знакомства с вами я был… здоров.

– Мне не снятся ни кошмары, ни какие-либо другие сновидения, однако при этом ты постоянно намекаешь мне в последнее время, что моя психика заслуживает тщательного лечения.

Сильвенио прикрыл глаза, постепенно успокаиваясь. Как ни странно, в горячих руках варвара о кошмарах думать не хотелось. Когда пират говорил, грудная клетка его издавала забавные вибрации, и это делало реальность достаточно уютной, чтобы немного расслабиться. Старое, вбившееся в голову иррациональное утверждение, что Аргза не даст его в обиду – ну конечно, он же может обижать его только сам – неизменно действовало даже сейчас.

– Вам не снятся кошмары, потому что вы творите их наяву. И это тоже весьма говорящий признак… милорд.

Аргза опрокинул его на спину и навис сверху, жадно приникнув губами к его шее. Губы у него были жёсткие и обветренные, сухие, тоже неизменно горячие. Что-то такое было в его поцелуях, которыми он поначалу совершенно не баловал, что заставляло почувствовать на себе жаркое дыхание неприветливых Архаглских степей, почувствовать дикий и злой тамошний ветер, одновременно лихой и свободный. Как будто разума вместе с каждым прикосновением его губ осторожно, изучающе касались какие-то особые степные бесы – жадные, огненные, с разбойничьими замашками и хитрыми мордами. У Сильвенио закружилась голова.

– Скажи ещё, что тебе не нравится. Руки в стороны.

Он подчинился, раскинув руки ладонями вниз – чтобы заранее вцепиться в простынь. Но не от боли, а от того, что подобными поцелуями Аргза начал покрывать всё предоставленное ему тело – чуть прикусывая кожу, вбирая её губами и оставляя цепочки вызывающих красных следов, вылизывая сгибы локтей и ключицы. В последнее время это стало у пирата любимым развлечением – и обязательно, чтобы при этом Сильвенио держал руки широко раскинутыми, потому что именно в таком положении тот сильнее всего ощущал свою беззащитность. Сильвенио понимал, зачем Аргза это делает: он приучал его подсознательно доверять ему, не закрываться, не защищаться от него, показывая, что не причинит ему вреда. Сильвенио понимал и то, что вред ему всё равно так или иначе причинят, что эта мнимая безопасность – всего лишь иллюзия. И если инстинктивно он уже готов был ему довериться (инстинктам нужен был только один довод: открытый живот не атакуют – значит, друг), то разумом он по-прежнему боялся Аргзы.

Честно говоря, Сильвенио не знал, нравится ему это или нет. Та гамма самых разнообразных констрастирующих между собой ощущений, которая открывалась ему в результате таких вот манипуляций пирата с его телом из-за излишне острого восприятия, не позволяла ему определиться с собственным отношением к этому. И ощущения эти никак не желали вписываться в рамки даже его богатого словарного запаса: и не "больно", не "приятно", не "возбуждающе", не "противно" – он никак не мог описать это заурядными словами. Единственное, что он мог сказать – от всех этих ощущений у него неотвратимо кружилась голова, и ещё ему становилось от них душно и как-то… стыдно.

– Сир… скоро рассвет… Я думаю, вам всё-таки нужно выспаться… Вы говорили, что нам предстоит сегодня очень важное дело, и я дерзну предположитnbsp;ь, что это дело – Приём в честь Дней Мира…

Аргза коснулся языком его пупка, посылая по его телу что-то наподобие безболезненного разряда тока, и Сильвенио замолкнул с протяжным выдохом. В глазах у него помутнело. За следующие несколько лет (точное количество Сильвенио запретил себе считать, как и отсчитывать дни), прошедшие с того дня, когда Аргза против воли сделал его взрослым, пират так и не прекратил водить его к себе спальню так часто, что тот почти не ночевал в собственной комнате. Зато – зато довольно скоро ему наскучило иметь безвольное тело, и он раз за разом ставил эксперименты над его чувствительностью, изводя ласками. Тем более, что он теперь старался быть с ним осторожен – после того случая, когда у Сильвенио один раз включился Контроль, и он до конца ночи не чувствовал вообще ничего. Контроль был чем-то вроде встроенной в организм эрландеранцев системы защиты: он автоматически включался, когда интенсивность болевых ощущений превышала допустимый предел, и напрочь отрубал почти все нервные окончания, кроме необходимых для продолжения нормальной деятельности. У Сильвенио Контроль впервые включился где-то на пятнадцатом году жизни – до того он просто терял сознание от боли. Взгляд у Сильвенио при этом резко становился абсолютно пустым и равнодушным, а Аргзе этот взгляд ужасно не нравился, и потому он теперь старался доводить его до Контроля как можно реже. Любимой пыткой его теперь было вот так вот распластывать его руки в стороны и покрывать тело поцелуями, но при этом ещё он обычно заставлял вслух повторять конституции каких-нибудь дальних народов (Сильвенио читал их на досуге просто так, из необходимости постоянного получения новой информации) – ему забавно было наблюдать, как тот постепенно начинает краснеть и сбиваться. Для варваров, правда, такие игры были нетипичны, но Аргза почему-то всё равно оставался доволен: похоже, ему нравилось выводить его из обычного покорного оцепенения. Может быть, он просто не любил тех, кто оставался к нему равнодушен – это объяснение подходило больше всего. Правда, почему он вместо этого не пошёл более лёгким путём и просто не поменял его на какого-нибудь более эмоционального подчинённого, до сих пор оставалось загадкой.

– Ты вытянулся что-то, – заметил Аргза невпопад, хозяйски осматривая его ноги. – Полтора года назад твои ступни в таком положении мне едва доставали до колен. Слишком быстро растёшь. Мне не нравится.

– Эрландеранцы живут обычно от трёхсот до четырёхсот лет. У Хранителей Знаний срок жизни в два раза меньше, потому что на наш мозг всегда несравнимо больше нагрузки, чем на обычного человека. Также влияние на процесс роста и старения имеет и испытываемый стресс. Вам напомнить, что до встречи с вами мне никогда не снились кошмары? Рядом с вами я расту и старею примерно с той же скоростью, с которой старели жители Старой Земли.

– Ну-ну. И с каждым годом, похоже, становишься всё более языкастым. Однажды ты начнёшь мне откровенно хамить.

Сильвенио с беспокойством проследил за тем, как он властно разводит его ноги шире.

– Быть может, мне просто надоело терпеть молча, сир…

Аргза хмыкнул: несмотря на то, что он был разбужен среди ночи, настроение у него было весьма благодушное.

– Я и не предлагаю тебе терпеть молча. Стонешь ты весьма недурно. Только не заиграйся в своё завуалированное хамство, лады? А то ведь я могу и ответить.

Сильвенио прикрыл глаза, изучающе проводя кончиками пальцев (наконец-то руки снова были свободны) по лицу нависшего над ним пирата: пока есть время, прежде чем его ощущения зашкалят за всякие разумные пределы, прежде чем Аргза перейдёт к настоящим действиям, прежде чем ему станет не до анализа и сопоставлений каких-либо фактов.

– А вы, к слову, не изменились вообще. Я знаю, что у жителей Архагла тоже очень продолжительный срок жизни, но ведь, судя по фотографиям в архивах, вы выглядели точно так же и во времена первого созыва Альянса Двенадцати…