Но несмотря на здравый смысл, предназначение женитьбы разгорелось во мне и вспыхивало ослепляющим огнём, как только предо мной появлялась юная красавица. Я был готов жениться немедля на ком угодно, лишь бы с ней было не стыдно появляться в свете. Оленина и Соф. не захотели иметь мужем сумасшедшего. У Н. не было иного выхода. Так Бог послал мне испытание.

* * *

Я убеждал себя, что женился хладнокровно и что мой опыт охранит меня от бесплодных надежд и наивных заблуждений. Но мои понятия о женитьбе были холодной теорией. Нельзя понять чувства - их можно только прочувствовать, ибо только чувство способно задеть сердце, и только сердце - обогатить ум.

Весь мой опыт являлся опытом любовника, а не мужа.

Моя страсть к Н. не продлилась и двух месяцев. Я знал, что страсть быстротечна, но меня никогда так не удручала эта известная истина, потому что впервые она была отнесена к моей жене.

По прошествии первого месяца, на меня уже не нападала радостная дрожь предвкушения, когда Н. раздевалась передо мной. Через два месяца я уже выучил её наизусть как любовницу, и она больше ничем не удивляла меня: я знал наперёд, какие движения она произведет, каким голосом застонет, вцепившись в меня, и как вздохнёт она в облегчении.

Её запахи не заставляли меня бросаться на неё как прежде - я перестал замечать их, будто они были мои. Дух немецкого сыра меня волновал больше, чем её запах.

Потому что напоминал мне о других женщинах.

* * *

Я заблуждался, думая, что могу вылепить из Н., что хочу. Нет, таланту научить нельзя, с ним нужно родиться. Точно так же нужно родиться для любви, а Н.

рождена для кокетства. То, что я называю изощрённостью, она называет развратом. Способность к любовным содроганиям - это ещё вовсе не любовный талант. Талант в любви проявляется в желании настолько сильном и легко возбудимом, что брезгливость и стыд исчезают совершенно. Женщины, талантливые в любви, попадают к ней в рабство. Они - прекрасные любовницы, но негодные жёны. Оказывается, и здесь нужно выбирать: между прекрасной женой и прекрасной любовницей. Для брака мой случай - наилучший, ибо имей я жену, которая талантлива в любви, а значит, дурную жену, мне было бы невозможно восполнить недостаток таланта жены на стороне. Найти же талантливую любовницу на стороне не составляет труда.

Я понимал, что для женитьбы темперамент Н. самый удобный. Будь у неё всеядный голод 3. или Р. она меня бы уморила. Но не прохлада Н., а моё безразличие к её телу - вот что оскорбляло меня. Мое сердце не могло смириться с тем, что я могу лежать с обнаженной Н. и заснуть, не желая овладеть ею. Это было невозможно, немыслимо для меня ни с одной женщиной, а Н. - самая красивая из всех моих женщин - оскопила меня. Я бесстрастно смотрел на неё и думал, что окажись сию минуту на её месте любая женщина, пусть даже некрасивая, я бы набросился на неё с похотью, которую Н. уже никогда во мне вызвать не сможет. И злоба закипала во мне на Н., и ещё сильнее тянуло меня на других женщин.

Новизна тела сильнее любви, сильнее красоты, но я не желал, чтобы она оказалась сильнее моей верности жене.

* * *

Я старался, чтобы Н. поскорее забрюхатела. Первые месяцы нашего брака, до того как в Н. влюбился свет, она изрядно тяготилась своим досугом. Я учил её играть в шахматы, дал ей читать "Историю" Карамзина, но это нагнало на неё ещё большую скуку, зато дурацкие французские романы она могла читать подолгу и с детским увлечением. Однажды я прочёл ей пару своих пьесок, но она прослушала их с таким равнодушием во взоре, что я боле не решался докучать ей своей поэзией, а она и не спрашивала.

Самое большое удовольствие она получает от новых тряпок и от комплиментов её красоте. Это меня умиляло и ничуть не огорчало. Я знал, что, когда пойдут дети, она будет занята настоящим делом. Покамест она могла заниматься вышиванием, а я - наблюдать за её красивым личиком, которое приносит мне удовольствие уже более эстетическое, чем эротическое.

Половина моей жизни, связанная с поэзией, была безразлично отвергнута Н.

Оставалась другая половина - любовь, в которой острота ощущений исчезла, а потому страсть уступила место нежности. Но только в остроте ощущений мы находим упоение.

Я, гордившийся своей славой любовника не менее, чем славой поэтической, я в семейственной жизни не находил места для своего поприща. Н. тешила моё тщеславие своей красотой, добротой и невинностью. Но невинность постепенно превратилась в кокетство, доброта - в сентиментальность, а красота стала для меня привычной и потому незаметной. Только когда все восхищаются красотой Н., я испытываю гордость, которая, увы, всё чаще превращается в ревность.

В первый раз в моей бурной жизни я стал изо дня в день засыпать и просыпаться с одной и той же женщиной. Сладость новизны всегда быстро теряла для меня свою прелесть, и я, не задумываясь, менял любовниц или прибавлял к одной другую. Я с прискорбием понимал, что женатому человеку так поступать не подобает.

Разница между женой и любовницей в том, что с женой ложатся в кровать без похоти. Потому-то брак и свят, что из него постепенно вытесняется похоть, и отношения становятся или дружескими, или безразличными, а часто и враждебными. Тогда обнаженное тело уже не считается грехом, потому что не вводит в соблазн.

Иногда я испытывал успокоение, тихую радость, глядя невинно на мою Мадонну (ведь только так и надо смотреть на Мадонну). Похоть становилась малой частью нашей жизни, большей частью было наше сожительство, полное забот и мелочей; сожительство, оскопляющее страсть. Пизда Н. непростительно, но неизбежно стала восприниматься мною как должное.

Я смотрел на кинжал, мирно висевший на стене, и думал, что и мне больше не видеть "любовного боя", не чувствовать запаха горячей крови.

* * *

Меня стали преследовать фантазии, и это было делом рук дьявола. Перед моим мысленным взором проходили женщины, которых я имел в разные периоды моей жизни. Особенно меня мучили воспоминания о тайных оргиях у 3.

Став её очередным любовником, я выеб её семь раз в первую ночь. Она сказала, что кончила за это время раз двадцать, но ничуть не устала. 3. была из тех женщин, чьё желание никогда полностью не удовлетворяется, а лишь приспосабливается к возможностям любовника. Я признался, шутя, что не отказался бы от помощников. Она серьёзно ответила, что хочет их тоже и как можно больше. Так из любовника я стал сводником, о чём давно мечтал.

Я с юности обнаружил в себе жажду наблюдателя и в борделях искал случая подглядывать за парочками, а при благоприятных обстоятельствах, и присоединяться к ним с моей сиюминутной подружкой.

3. мечтательно призналась мне, что в ней сокрыто столько возможностей, что она легко представляет себя со многими мужчинами одновременно. Но она решила начать с двух. Мы договорились, что на балу 3. укажет мне на улана, которого она приметила, но с которым не была знакома. Я должен буду предложить ему повеселиться втроём на Каменном Острове. Имя её, конечно, я должен был сохранять в строжайшей тайне. Чтобы улан не узнал её, она встретит нас голая и с маской на лице. Она не произнесет ни слова, чтобы голос её не был узнан, и при необходимости она будет говорить только со мной, шепча мне на ухо.

Когда я сказал улану, что красавица, пожелавшая остаться неизвестной, хочет провести время с ним и со мной, мне стоило немалого труда успокоить его нетерпение, чтобы дождаться назначенного часа. Я взял с него слово, что всё останется в тайне и что он согласится покинуть дачу по первому требованию.

Прислуга была отпущена, и мы прошли в спальню по плану, который мне начертила 3. Я постучал условленным стуком в дверь и распахнул её. У кровати горела одинокая свеча, которая освещала полулежавшую 3. Ноги она развела навстречу нам. Хитроумная маска делала её лицо неузнаваемым, но открывала необходимое: рот, ноздри, глаза.

Мой помощник - я буду звать его А. - произвёл звук, напомнивший радостное ржанье. Мы быстро скинули наши одежды и бросились на 3. утолить первый голод.